Дохлый таксидермист

– Не пишу.

– Ох, зараза, – чертыхнулся Приблудный, не рассчитав высоту спуска. Оба товарища были выше его минимум на голову, и он невольно подстраивал под них шаг. – Он, скорее, напишет про идиотов, которые не умеют строить, и делают ступеньки… везде.

– Непременно, Ванюша, – бросил Ильф, отвернувшись.

Приблудный попробовал проследить за его взглядом, но смотреть было не на что – широкий холл в зеленовато-пятнистой мраморной плитке, две лестницы наверх, пяток тощих советских колонн, подпирающих потолок, да старенькое расстроенное пианино в углу. Фронтовик в пыльной гимнастерке играл какой-то веселый вальс, а пара десятков людей, ожидающих, пока откроются верхние двери и их запустят в основной зал, слонялись по холлу и развлекались бесцельными разговорами.

Ильф коротко кивнул Приблудному и скользнул в эту толпу. В песочного цвета рубашке он прекрасно сливался с серо-зелено-коричневой толпой.

– А ты не хочешь почитать что-нибудь, Ваня? Народу много, но наше, крестьянское направление представлено только мною и Клюевым. Попросим его ужаться, – предложил Ширяевец, придержав Ваньку за локоть.

– Забудь, – скривился Ванька, его не вдохновляли перспективы общаться с товарищем Клюевым.

Ильф тем временем крутился возле пианино. Что он хотел, неизвестно, но музыка вскоре пропала.

Приблудный тем временем обратился к Ширяевцу, чтобы прояснить всю ситуацию насчет Клюева, а когда повернулся обратно, Ильф уже цеплялся за пианиста, обнимая его.

***

06.07.1942

Ташкент, ДК Союза Художников

И.А. Файнзильберг (Ильф)

Вы играете что-то из Чайковского, Женя, и я не хочу отвлекать вас. Старое пианино расстроено, а вы не всегда поспеваете за тактом – видимо, давно не играли. Иногда вы смотрите на клавиши с легким раздражением. Этот взгляд я хорошо помню – пусть у вас и добавилось морщин вокруг глаз.

Я боюсь помешать вам и не подхожу близко. На вас можно и со стороны посмотреть. Вы похудели в полтора раза, у вас седина в волосах, и пыльная зеленая гимнастерка вам не идет. Мне очень хочется достать фотокарточку и сравнить.

Мне кажется, вам понравится эта карточка. Вы там в гробу.

Вот вы закончили играть и прикрыли крышку на пианино. Я же могу подойти к вам? Могу? Вы же не убежите от меня с воплями? Не очень хочется рисковать – лови вас потом по Ташкенту. А то у меня сегодня уже была встреча с одним слабонервным.

Я тихо окликаю вас, когда вы встаете:

– Женя? Это же вы?..

Звучит идиотски. Но вы, конечно, не реагируете. Забыл, что вы плохо слышите этим ухом. Точнее, я помнил про ухо, но совершенно забыл, на какой оно стороне. Не угадал, надо же.

– Женя!

Вот, теперь вы услышали, повернулись, смотрите. В глазах изумление и растерянность. Вы не хотите протянуть мне руку? Черт возьми, Женя, вы же уже присылали мне телеграммы, ну чего вы боитесь?!

Я понимаю, чего. Мне самому немного страшно – но сейчас мы боимся разного. Когда-нибудь вы тоже с этим столкнетесь.

Кажется, нужно что-то сказать. Утром я сказал брату нечто вроде «Миша, как же я рад тебя видеть», и это привело к печальному результату. И больше я не хочу рисковать. Мало ли как вы на это отреагируете.

– Как вы долетели?

– Все в порядке. Ильюша, – вижу, что вы взяли себя в руки и говорите спокойно. Я успел забыть, как звучит ваш голос, и что когда вы называете меня по имени, вы делаете некую паузу между «л» и «ю». Этакий воображаемый мягкий знак.– Если вы имеете в виду волосы, то эти седые пятна там уже были.

Отлично, вы шутите. Я чувствую некоторое облегчение из-за того, что вы не боитесь меня. А то мало ли, покойник ожил. Восстал из гроба упырь.

Мне, наверно, нужно перестать думать о бестолковом брате и сосредоточиться на чем-то другом.

Как вы спокойны, Женя. Не убегаете, не кричите, как Миша. Это же хорошо, правда? Что вы так замечательно держитесь, когда видите мертвых друзей. Сколько я вас помню, вы всегда были ужасно эмоциональны, а теперь – посмотрите! – спокойны.

Или вам все равно.

Нет, это ерунда, конечно, ерунда. Тогда вы бы в Ташкент не летели – сидели бы в Ростове, или в Москве, или в Одессе с родителями. Вы держитесь просто отлично – вот, вы пожали мне руку, и у вас даже не дрожат пальцы. А когда вы в прошлый раз это делали, то дрожали. Только это пять лет назад было, и я умер через пару часов.

Как же давно это было.

– Честно говоря, – говорите вы чуть смущенно, – я не совсем понимаю, что нужно делать в такой ситуации. Пожалуйста, извините, если я буду вести себя идиотски. Я не нарочно.

– Ну что вы, Женя. Все хорошо. Может, я обниму вас? В последнее время я… скажем так, предпочитаю лишний раз уточнить. Мало ли.

Вы не слушаете, только протягиваете руки, обнимая меня. И вам некомфортно – я вижу, вы ждете возможности отстраниться. Не прикасаться.

Но я не могу.

Не сейчас, Женя.

Пожалуйста.

Я, кажется, цепляюсь за вас и не могу отпустить. Пожалуйста, Женя, позвольте мне обнимать вас еще секунду. Мне нужно совсем немного времени. Только почувствовать, что вы рядом. Поверить, что я нужен кому-то.

Потому, что я, кажется, не могу больше.

Вы тоже не можете, Женя – но я понимаю это только тогда, когда вы срываетесь, цепляетесь за меня и плачете, тихо и горько.

Вы прижимаетесь головой к моему плечу, я обещаю вам, что все будет в порядке – и вы позволяете себе расслабиться и получить облегчение в слезах. И тихо, почти бессвязно рассказать мне о том, как плохо и больно вам было там, и как вы скучали, и как едва выносили пять лет одиночества, и войну…

Наверно, потом вам будет неловко – но я не могу вас остановить.

Не хочу.

Кажется, мне это тоже необходимо. Настолько, что мои глаза тоже заволакивает туманом, и ком стоит в горле, когда я – наконец-то – разрешаю себе поверить, что могу быть все еще нужен тем, кто знал и любил меня в прошлой жизни. Моей семье.

И что я все же дождался вас, Женя – а, значит, дождусь и жену, и дочку, и братьев. Они не отвернутся от меня, не забудут. Они все будут рядом. Нужно только дождаться.

Вы постепенно приходите в себя: отпускаете меня, вытираете глаза рукавом, говорите какую-то ерунду о том, что вам ужасно неловко.

Не нужно, Женя. Все хорошо, и я, даже, кажется, счастлив.

Знать, что вы плачете обо мне.