Дохлый таксидермист

Интерлюдия. Сердечный приступ

10.07.1942

Москва. Дворец съездов.

Имя: данные изъяты

Я столько видел смертников, но этого почему-то жалко. Этот – совсем молодой, а, значит, не видел жизни в том мире. А тут? Только и было, наверно, что посмотреть, это Президиум во Дворце съездов.

Вот он, смертник, стоит сбоку, в проходе. Поставил стакан с водой на трибуну и отошел. На вид ему лет восемнадцать, и щеки еще хранят следы юношеской пухлости. Кем он был раньше? Как умер? Не важно: в этом мире он станет овечкой на заклание.

Мне жаль его, правда. Одного из немногих. Я не убью его лично, но это не важно, потому, что после сегодняшнего неумолимая машина государственного принуждения уже не выпустит его из лап. Сотрет в пыль, пытаясь выяснить, знал ли он, что в стакане, который отнес на трибуну.

Того, кто читает речь – жаркую, экспрессивную, обличающую на пределе человеческого чувства – не жалко. У него руки по локоть в крови. Он говорит про ужасы бюрократии, и я слышу в его резком голосе далекое сожаление о запрещенных в этом мире расстрелах. Берет стакан, пьет, и продолжает говорить про светлый мир будущего, который нужно построить – а я вспоминаю, сколько жертв он положил на алтарь революции в прошлом мире. И сколько готов положить тут, чтобы ее не допустить.

Бледнеет.

Наверно, кровь приливает к сердцу. Хотя у этого и сердце железное. Забавно даже, что в прошлой жизни он умер от инфаркта.

Я знаю, что сейчас будет, и бросаю последний взгляд на того, невиновного. Просто потому, что скоро все взгляды будут прикованы к трибуне, и смотреть в сторону будет опасно. Несчастный еще не понял, что происходит. Не знает, что нужно бежать, и просто моргает, теряя время.

Когда там, на трибуне, хватается за грудь и оседает всесильный Феликс Дзержинский.