Дохлый таксидермист

Глава 8

Тот же день

Ташкент, возле Главпочтамта

И.А. Файнзильберг (Ильф)

Бестолковый Миша бежал по пыльному тротуару, петляя как заяц, и периодически орал что-то про монстров. Ташкентцы с матом разбегались с его пути. Мы с Женей стояли как два соляных столба и напряженно следили, не врежется ли он в дерево и не свалится ли в арык: в таком состоянии это было вполне ожидаемо. В первую секунду Женька даже рванулся догнать его, но я удержал его за плечо:

– Стойте, не будем за ним гоняться. Пусть побегает, может, остынет.

Мы провожали Мишу глазами, пока он не забежал за угол Главпочтамта и не скрылся из виду. Потом посмотрели друг на друга, и мой соавтор мрачно констатировал:

– «Цензура». Полный «цензура». Знаете, вблизи это выглядит еще более жутко.

– А то ж, – нервно согласился я. – В какой-то момент я даже за вас испугался. Ну, когда он начал карандашом размахивать. Вы очень близко стояли, Женя.

– Сначала он, вроде, разговаривал адекватно, – пробормотал Петров. – Наверно, мне нужно было попробовать схватить его.

Я попытался представить эту картину во всей красе, и обнаружил, что выглядит она куда разрушительнее, чем легендарный «Последний день Помпеи».

– Нет, Женя, и думать забудьте! Чего мне не хватает помимо рехнувшегося брата, так это соавтора одноглазого! Вы только подумайте, в каком мы будем комплекте. Ну, знаете, Ильф и Петров: трое детей, две вдовы и три глаза на двоих, – заметив, с каким удивлением нас разглядывают местные жители в лице хромого узбека, я схватил Петрова за локоть и потащил его через площадь, к арыку.

В тени плакучей ивы мы остановились покурить, но тема Миши все еще витала в воздухе:

– Знаете, Женя, он выглядит лучше, чем в прошлый раз. Не такой тощий, взгляд не такой дикий, и, по крайней мере, чтобы убегать от нас с такой скоростью, у него должно быть много сил, – я чуть усмехнулся и уточнил, – прошу прощения, не «от нас», а от меня, как от главного упыря.

Петров положил руку мне на плечо, утешая; мы были все еще слишком взъерошены после случившегося, так что слова поддержки и участия, которые он при этом произнес, не попали в эту книгу по причине их нецензурности.

– Хм, Женя… – я попытался обозначить претензии к его эмоциональной речи, но основная проблема заключалась в том, что в целом я был с ним согласен. Не устраивали только формулировки.

– Простите, – смутился мой друг. – Погорячился. На самом деле я очень люблю Мишу и беспокоюсь за него.

Я смерил его подозрительным взглядом и сообщил, что подобные заявления мне не нравятся. Последнее, что мне нужно, это чтобы Женя любил моего брата больше меня! Эта зараза подобного не заслуживает. Пусть сам заводит себе друзей. И, кстати…

– Кстати, Женя, вы очень правильно не стали обниматься с моим бестолковым братом, – вспомнил я.

Какое же это было яркое впечатление: брат тянется к Петрову, чтобы обнять, а тот отступает с виноватой улыбкой. Я был бы не против сфотографировать это, чтобы хранить вместе с теми вещами, которые не дают мне покончить со своей новой жизнью, утопившись в Москве-реке.

– Вы, что ли, видели?

– Да, я как раз подошел на этом чудесном моменте, – фыркнул я. – Я говорю, вы были очень предусмотрительны. А это значит, что вас не постигнет моя жестокая, беспощадная месть. А что касается Миши, так это ничего, он еще пожалеет, – я растянул губы в улыбке и выдохнул дым. – Довольно скоро.

Тут Женя снова положил руку мне на плечо и выразил робкую надежду, что Миша переживет мою месть без особых психологических травм. Я насмешливо прищурился на него через пенсне в ожидании разъяснений.

– Он, бедняжка, и так не в себе, – горячо сказал Петров. – А тут еще и вы. Я понимаю, что он чувствует, когда видит вас. Даже я, когда вас увидел, на какое-то время усомнился в ясности своего рассудка – а ведь вы предупредили меня телеграммой!

Соавтор говорил с улыбкой и поглядывал на меня в ожидании, что я снова начну ехидничать, но соответствующее настроение куда-то исчезло, и я молчал.

Женя ведь радовался моей телеграмме; он, оказывается, не выкинул ее в Ростове, а взял с собой и даже с нескрываемым удовольствием показал Приблудному и Ширяевцу, когда те спросили, как мне удалось уговорить его на Ташкент. Ванька потом пол дня приставал ко мне со словами, что же я там написал, потому, что прочитать ему не дали, а просто помахали издали. В общем, для Петрова она явно имела ценность.

А для меня телеграмма была печальным напоминанием о том, что я мог бы сдать билеты в Ташкент, забрать Женю в Ростове и поехать на поиски Миши без всякой спешки. В самом деле, если б я знал, что ситуация с братом далека от критической…

Странно, но лучше всех меня понимал Александр Ширяевец. Приблудный в этом плане был безнадежен и считал, что я опять переживаю из-за ерунды, а у Жени просто не было возможности сравнить телеграмму с чем-то другим, вроде встречи у ворот распределительного центра.

– Вы расстроились, – констатировал Петров. – Ну все, я все больше не буду защищать Мишу с его нежной психикой, раз вас это так огорчает. Простите.

Прекрасно: у Жени тоже испортилось настроение – я видел это по его глазам. Все это складывались в идиотское подобие матрешки: мой друг огорчался из-за того, что расстроил меня, когда меня, в свою очередь, огорчало мое же собственное поведение в отношении него!

– Черт возьми, Женя, сегодня вы извиняетесь больше, чем это необходимо! Дело не в Мише! Это насчет телеграммы, и я... я хочу попросить у вас прощения. Мне следовало прилететь к вам в Ростов, как это делают нормальные люди, а не выдергивать вас телеграммой.

– Ну, вот еще! – возмутился Петров. – Теперь вы точно рефлексируете на пустом месте.

– Я рад, что вы так считаете. Но давайте постараемся быть объективными. Нормальные люди встречают своих близких у дверей этих распределительных заведений, а не отмахиваются от них телеграммами. Не говоря уж о том, что вы могли бы спокойно знакомиться с новым миром, а я заставил вас лететь тысячи километров и решать мои проблемы.

Говорить об этом оказалось сложнее, чем я ожидал. Мне не хотелось смотреть на Петрова; я отошел от ивы и присел на корточки перед арыком. Вода там был теплой, с легкими вкраплениями каких-то зеленоватых волокон.

– Вот вечно вы расстраиваетесь из-за таких пустяков, – сказал Женя мне в спину. – Знаете, в последнее время у меня погибло столько знакомых, что я даже смог провести небольшой анализ. Я имею в виду, когда ты не видишь тело, то все равно как-то веришь не до конца. Думаешь, вдруг ошибка? Увидеть такого человека живым проще. А что касается вас, Илюша, то у меня полно таких доказательств. Давайте начнем с того, что вы умирали у меня на глазах, и я до сих пор помню и эти ужасные кислородные подушки, и прочие зловещие подробности.

Бедный Женя! Я начал понимать, куда он клонит.

И что эти «зловещие подробности» у него сейчас перед глазами стоят.

– А потом, когда вы умерли, я помню, как вас на вскрытие возили, и все эти хлопоты насчет похорон, ну, кому еще было этим заниматься? Знаете, я ведь тогда до последнего не верил, и каждую свободную минуту бегал к вашему гробу, чтобы… ну, чтобы еще немного побыть с вами. А потом вас похоронили и… и все, это было все. Все. А эта нелепая традиция брать землю горстями и бросать ее на гроб? – он перевел взгляд на свои руки, – она, наверно, специально нужна, чтобы никакой надежды не оставалось.

Петров замолчал, и я деликатно коснулся его локтя. В эти дни он или избегал разговоров о моих похоронах, или ограничивался короткими безоценочными описаниями. Я не считал нужным лезть в эту тему первым, потому, что знал – рано или поздно ему все равно захочется рассказать.

Просто сейчас это могло быть еще слишком больно.

– И вот, этот, кхм… длительный и сентиментальный пролог, – смущенно улыбнулся мой друг, – был к тому, что вы очень хорошо сделали, что сначала прислали телеграмму. По крайней мере, я успел привыкнуть к мысли о том, что могу снова вас увидеть. В смысле, без эксгумации.

– Тьфу, Женя! – не выдержал я. – Шутки про эксгумацию!..

– Ну, вы же поняли мысль, – ухмыльнулся Петров, вытаскивая новую сигарету (третью за полчаса). – И вообще, я не в первый раз думаю, как хорошо, что вы предупредили заранее, а то я непременно получил бы инфаркт. А так я, по крайней мере, был морально готов к тому, что увижу вас, – тут он, видимо, вспомнил, как именно был «морально готов», и добавил, – в той или иной степени.

– Я очень рад, что вы так считаете, – улыбнулся я. – Допустим, тема с телеграммой закрыта. Открыта тема с моим бестолковым братом. На чем мы остановились? Ах да. Я жажду мести. Вы намереваетесь помогать мне, или будете продолжать защищать этого балбеса?..

– Вы это так говорите, как будто всерьез рассматриваете вариант, что я могу отказаться, – проворчал Женя. – Конечно, я помогу. Излагайте. Но для начала скажите, в чем он виноват.

Я в задумчивости взял у него сигарету. Пожалуй, сегодня мы действительно слишком много курили. Наверно, следовало подобрать другой способ успокоить нервы, вроде кино или медитаций.

– Я не могу объяснить. Это глупо. Не фыркайте! Ладно, я постараюсь. Предположим, что я хочу, чтобы брат любил меня и скучал по мне, а он уже второй раз отворачивается и убегает. Наверно, ему проще не верить, что я живой, чем допустить, что он сам умер. А это, в свою очередь, означает, что я ему больше не нужен…

– Это означает, что он – идиот! – не выдержал Петров. – Простите, но я не могу слушать о том, как вы рассказываете, что можете быть не нужны кому-нибудь! Ни один! Из ваших друзей! Не заслуживает! Чтобы вы! Думали такое!

Я улыбнулся Женькиному возмущению. Кажется, ему действительно было сложно представить, как я мог всерьез считать себя ненужным и одиноким. Я сам с трудом представлял это.

Это ведь было ужасно давно.

– Простите, Женя, – сказал я с улыбкой. – Не сердитесь. Кажется, я сегодня весь день вас расстраиваю. Вот прямо с утра, начиная с товарища Гросса.

– Вовсе даже и нет, – заявил Петров. – Знаете, Илюша, как бы вы не старались, вы в этом списке всего лишь второй. При всем желании вам не удастся расстроить меня сильнее, чем это сделал ваш брат. Пожалуй, я возьму назад слова о том, что ему не нужно мстить.

Я тихо засмеялся. В том, чтобы сидеть под деревом, курить и строить козни, было что-то невероятно ребяческое. Но мы, тем не менее, перебирали варианты с нескрываемым удовольствием. Перебирали – и отбрасывали как глупые, нереалистичные или излишне радикальные.

Последний вариант остался неназванным, но он, кажется, витал в воздухе. И я прекрасно помнил, что когда-то в таком формате витали «Двенадцать стульев».

– Знаете что, – сказал Женя, вставая, – пойдемте на рынок, подумаем по пути. Я обещал Ширяевцу купить мясо на плов…

Под словом «обещал» дипломатично скрывались получасовые допросы Ширяевца на предмет «что купить» и «Александр Васильевич, ну мы уже третий день живем у вас просто так, и это ужасно неудобно».

– Знаете, Женя, я тут подумал, – небрежно сказал я, – и вы бы лучше присели, а то упадете.