Дохлый таксидермист

Глава 16

21.08.1942

Москва, Главное Управление уголовного розыска НКВД СССР

Ганс Густав Адольф Гросс

Вечер пятницы я проводил на работе: пил крепкий кофе из новой банки и неторопливо печатал на машинке отчеты. Все уже разошлись по домам, остался только начальник убойного отдела Брусникин – у него было что-то срочное. Я все собирался сходить к нему, поболтать о нашем убийце, но не мог поймать нужное настроение.

Я давно подозревал, что в нашем отделе завелась крыса, работающая на «картофельного маньяка», а после убийства Воробьева подозрения переросли в уверенность. Мне даже удалось определить круг подозреваемых, только проблема была в том, что Брусникин входил туда первым номером. Вторым и третьим были Денисов и Ложкин, поэтому дело немного осложнялось тем, что это были самые симпатичные мне люди в отделе. Ну, и еще реутовский участковый, но как раз он вроде был непричастен.

Я уже почти собирался пойти к Брусникину, когда он позвал меня к телефону:

– Ганс! Ганс, это вас!.. Там, кажется, ваши писатели. Вы говорите, а я схожу на улицу, покурю.

Я улыбнулся в усы: в последнее время мои журналисты тут примелькались. Я пытался решить задачку с показаниями недобитой главы Минсмерти Лидии Штайнберг, для чего уговаривал Евгения Петрова немного за ней поухаживать.

Прогресса в этом деле не наблюдалось. Петров неизменно начинал возмущаться и совать мне под нос обручальное кольцо.

Один-единственный раз писатель согласился сходить в Минсмерти под предлогом оформления документов для брата Ильфа, но для установления контакта одной «случайной встречи» было недостаточно. Поганые чиновники Минсмерти, похоже, были в сговоре с нашим убийцей, потому что на этот раз они отступили от незыблемых традиций бумажной волокиты и выдали все документы в положенные сроки. Вариант с невероятной везучестью Михаила Файнзильберга я тоже не отметал, пусть Илья Ильф на этом месте и начинал ехидно улыбаться. Почти так же ехидно, как во время моих попыток уговорить Петрова начать флиртовать с мадам Штайнберг.

Вообще, я много раз зарекался звать этого примерного семьянина вместе с Петровым. Ильф демонстрировал пренебрежительное отношение к моим идеям насчет Штайнберг даже когда молчал.

Но без Ильфа иногда получалось так, что Петров становился слишком сдержанным, и в воздухе повисала неловкость. Он будто вспоминал, что я немец, и боялся сказать лишнее слово, чтобы оно не превратилось в упрек. А я, в свою очередь, вспоминал, почему уехал из Германии, и в этом тоже было мало приятного. Возможно, мне следовало достать из сейфа коньяк и попробовать обсудить с Петровым войну, Гитлера и душевные раны, как когда-то с Дзержинским, но спаивать свидетелей было как-то не комильфо. Проще было сразу пригласить его вместе с соавтором.

Но сегодня Ильф позвонил первым – и явно не для того, чтобы сказать, что уговорил Петрова поучаствовать в моих авантюрах.

– Добрый вечер, Илья Арнольдович, – поздоровался я, забрав у Брусникина телефонный аппарат.

Начальник убойного отдела кивнул и оставил меня наедине с телефоном (и с Ильфом). Я прислонился к столу – Брусникин не переносил, чтобы кто-то сидел на его месте – и приготовился слушать.

– Хорошо, что вы тут, Ганс, – Ильф говорил быстро и казался странно взволнованным, – мне нужна ваша помощь. Пожалуйста. У вас…– журналист запнулся и издал тихий, нервный смешок, – у вас случайно нет антидота от цианида? Женю отравили.

Я посмотрел на трубку в руке и задумчиво разгладил усы. Пожалуй, это было весьма неожиданно.

Забавно, но пару дней назад я как раз думал о том, что выжал из убийства Владимира Воробьева все возможные улики и готов к новым трупам. И вот, пожалуйста, как по заказу!..

Или нет.

В биографии Евгения Петрова до этого никаких отравлений не числилось. По логике нашего таксидермиста-сектанта его следовало выкинуть из самолета. С другой стороны, Петрова могли отравить и не в связи с моими убийствами. Мало ли кому мог помешать любопытный журналист, с удовольствием сующий свой нос в чужие дела. То, что он делал это тактично и деликатно, само по себе безопасность не гарантировало.

А еще была вероятность, что Ильф решил меня разыгрывать. Конечно, он не был похож на человека, способного шутить со здоровьем близких. Тем не менее, он мог поспорить с Кольцовым, Приблудным или тем же самым Петровым. Только почему я? Логичнее было бы подшутить над кем-нибудь из своей компании, а не над бедным замученным следователем. Так что этот вариант я отмел.

– Надеюсь, вы не думаете, что это идиотская шутка, – сказал Ильф в унисон моим мыслям.

Я на мгновение улыбнулся, но потом взял себя в руки и строго спросил:

– Илья Арнольдович. Мне нужны подробности. Петров живой?

– Живой. Умирает. Не может дышать, – Ильф говорил быстро и предельно серьезно. – Я вызвал врачей. Но я не знаю, как далеко им ехать, а вы в двух шагах. Мы тут, на Среднем каретном, четвертый дом.

Забавно, но место потенциального преступления действительно находилось у меня на заднем дворе. Но медикам тоже было близко, хоть и не в пешеходной доступности. До нас, например, они доезжали за пятнадцать минут, что я имел возможность проверить на предыдущем помощнике, еще более неуклюжим, чем бестолковый Васильченко. Раньше успевали за шесть, но в прошлом году ближайшая подстанция закрылась на ремонт, и ехать было дальше.

Я снова разгладил усы. Отравление цианистым калием вовсе не гарантировало смертельный исход.

А то, что Петров не может дышать, вовсе не гарантировало отравление именно цианидом. Это могло быть все, что угодно. При всем моем уважении к Ильфу, он был журналистом, а не врачом.

– Хорошо, теперь успокойтесь и соберитесь, – я прижал трубку плечом, схватил карандаш со стола Брусникина и вытащил чистый лист у него из печатной машинки, – какие симптомы, и почему вы решили, что это цианид.

Ильф фыркнул в трубку – кажется, это относилось к предложению «успокоиться» – и начал перечислять:

– Одышка, лицо багровое, запах горького миндаля изо рта, зрачки расширены, холодный пот, слабость, головная боль, боль в груди, потом паника, нарушение координации. Женя упал, не мог встать, мы вывели его на воздух, временное улучшение, потом опять одышка. Пульс частый, выдох длинный, вдох короткий... что еще? А! Обстоятельства отравления: мы пили чай в гостях у Григория Распутина, и он угостил нас миндальными пирожными. И Женя, вы представляете, Ганс, он смеялся. Ну, как можно смеяться, когда…

А мне было интересно, как можно было додуматься взять у Григория Распутина миндальные пирожные.

Помню, я как-то допрашивал этого типа, в самом начале этой истории – и едва поборол желание установить за ним наружное наблюдение. Ребят пожалел. Следующие два трупа я проверял его алиби в первую очередь, и будь там хоть тень улики или мотива, он бы так легко не отделался.

Но говорить об этом Ильфу я, конечно, не стал. Он и так был слишком взволнован и явно винил во всем себя. Хоть и ругал сейчас Петрова за неуместный смех.

– Поверьте, это обычная реакция на стресс, – мягко сказал я, поглядывая на часы. – Это означает…

– Это означает, что я взял в соавторы психопата!.. Простите. – Ильф опомнился прежде, чем я успел спросить, а кого тогда взял в соавторы Евгений Петров.

– Стойте, еще пара вопросов, – торопливо сказал я. – Петров терял сознание? Судороги были?

Описанные симптомы, в принципе, подтверждали отравление цианистым калием. За долгую карьеру криминалиста мне удалось посмотреть и на процесс, и на результат. Оставалось только прикинуть тяжесть отравления и решить, если ли вообще смысл куда-нибудь торопиться.

– Судорог не было, – сообщил Ильф. – По крайней мере, я их не видел. Только, знаете, Ганс, я быстро ушел. Вы не подумайте, с ним остался Приблудный…

Приблудный и Распутин, кто еще? Мне очень хотелось узнать, зачем они собирались в таком составе. Но сначала, конечно, нужно было помочь Петрову.

Без судорог прогноз был оптимистичным. Про остальные симптомы вроде тошноты, рвоты и непроизвольного опорожнения кишечника я даже спрашивать не стал, они были характерны для судорожной стадии отравления и могли вообще не проявиться. К тому же Ильф не стал бы об этом молчать.

– Постарайтесь вспомнить, сколько времени прошло от первых симптомов до того, как вы побежали искать телефон.

Ильф ненадолго задумался:

– С того момента, как Женя начал жаловаться на плохое самочувствие, прошло минут двадцать, – неуверенно сказал он. – Но голова у него заболела почти сразу после пирожных. Это полчаса.

Меня сразу же заинтересовало, почему он решил, что у соавтора что-то болит, если тот на это не жаловался.

– Я же вижу.

Я быстро отметил время на листочке и усмехнулся в усы. Ильф и вправду был очень внимателен к близким, причем не только к Петрову, но и вообще ко всем, кто ему нравился. Даже ко мне. Он действительно мог заметить, что товарищу плохо.

Но, честно, лучше бы он следил за Распутиным и Приблудным!..

Впрочем, я был почти уверен, что отравленные пирожные предназначались Распутину, а Петрову просто не повезло. Пока это был самый логичный вариант. Будь я таксидермистом-сектантом, непременно включил бы Григория Распутина в свой список. И дело не только в личных симпатиях.

– Последний вопрос. Что у вас было на ужин?

– Чай с отравленными пирожными! – фыркнул Ильф. – Мы не успели поужинать. А обед пропустили потому, что писали сценарий.

В принципе, это многое объясняло. Допустим, дозу изначально рассчитывали на Распутина, но не как смертельную, а только чтобы обозначить наличие яда (ведь отравления было недостаточно: для полного соответствия жертву требовалось застрелить и утопить!). Но яд достался Петрову, причем на голодный желудок, так что подействовал сильнее...

Я задумчиво постучал карандашом по столу, пытаясь решить, что со всем этим делать и как использовать сложившуюся ситуацию на пользу расследованию.

Точнее, как подло и цинично использовать для этого Ильфа и Петрова.

Как было бы здорово, если бы рядом оказался Дзержинский! Он точно вправил бы мне мозги. Возможно, даже пинком.

– Чья это была идея? – спросил я, желая выиграть пару секунд для решения моральных дилемм. – Писать сценарий вместо обеда?

– Моя.

Вот тут я едва чуть не уронил карандаш. Мне почему-то казалось, что трапезу решил пропустить Евгений Петров. Случайно пропустил обед и ужин, случайно взял отравленное пирожное, предназначенное Распутину…

Случайно?..

А, может, не было никакой случайности? Что, если Ильф все-таки был причастен? Я сразу вспомнил свои конспирологические теории о том, что он работает на маньяка, и, если честно, почувствовал некоторое облегчение.

Возможное участие Ильфа развязывало мне руки.

– Ясно, – сказал я в трубку. – Ждите, я сейчас буду.

Ильф начал объяснять что-то про вход через сирень и помойку, но я велел ему ждать у телефона. Я не очень хорошо помнил, как пойти к дому Распутина и причем тут сирень, а телефонная будка в этом квартале была всего одна.