Дохлый таксидермист

Глава 15

21.08.1942

г. Москва, дворницкая по адресу Средний каретный переулок, 4

Е.П. Петров (Катаев)

Распутин посмотрел на соавторов, убедился, что они достаточно заинтригованы и не собираются уходить, скинул сапоги и скрылся в соседней комнате – чем невольно подтвердил предположение Петрова, что их принимают в прихожей.

– Своеобразный тип, – прокомментировал Ильф.

Евгений Петрович кивнул, соглашаясь, и бросил на соавтора осторожный взгляд:

– Вы очень сердитесь?..

Ильф покачал головой и с насмешливой улыбкой протянул ему руку:

– Забудем, Женя. Я не могу упрекать вас в том, что вы цените душевное равновесие Приблудного больше, чем мое.

– Ну, это невозможно!.. – возмутился Петров, но руку пожал. Инцидент был исчерпан.

Учитель принес чашки и маленький заварочный чайничек с наполовину отколотым носиком, потом притащил еще большой помятый чайник с кипятком, разлил по чашкам:

– Ваня с сахаром где-то ходит, но у меня есть миндальные пирожные.

Он снова сходил в комнату, принес тарелочку, сунул ее Ильфу, предлагая выбрать пирожное, и принялся расхваливать их словами «Отличные пирожные, совсем как те, в которые мне в шестнадцатом году насыпали цианистого калию! Только там, кажется, были эклеры. Знаете, они теперь для меня как Тело Христа. Хотя цианид все равно не подействовал, пришлось того, револьвером».

– Вам обязательно нужно познакомиться с Гансом Гроссом, он любит такие шутки, – небрежно заметил Ильф, принимая тарелку. Соавторы взяли по пирожному и застенчиво вытерли пальцы о салфетку.

– А мы знакомы, он меня допрашивал после убийства моего царя, – вздохнул Учитель. – Этой весной. Он мне всю кровь выпил, вурдалак фаши…

– Давайте без этого, – нахмурился Петров. – Сказал бы я кое-что про фашистов, но вы запретили ругаться. А Ганс хороший человек, он просто на службе.

Распутин крякнул, подлил им чаю и принялся рассказывать про жуткое, совершенно жуткое убийство царя Николая Второго. В смысле, про второе, уже в этом мире – почти полгода назад. Его застрелили в подвале собственного дома, и единственный свидетель, экономка, говорила о том, что видела человека с картофельным мешком на голове…

Распутин снова принялся сверкать глазами, но театральный эффект смазал Приблудный, который притащил килограмм сахара.

Петров, если честно, испытал облегчение. От духоты и экспрессивных рассказов Учителя у него начала болеть голова. Ганс тоже рассказывал им с Ильфом про это убийство, но у него получалось не так угнетающе. Видимо, дело было в том, что Николай Второй был близок Распутину (он сам говорил, что после смерти они общались чаще, чем при жизни), и для него это было трагедией, а для товарища Гросса – предметом профессионального интереса.

– Куда сахар, Учитель? – деловито спросил Приблудный.

– Тащи на кухню, мы уже поели пирожных, – распорядился Распутин, и Ванька потопал на кухню прямо в обуви. – Друзья, может, еще по одному?..

Евгений Петрович вежливо отказался. Съеденное пирожное напомнило его желудку о пропущенном обеде и ужине, и он чувствовал легкий дискомфорт. Петров с удовольствием выпил бы горячего сладкого чаю – тот, который был в чашке, остыл и оставлял какой-то гадкий металлический привкус во рту – но просить у хозяина сахар было не слишком удобно.

– Человек с картофельным мешком на голове, – повторил Учитель, внимательно глядя на Ильфа с Петровым. – И с дырочками для глаз, как в Ку-Клукс-Клане. Ничего не напоминает?..

– Давайте поменьше таинственности, Григорий Ефимович, – сказал Женя, одним глотком допив то, что оставалось в чашке.

Ильф взглянул на него с легким удивлением, и Петрову стало неловко. В самом деле, Распутин не виноват, что у него в дворницкой так тяжело дышать, и что от его пирожных немного мутит. Женя проглотил липкий комок в горле и смущенно улыбнулся:

– Простите, продолжайте. Мы слушаем.

– Я это к тому человеку, который напал на вас у кино. Мне Ванюша все рассказал, да, Ваня? – он бросил ястребиный взгляд на Приблудного, снова сидящего на своем месте, и Ваня кивнул. – Тот человек, он же тоже был в картофельном мешке с дырочками. Мне это не нравится. И я хочу помочь…

Распутин посмотрел на Петрова: ждал какой-то реакции.

От головной боли Жене было сложно сосредоточиться на разговоре. Он обхватил руками виски и пробормотал:

– Да-да, конечно.

– Все еще сердитесь из-за Ташкента? – покачал головой Распутин. – Зря, я ведь хочу помочь. Это нужно не только вам или Ване, а вообще всем людям, которые умирают и попадают сюда. Кроме той причины, которую я озвучил чуть раньше, есть еще одна – я изучаю реакции и действия тех, кто недавно погиб, и Ваня мне в этом помогает…

На этом месте Приблудный смущенно перебил Учителя и принялся о чем-то рассказывать. Кажется, он пересказывал в лицах происшествие у кино – Петров не вслушивался. Он надеялся, что Ильф в состоянии поддерживать диалог и без его участия, а Женя просто будет кивать в знак того, что одобряет и разделяет. А потом они выйдут на свежий воздух и отправятся гулять по вечерней Москве.

Впрочем, было наивно полагать, что Ильф не заметит его плохое самочувствие:

– Да что с вами такое? Вы странно выглядите.

– Все хорошо, – кротко сказал Петров. – Немного душно.

– Да уж, пожалуй, – недоверчиво сказал Ильф. – Вы как будто бежали стометровку. Товарищи, давайте откроем окно.

– Конечно, – широко улыбнулся Распутин. – Ванюша, откроешь?

Приблудный вскочил и ринулся к форточке. Петров ощутил струю свежего воздуха и вздохнул с нескрываемым облегчением: даже голова почти перестала болеть. А потом еще раз вздохнул, просто так.

И еще раз – казалось, что воздух не поступает в легкие, а застревает где-то на полпути. Он думал, что станет легче, но с каждой секундой неприятные ощущения усиливались.

Ильф бросил на него острый взгляд:

– Жень, вы что-то расклеились совсем, неужели простудились? Вы весь горите, – он протянул руку и пощупал ему лоб, – да нет, голова холодная. Очень странно.

– Голова должна быть холодной, руки чистыми, а сердце горячим, – заявил Приблудный. – Если я ничего не путаю.

Но его никто не слушал.

– Мне бы…на воздух, – сказал Женя, отстраненно разглядывая отражение своей перекошенной побагровевшей физиономии в стеклах ильфовского пенсне. – Тут… душновато.

– Как не вовремя, я думал, у нас еще будет время поговорить, – донеся до него голос Распутина, и там почему-то опять звучал непонятный упрек. – Вы что, не ужинали?

– Мы завтракали, – отмахнулся Ильф. – Это важно? Жене, кажется, плохо.

– Я сейчас вернусь. Позову врача.

Распутин встал и пошел к двери, Ильф повернулся к нему, отпустив Петрова, и Женя тут же воспользовался этим, чтобы прислониться щекой к столешнице – так голова почти не болела. А если еще и закрыть глаза... нет, закрывать глаза было как-то страшновато. Но и смотреть было не на что, вот, разве что, на чашку с невкусным чаем и тарелку из-под пирожных.

«Пирожное».

«Миндальное пирожное».

«Черт. Черт. Черт».

Петров почувствовал себя доверчивым идиотом и с усилием приподнялся на локте, нашаривая глазами соавтора. Там именно что приходилось «нашаривать», потому, что поле зрения сузилось, и в глаза бросались то стулья, то чайник, то спина Ваньки Приблудного. А ему срочно требовался Ильф! Жене не терпелось обсудить с ним свою догадку. В самом деле, кто, кто, а Ильф точно должен был оценить весь идиотизм ситуации.

Ильф, и еще, возможно, Ганс Гросс.

– Иля…

Евгений Петрович опасался, что ему не хватит дыхания подозвать соавтора, но он и не подумал, что силы закончатся быстрее, чем кислород в полуподвальной дворницкой. Он чувствовал себя ужасно уставшим, настолько, что не смог удержаться на стуле и начал сваливаться.

Ильф бросился к нему, подхватил, не давая упасть, и помог опуститься на пол. Он все еще ничего не понимал: взволнованно смотрел сквозь стекла пенсне, ощупывал Жене голову, проверяя температуру, брал за руку, пытался найти пульс:

– Женя, не волнуйтесь, скажите, где больно, – бормотал Ильф. – Учитель побежал за врачом. Ну, почему вы улыбаетесь? Вы меня пугаете, Женя.

Петров совсем не хотел нервировать Ильфа. Но он не мог не улыбнуться от мысли, что Распутин пошел вызывать врача – это было невероятно забавно.

«Патологоанатома, наверно».

Ну, чтобы два раза не ходить.

– Да что с вами такое? Сердце?..

– Пирожные, – наконец-то выдохнул Женя. – С цианидом. Опять. Понравилось ему. Решил… нас угостить.

Как же Учитель сказал про эти пирожные? «Плоть Христа»?

Определенно, Распутин был слишком высокого мнения о себе.

А им с соавтором не следовало быть такими доверчивыми идиотами – и от одной мысли об этом Жене было ужасно смешно.

– О господи, вы… и вы так уверены… – Иля взял Петрова за плечо и чуть встряхнул. – Так, Женя, смотрите на меня. И перестаньте, черт возьми, улыбаться, это совершенно невозможно. Выдохните, только медленно. Так… да, похоже на горький миндаль, неужели?..

Он там еще что-то вроде как говорил, вроде как отправлял Приблудного на кухню за сахаром; Петров разбирал это с трудом, а в какой-то момент он уже ничего не слышал – только свое дыхание, ужасно шумное, как при одышке.

Он жадно глотал воздух, но в нем почему-то совсем не было кислорода, и это было ужасно, невыносимо страшно. Он трясся от страха, от ужаса перед неминуемой смертью.

В какой-то момент товарищи подхватили его под руки, поволокли по ступенькам и усадили снаружи, возле двери в дворницкую – и Ильф, весь белый, сидел рядом, держал его за плечо трясущимися руками и уговаривал не бояться.

А Ванька Приблудный крутился вокруг и бормотал что-то про то, что «Учитель же обещал», «неужели слишком поздно» и «да куда он делся».

В какой-то момент Петрову стало лучше. Во всяком случае, туман перед глазами начал рассеиваться, и он смог дышать – то есть, он, вроде как, дышал и раньше, но теперь воздух уже не застревал в глотке, а поступал дальше, в легкие.

– Лучше? – спросил Ильф, и Женя чуть наклонил голову. – Мы не нашли сахар, антидотов от цианида у нас, естественно, нет, и Учитель тоже куда-то исчез, – Иля не удержался и бросил острый взгляд на Приблудного.

– Он хочет помочь! Спасти вас! – завопил Ванька, и его, кажется, тоже трясло. – Как вы не понимаете!..

– Успокойтесь, – резко сказал ему Ильф.

Пару секунд он молчал, глядя то на него, то на Петрова, и что-то прикидывая, а потом вскочил на ноги и торопливо заговорил:

– Женя, я сейчас сбегаю до ближайшего телефона, я видел уличный, и вызову врача. С вами пока побудет Приблудный. Пожалуйста, постарайтесь дождаться, я быстро.

Петров снова кивнул в знак согласия, и Ильф, наклонившись, на секунду коснулся его руки: прощался.

Он не сказал ни слова, и Женя тоже не стал тратить на это дыхание.

Они ведь уже все сказали друг другу, еще в прошлый раз, пять лет назад. Повторять не требовалось. Да и времени не было – Ильф торопился.

Смотреть, как Иля уходит, Петров не хотел. Он повернул голову к Приблудному, отстраненно наблюдая, как тот провожает его соавтора взглядом, и снова скорчился, задыхаясь, как после долгого бега. Легкие горели, не справляясь с нагрузкой, и в воздухе совершенно не было кислорода.