Дохлый таксидермист

Глава 7

08.07.1942

Москва. Место: данные изъяты

Имя: данные изъяты

Когда работаешь над большим и сложным проектом, тяжело сделать все идеально. Как бы ты ни старался, проблемы будут, и однозначно. Предусмотреть все мелочи и придушить в зародыше все досадные случайности практически невозможно.

Но еще тяжелее объяснить это дорогому начальству. Которое, конечно, орет не разбираясь.

– Телеграмма?! На столе?! У фашиста?!..

По правде говоря, у меня только запись. По памяти:

«МАДАМ СКАЗАЛА ЛЕНИН ТЧК ВЫПОТРОШИЛИ ТЧК МАВЗОЛЕЙ ТЧК ПОДРОБНОСТЕЙ НЕТ ТЧК ТАШКЕНТЕ НАДОЛГО ТЧК ИЛЬФ ПЕТРОВ».

Нельзя сказать, что это крушение всех надежд, но дорогой начальник орет так, как будто весь его гениальный план вот-вот накроется медным тазом. Борюсь с желанием отойти в сторону, чтобы не попасть под вопли негодования, но в сарае не так уж и много места. Надеюсь, что обойдется без рукоприкладства, а то я, кажется, забыл убрать со стола мой любимый разделочный нож.

По мнению начальства, виноват во всем, конечно же, я. Плевать, что исполнителя вербовал сам начальник, он в Ташкенте и на него не наорать. И вообще, он творческий человек и его нельзя торопить.

Чтобы не нервничать, приходится представлять процесс изготовления чучела вот из этого вот, вопящего. Потом руководство немного успокаивается и начинает разговаривать конструктивно. Выдает список с инструкциями.

Заглядываю в листочек. Так… так, лекарство, провоцирующее сердечный приступ… так, вот в такой дозировке… ага…

Кому?!

– А, может, лучше ликвидируем Ганса Гросса?..

– Да ты, наверное, идиот! – заявляет начальство. – Пока нас расследует фриц, мы хотя бы знаем, куда он копает! Так что давай, не выделывайся. У нас и так кроме… этого, – он кивает на листочек, и кажется, будто у него у самого язык не поворачивается назвать это имя вслух, – дополнительная проблема в виде Петрова и его дружка-еврея.

Начальство тыкает в телеграмму, а я тем временем пытаюсь отойти от шока по поводу нового задания. Пойти, что ли, Гансу сдаться?

Ладно, подумаю о новой цели потом. Пока надо определиться насчет двух путающихся под ногами журналистов.

– Так, а с Петровым я пока ничего не делаю? А со вторым соавтором, Ильей Ильфом? Он нам пока не мешает?

Начальство скучным голосом напоминает, что из двух соавторов «Двенадцати стульев» именно Илья Ильф снюхался с Гансом Гроссом и поставляет ему информацию. А Петров это так, случайный свидетель, которому не повезло встретиться со Штайнберг.

– Вы просто евреев не любите, – неосторожно констатирую я.

– Да что ты понимаешь!.. – взрывается начальство и начинает поносить меня, евреев, Петрова, Ильфа, Минсмерти и всех остальных.

Я снова представляю процесс изготовления чучела, однако истеричные вопли все-таки прорываются сквозь приятные мечты.

К концу десятиминутного разноса мой наниматель возвращается к конструктивному диалогу.

– Насчет Ильфа нужно подумать. Эта скотина померла от туберкулеза, будет достаточно сложно включить его в наш план.

Я нервно сглатываю от открывшихся перспектив:

– И где я возьму туберкулез?..

– Газ, что-нибудь сыпучее в легкие, – предлагает начальство. – Разнарядки на него пока нет, но ты все равно подумай. На будущее. Только не вздумай схалтурить, как с Троцким.

Интересно, сколько еще этот тип собрался припоминать мне Троцкого? Подумаешь, я не смог добыть ледоруб! Начальник сам согласовал ледокол!.. В смысле, нож для колки льда.

Кто же знал, что Ганс Гросс начнет к нему цепляться?..

***

09.07.1942

Москва, Главное Управление уголовного розыска НКВД СССР

Ганс Густав Адольф Гросс

Утро началось не с завтрака, а с таблетки аспирина. Прямо в кабинете, естественно. Кабинет у меня был проходным, народ ходил постоянно – им надо было в лабораторию. Мой нежный помощник Васильченко смотрел, как я запиваю аспирин стаканом черного кофе, и в его глазах стоял ужас. Однако от комментариев он воздержался.

– Да будет вам известно, милейший, что одновременное употребление кофе и аспирина усиливает действие и того, и другого.

– Я понял, товарищ начальник, – уныло сказал помощник. – Гробьте свое здоровье, товарищ начальник.

– Да, да, у нас весь отдел тоже не выспался, – фыркнул я, расправляясь с ароматным напитком из жестяной банки (у нас в отделении другого не имелось, да и я как-то пристрастился именно к растворимому). – Ну, и что у нас на сегодня. Швайне! Это я про себя, – конкретно про то свинское состояние, в котором я прибывал вчера, и которое помешало мне стереть с письменного стола липкие алкогольные следы. – Где мой черный notizblock? В смысле, что это? Учите немецкий, чтобы понимать руководство! Ох, и щеточка для усов!..

Некоторое время у меня заняли поиски блокнота и щетки для усов, крайне необходимой, чтобы привести их в приличный вид. К счастью, эти розыскные мероприятия не заняли много времени – и то, и другое закономерно обнаружилось в моем следственном чемоданчике.

– На сегодня у нас запланировано четыре допроса, – констатировал я, тщательно сверив свои воспоминания с записями в блокноте. – Василий, милейший, езжайте и добудьте мне к часу пятнадцати экономку Романовых. К девяти у меня назначен Петренко, в двенадцать двадцать тот недоумок с велосипедом, как раз успеваем.

– Доставлю, товарищ начальник, – без особого энтузиазма ответствовал Васильченко. – Кстати, меня зовут Александр. Александр Васильченко.

– Александр вам не подходит, – отрезал я.

– Есть «не подходит», – пессимистично изрек Васильченко. – А какой четвертый допрос?

– Милейший, идите и выполняйте задание, – сказал я, – четвертый допрос я сам организую.

Помощник скривил морду и уплелся «добывать экономку».

Я допил кофе под звук закрывающейся двери и откинулся в кресле. Дело сделано – милейший Васильченко нейтрализован. Я давно изучил его повадки и знал, что больше всего он не любит немецкий, работу и когда я называю его «Василий Васильченко». Экономку Романовых он будет добывать как минимум до обеда. Ну что ж…

Я неторопливо поднялся, вытащил чистый лист из печатной машинки, размашисто написал: «Василий, вернетесь до обеда, сходите в архив и…» и сформулировал для него четыре задания разной степени рутинности.

Расчет был на то, что вернувшийся помощник засядет в архиве или сбежит и будет прохлаждаться где-нибудь до обеда. Сам же я планировал вылазку на телеграф – у меня был заказан разговор с Ташкентом. Одной из основных моих ниточек был Евгений Петров, и мне ужасно не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о наших переговорах. Достаточно и того, что неведомая свинья, затесавшаяся среди московских коллег, совала свой нос в мою телеграмму!

Конечно, в этом была и моя вина – я торопился и не убрал со стола. Аккуратность, аккуратность и еще раз аккуратность! Стоит два раза не убрать доказательства в сейф, на третий раз обнаружишь, что секретный документ передвинут на два сантиметра левее и имеет подозрительное пятнышко от чернил! И как бы друзья-собутыльники не называли тебя параноиком, тебе остается лишь констатировать, что кто-то пасется в твоих бумагах. И делать это может половина Управления, потому, что мы с Васильченко сидим «в прихожей» перед криминалистической лабораторией. Которая вроде как моя, но проход к ней постоянно открыт.

Постоянных посетителей, не считая сидящего за соседним столом Васильченко, у меня было трое: начальник убойного отдела Брусникина, старший следователь Денисова и оперуполномоченный Ложкин. И в телеграмму совал нос кто-то из них. Только понять, кто именно, было невозможно, и я был вынужден заняться опросом Евгения Петрова.

По правде говоря, я не рассчитывал вытащить из Петрова что-нибудь сверх указанного в телеграмме. То, что он написал про Ленина, и без того было удачей. Да, у нас был новый труп – точнее, трупа-то как раз и не было, он исчез в неизвестном направлении – но появилась очередная ниточка, ведущая к преступному кукловоду.

И то, что «Ленина выпотрошили», вполне вписывалось в контекст.

Итак, по состоянию на девятое июля у нас имелись три трупа: выпотрошенный Ленин, Троцкий, убитый ножом для колки льда, и банально пристреленный Николай Второй. Плюс в анамнезе числилось нападение на главу Министерства Лидию Штайнберг (при исполнении), но я не считал необходимым вносить его «в основной список». У нападающего была прекрасная возможность расправиться со Штайнберг, но он ограничился тем, что отправил ее на долгий больничный.

Перспективы расследования были туманны: ни одного свидетеля, ни одной зацепки и никакого внятного мотива. Три жертвы объединяла важность роли, которую они сыграли в прошлом Советского Союза – но в этой жизни они вели себя совершенно по-разному. Если бывший российский царь вел мирную, скромную жизнь со своей семьей (теперь бедняги были абсолютно убиты горем), то Троцкий занимался политикой, а Ленин засел за писательство и регулярно выпускал мемуары.

Кое-какие версии у меня были, но я опасался строить теории без фактов. Разговор с Евгением Петровым должен был подтвердить или опровергнуть некоторые из них. Только в прошлый раз этот человек фактически отказался сотрудничать.

А в этот?

Я перекинулся словами с телефонисткой и снял с рычага трубку, приготовившисьслушать приятный голос Петрова с мягким южнорусским акцентом.

Но странно – вместо спокойной речи моего проблемного свидетеля в трубке раздались отголоски каких-то препирательств.

Кроме голоса самого Петрова я слышал голос Ильи Ильфа («Чего вы! Прошу вас!») и его приятеля – некоего Якова Овчаренко, пишущего под псевдонимом «Иван Приблудный». С господином Овчаренко я имел честь сталкиваться дважды, и оба раза мне как-то не удавалось составить о нем твердого мнения. Впечатление менялось от раздражения до очарования.

Сейчас Приблудный, кажется, говорил что-то о «переговорах с фашистом», но такие слова не задевали меня уже очень, очень давно.

Наконец в трубке раздался голос Петрова:

– Товарищ Ганс? Минуточку, – сказал журналист с легким раздражением. – У меня тут товарищи.

В трубке зашуршало, я услышал приглушенное «ля! ...аня! .. ..лять!..», после чего мой собеседник снова приложил трубку к уху:

– Пожалуйста, задавайте вопросы, товарищ Ганс. Я осознал всю серьезность ситуации и не буду ничего скрывать. Простите.

– Надеюсь на вашу сознательность, Евгений Петрович. А что там у вас за шум? – все же полюбопытствовал я.

– Ванька Приблудный улаживает свои амурные дела, – туманно пояснил Петров. – Боится, что если он оставит нас с Ильфом на телеграфе и сам пойдет домой, его увидит поклонник. Если хотите, потом я расскажу подробнее.

Я выдохнул сквозь сжатые зубы и приступил к допросу:

– Нет, благодарю вас. Расскажите, чем вы занимались в последний час до смерти.

Следующие пятнадцать минут мы потратили на рассказы Петрова про авиакатастрофу, в которой тот погиб. И очень скоро мои подозрения подтвердились – вместо того, чтобы спокойно отвести писателя куда следует, Штайнберг взяла новый вызов, а Петрова вернула назад. То есть, в тело.