Конунг

Всё остановилось. Вещи, очертания которых скрадывал полумрак, казались притаившимися живыми существами.

Мы смотрели друг на друга, будто заново учились видеть. Мы прикасались друг к другу, и наши руки вздрагивали…

Мои ладони источали слабый ток. Она сняла их со своих плеч, встала, но пошатнулась. Мне пришлось поддержать ее, и я сам едва не потерял равновесие.

— Качает, — хрипло проговорила Ольга и повернулась ко мне спиной. — Расстегни молнию…

Я разделил надвое змейку, шедшую вдоль ее позвоночника. Ольга качнула плечами, и легкое платье соскользнуло на пол. Она перешагнула через него, наклоняясь, подхватила и повесила на спинку стула. Сбившаяся в сторону цепочка крошечного кулона сбегала по ее левой груди. Я взял цепочку двумя пальцами и, путаясь в волне ее волос, снял и положил на стол.

Взяв за руку, Ольга снова усадила меня на диван.

— Смотри на меня! — велела она.

Мягкий тусклый свет бра падал из-за ее спины, и я почти не видел лица — лишь бледное пятно и темные провалы глаз.

— Ты любишь меня?

— Да, — сказал я, потому что иначе ответить было невозможно.

— Никогда, — говорила Ольга, расстегивая пуговицы моей рубашки, — никогда мы не должны лгать друг другу.

— Да! — сказал я уверенно. — Я люблю тебя!

— Я люблю тебя! — повторила Ольга.

Я подхватил ее на руки и закружил по комнате… Задел столик, и стоявшая на нем чашка упала, звякнув об пол, и раскололась.

Я опустил ее на пол.

— Чашка разбилась, — проговорил я смущенно.

Ольга наклонилась, быстро и так грациозно, что у меня перехватило дыхание, подхватила осколки. Чашка раскололась на две, почти одинаковые половинки.

Ольга протянула их мне на открытых ладонях:

— Выбирай.

Я взял один, легкий бело-голубой кусочек фаянса с маленькой золотистой ручкой, повертел и положил на стол. Ольга взяла его, соединила со вторым и аккуратно поставила на скатерть. Чашка не развалилась.

— Это мы, — сказала Ольга.

Потом выключила магнитофон и бра. Но в комнате все равно было довольно светло. Белая ночь.

— Пойдем, — она взяла меня за руку.

Соседняя комната была спальней. Ее спальней. Мы встали у окна. Внизу, в серых сумерках лежала пустынная площадь с могучим кубом собора.

Ольга вдруг уткнулась мне в грудь. Плечи ее задрожали…

— Что с тобой? — испугался я. — Ты плачешь?

— Нет, — прошептала она, закидывая вверх мокрое сияющее лицо. — Нет. Я не плачу…

…Полумрак в комнате был густым и тягучим. Он был живым существом, растекшимся между стен и задернутых портьер. Огромным живым существом, в котором не было ничего, кроме нас, ничего кроме нас. А за пределами его была пустота. Там не было ничего, что бы имело значение. Все было здесь, внутри…

Но так было недолго. До тех пор, пока сумрак не взорвался ослепительным светом, и бешеное солнце зажглось в опустевшем мире. Огромное солнце. Только для нас двоих…