Времена не выбирают

— Буду на плацу занятия с новенькими проводить. Приходи, посмотришь. Потом и побеседуем, есть о чём.

Занятия к полудню уже завершались, но даже под конец было на что поглядеть. Новым егерям преподали урок, как оружием может стать совершенно любой предмет, от чернильницы до ведра. Судя по озадаченной физиономии Данилыча, это ему как раз не очень понравилось. Видимо, представил, каково это — когда тебя могут прибить обычной ложкой. Но разговор откладывать не стал. Едва Катя объявила о завершении занятия, как он тут же нарисовался поблизости.

— Ежели желаешь поговорить, то нам бы посидеть где-нибудь в заведении, — сказал он. — Знаю тут одно неподалёку, на Никольской.

— Думаешь, разговор будет настолько долгим? — спросила Катя, собирая «наглядные пособия» в ведро.

— Полагаю, нам обоюдно есть что обсудить.

— Ксюша, прибери тут всё, — крикнула госпожа сержант. Девочка, с интересом наблюдавшая за занятиями, подбежала, приняла ведро и принялась собирать оставшиеся предметы.

«Заведение» было из приличных, здесь собирались не испитые забулдыги, а уважаемая публика. Ученики Славяно-греко-латинской школы — да, ещё не академии — проедавшие здесь свои медяки, быстренько поглощали нехитрый обед и убегали. Учебный процесс отнимал очень много времени. Заходили пообедать и преподаватели, располагаясь за столами уже на более долгий срок. Купцы средней руки, ремесленники, монахи, попы, дьяки из приказов. А вот у служивого люда популярностью это заведение не пользовалось, хотя господа офицеры порой захаживали. Иногда появлялись здесь и «немезидовцы» — чисто, тихо, тепло, можно недорого перекусить. Потому очень немногие из присутствующих обернулись на щеголеватого преображенца и молодого, но рослого «пятнистого», которые сразу заняли место за столом в углу, подальше от входа. Разве только слуга подскочил, принял заказ и умчался на кухню.

— Догадываюсь, что ты нашептал там, у полковника, — начала разговор Катя. — Всего один вопрос: зачем?

— Избавил господина полковника от государевой дубинки, — негромко ответил Данилыч. — А с лекаришками я уже сам …поговорил. Это ж надо было такое удумать… Ладно бы свои спины подставили, так нет — чужую.

— Я знала, что среди медиков интриги бывают почище, чем при дворе. Могут и со свету сжить. Но чтобы вот так… Это полный идиотизм, всё равно бы выплыло. Каким местом они думали?

— Того не ведаю, — заулыбался Алексашка, сняв шляпу и привольно развалясь на лавочке. — Однако ж всё к лучшему обернулось.

— Да? Спроси у Дарьи, довольна ли она подобной славой. Шипит на всех, как кошка, уже не рада, что скандал за те деньги затеяла. Мол, перебилась бы как-нибудь. Ладно — те интриганы хреновы удружили, там мозги давно атрофировались, одна хитрозадость осталась. Но ты каким местом думал, когда языком чесал?

— А здесь, Катя, уже я должен тебе вопросы задавать, — Меньшиков подался вперёд. На несколько мгновений сквозь его добродушную гримасу проступило истинное лицо — умного, жесткого и беспощадного человека. — Пётр Алексеевич мне про вас ни слова не сказал сверх того, что знают прочие. Так у меня своя голова на плечах есть, кое-что приметил. А сего дня совершенно убедился, что с вами дело нечисто. Здесь любая девка была бы рада, если б все знали, что государь ей знаки внимания оказывал, а твоя сестрица, говоришь, шипит?

Слуга принёс поднос с заказом, расставил на столе и ушёл. При нём, естественно, не разговаривали, и паузу Катя потратила на то, чтобы успокоиться. Разговор и так сложный, зачем ещё нервы трепать?

— То есть ты её подставил, чтобы подтвердились твои предположения, и эта наша беседа состоялась, — сказала она, отрезая себе кусочек аппетитно прожаренного окорока. — Продолжай.

— Я много чего за вами приметил, — Меньшиков не стал долго тянуть с ответом. — Знаете то, чего знать не должны. Умеете то, чего никто не умеет. Платье ваше, оружие… Даже язык, и тот иной. Русский, но всё едино не такой. И мыслите вы инако… Поначалу думал, что вы долго в Европе жили да понабрались там у немцев. Так нет, и немцы того не знают, что вам ведомо.

— Твой вывод? — Катя, деликатно наколов кусочек мяса на двузубую медную вилочку — да, приличным посетителям в этом заведении к столу подавали и новомодные вилки! — отправила его в рот.

— Ну, ежели вы не из преисподней явились, то по всему выходит — потомки наши. Лет сто или более вперёд.

— Бери больше, Саша: три сотни лет с хвостиком, — невозмутимо кивнула Катя, меланхолично прожевав свой кусочек и отрезая ещё. — Долго же ты соображал. Я думала, скорее догадаешься.

— Не хотел ошибиться. Коль Господь попустит, то всякое может быть.

— И что теперь?

— Да ничего, я вижу, вы у нас прижились, — не без доли уважения сказал Данилыч. — Живите и далее, сколько Господь даст. Вернуться ведь не можете, верно?

— Могли бы — вернулись бы сразу. У нас там дел было по горло. Ладно, Саша, не ходи вокруг да около. Спрашивай. На что смогу, на то отвечу.

Меньшиков на всякий случай огляделся — нет ли поблизости чрезмерно любопытных посетителей. Какой-то белобрысый школяр уплетал похлёбку, закусывая хлебушком, степенный приказчик сосредоточенно обгладывал рёбрышко, низенький полноватый дьячок что-то пил — отсюда было не разобрать, что именно. Всё, больше посетителей не видно. Хозяин и слуги как будто не интересуются разговорами в зале. Вроде лишних ушей нет.

— Так, стало быть, вам ведомо, что далее с нами будет, — это был полувопрос-полуутверждение.

— Было ведомо, — всё так же невозмутимо ответила Катя, методично поглощая свой завтрак. — Потому что в нашей истории не было пленения Карла Двенадцатого. Да и многого другого тоже не было.

— А пленили его вы.

— Именно. И Карла, в Москве под замком сидящего, не было. И его встречи с Петром Алексеевичем тоже никогда не случилось. И нарвская баталия завершилась такой конфузией, что пришлось колокола с церквей снимать, чтобы на пушки перелить — потеряли всю артиллерию. И земли, что Карл готов как выкуп за себя отдать, пришлось долгие годы с кровью отвоёвывать. И Автоном Головин теперь не просидит восемнадцать лет у шведов на цепи. И Иван Трубецкой, посол наш, скоро домой вернётся, а его роману со шведской знатной дамой не быть, и не родится у них сынок[1]. Да много чего теперь не будет как раньше. Потому мы можем сейчас только общее направление знать.

— Значит, и в судьбах персон отличия будут?

— И будут, и уже есть… Что, интересно о себе узнать?

— Только спросить хотел. Ну, так что же меня ждёт?

— Многие знания — многие печали, — госпожа сержант позволила себе едва заметную усмешку и, достав из кармана носовой платочек — с салфетками в заведении было совсем никак — деликатно промокнула губы. — На твоём месте я бы не стала будущим интересоваться.

— Ох, Катя… — негромко рассмеялся Меньшиков. — Было б у тебя сердце — давно бы уже под венец увёл. А так — страшно. Будто со смертью говорю.

— Будущее — это всегда страшно, Саша. Что же до тебя… Не завидую я ни тебе, ни жене твоей, ни детям. Подробностей не будет. Просто живи и помни, что во всём нужно меру знать и, главное, дружбу ценить… не в деньгах.

У Алексашки было такое лицо, словно он пожалел обо всём сказанном — что попытался сунуть нос в собственное будущее. А его собеседница как ни в чём не бывало допила свой сбитень и положила на стол несколько медячков — обедать за счёт «полудержавного властелина» она не собиралась.

— Прости, Саша, но мне бы отоспаться. Всю ночь шведа сторожила, потом занятия с новенькими, потом наша беседа, — сказала она. — Если хочешь поговорить всерьёз, давай выберем более подходящее для этого время.

— Как скажешь…

3

Как и три сотни лет спустя, время между праздниками народ заполнял кто чем хотел и мог, только не работой. Разве что готовка и приём гостей. Но Петра Алексеича это не касалось. Только в один день он позволил себе выходной — 1 января. Так что изданные в тот день указы с вероятностью 100% действительно были заготовлены заранее. Однако со второго числа снова впрягся и тянул лямку, как обычно. Аудиенцию, если так можно выразиться, для «немезидовцев» он назначил на вечер пятого января.

Всё тот же кабинет с мрачноватой, на взгляд гостей из будущего, обстановкой. Всё тот же здоровенный письменный стол, заваленный бумагами. И всё тот же Пётр Алексеевич, разговоры с которым всегда были непростыми… К этому визиту гости из будущего снова подготовили кое-какие проекты, причём, не только оружейные. Все они учитывали ещё одно серьёзное обстоятельство: фактическое отсутствие денег в казне. То есть они там как бы были, но по факту, когда требовалась некая сумма, оказывалось, что их внезапно нет. С бухгалтерией у Петра Алексеевича тоже была большая проблема. Он только-только начал приводить в порядок налоговые сборы, да и воровство на всех уровнях никуда не делось. Что там далеко ходить: когда Корчмин с Орешкиным готовили фейерверк, из выделенных на это дело двадцати рублей — большая сумма по тем временам — два рубля испарились в неизвестном направлении. По бумагам — потратили на порох. Так взрывчатые материалы оба специалиста брали из полковых запасов и это прошло по полковой же интендантской службе как расход на увеселения государевы. А в ведомости — минус два рубля, и виновного не найти, все друг на друга кивают. Концы в воду. И Василий, и Стас, несмотря на разницу в три с лишним столетия, ругались по этому поводу одними и теми же словами.

Сегодня пришли втроём — братец с сестрицей и Орешкин. И разговор сразу зашёл с бюджетных «косяков».

— …вот когда жалованье чиновникам будет напрямую зависеть от поступлений в казну, тогда они и начнут стараться на совесть, — раздражённо заявил Стас, завершив свою гневную речь по поводу мелочного воровства на всех уровнях. — Ты им копейки платишь, государь, и ждёшь хорошей работы? Да ты просто сам приглашаешь их запускать лапу в бюджет. Казнями и надзором ничего не добьёшься. Десятерых казнишь, а сотня продолжит воровать. Да и надзирающим очень быстро начнут на лапу давать, чтобы в сторону глядели.

— У вас уже не воруют, что ли? — ощерился Пётр Алексеевич.

— И у нас воруют. Только с оглядочкой: можно ведь лет на двадцать присесть. И садятся, причём и губернаторы, и министры. Потому что каждая копейка на виду, во-первых, приходится сильно хитрить, а во-вторых, местное болото время от времени баламутят внезапными проверками из столицы, чтобы «свои» дело не замылили. А что у тебя? Много дохода, мало дохода — пофиг, всё равно на местах чиновникам одни и те же позорные копейки платят. Мотива хорошо работать нет — ну, кроме кнута, конечно. Так на одном кнуте далеко не уедешь. Тут и пряник нужен, чтобы люди сами старались.

— Один в один мои мысли, — поддержала его Катя.

— Твои мысли, на бумаге изложенные, я уже прочёл, — сказал государь, медленно остывая. — Где вы правы, а я неправ, там признаю. Не един страх, а ещё и интерес надобен. А где на тот интерес денег взять? Может скажете, умники хреновы?

— Раскрутить бы церковь на налоги, — задумчиво произнёс Евгений. — Треть земель государства под ней, а доход с них в каком году в последний раз видели?