Времена не выбирают

— Чтобы с церкви и монастырских крестьян подати побрать, надобен хороший предлог. Иначе они мне устроят много хуже, чем вы полковой канцелярии на днях устроили,[2] — с едким смешком сказал Пётр Алексеевич. — Знаю, что они мне скажут: мол, Богу богово, а кесарю кесарево. А где они окажутся, ежели державу сомнут?.. То-то. Однако они сами повод должны дать.

— Тебе виднее, конечно, но я бы начал именно с них. А предлог… Точно ли он нужен? Просто вспомнил, как ты лихо с церквей колокола снимал, чтобы на пушки перелить. Вой стоял вселенский, но перечить не посмели.

— Жень, не забывай, что одно дело колокола, а другое — налоги. Это ж прям по самому больному месту удар — по кошельку, — сказала Катя. — Тут сходу проклянут, отлучат и прочие чудеса показывать начнут. Кстати, если колокола — предметы священные, и народ действительно искренне возмущался, то изъятие денег из церковной казны те же крестьяне встретят с пониманием. А вот священство — вряд ли, это ж их карман. Пётр Алексеевич совершенно прав, они сами должны дать повод для отмены налоговых привилегий.

— Я уж постараюсь, чтобы немного их к тому подтолкнуть, — сказал государь, что-то записав себе в заметки. — Добро. Что у вас далее?

— Карронады, — ответил Орешкин, подавая бумаги со схемами упомянутого орудия. — Небольшие, лёгкие и крупнокалиберные. В своё время наделали шума в морских сражениях, и на суше могут быть полезны. Когда «Виктори» под командованием Нельсона дал по французам залп всего из двух карронад, заряженных пакетами по пятьсот пуль, там сразу вынесло всю абордажную команду.

— Дельная вещь, — согласился государь. — И пушки нового манира у нас будут, и флот будет. Всё будет, лишь бы Господь нам на то время отпустил… Что ещё?

— Паровой двигатель и кузнечный молот, запитанный от него…

Словом, обсуждение продлилось почти до полуночи. К этому времени все выглядели выжатыми лимонами, но государь сказал Кате задержаться на несколько минут. Та кивнула брату: мол, всё в порядке, так договаривались.

— Что сообщить хотела? — устало спросил Пётр Алексеич.

— Есть одно событие из нашей истории, которое, как мне кажется, может оказаться очень важным, — сказала Катя, когда убедилась, что дверь закрыта и их никто не слышит. — Второе февраля тысяча семьсот шестого года по …юлианскому календарю. Местечко Фрауштадт. Казнь русских пленных по приказу генерала Рёншельта — при том, что саксонцев и прочих он и пальцем не тронул… Дело в том, что три года спустя ты, разбив шведов наголову, потом пил с пленными генералами за их здоровье, называл учителями. И среди них был Рёншельт. Я не знаю, может, ты к тому времени и забыл Фрауштадт. Или простил. А они — запомнили. Запомнили, что русских можно резать, как скот, и за то им ничего не будет. И милосердие твоё восприняли как слабость и трусость. Я даже боюсь назвать цифру, во сколько жертв обошлась нам за три столетия твоя забывчивость.

— Что предложишь? Придавить Рёншельта, пока он ничего не натворил?

— Если этого превентивно удавить, другой найдётся. Спарре, Лагеркрун, Левенгаупт — неважно, как его будут звать. Но уж если натворит — извини. Меня не удержит даже твой прямой приказ. Делай потом со мной, что захочешь, только при одном условии — не публично, чтобы не развалить твою же игру. И кстати, точно так же я стану реагировать, если подобные действия будут предприняты по отношению к любым пленным любой армии, и к гражданским тоже. Просто знаю, что безнаказанность порождает вседозволенность, а за ней — и преступление. Я не хочу, чтобы в этой линии истории повторилось то, что произошло в нашей… Ты желаешь, чтобы они там нас любили. Это ошибка. Они не любят никого, кроме себя. Уж поверь, мы этого наелись досыта. Удержать их от грабежа и убийства может только одно: страх.

— Карлус деяние генерала не осудил?

— Полностью одобрил. Зная этого типа, не удивляюсь.

— А теперь он будет знатно зол за свой плен.

— Тем более.

— Добро. Подумаю, что можно сделать. И ты подумай, — он ткнул в её сторону пером, которым делал записи. — Письма твои, должно быть, уже до газет европских дошли. Поглядим, каково их там воспримут, и решим, что тебе писать далее… Да, Ваське я про вас скажу. Не проболтается.

— Я могу идти?

— Иди. Завтра митрополит Рязанский Стефан ко мне явится. Знаешь о нём?

— Местоблюститель патриаршего престола, — кивнула Катя. — Раскаявшийся некогда униат, по-прежнему тяготеющий к католичеству, но грамотный и умный. Если, конечно, верно то, что о нём было написано.

— Вот с него и начну. Разведаю, где у них нынче слабое место. А там и провокацию произведу… Тебе завтра быть здесь в полдень.

— Я ничего не понимаю в церковных делах.

— Тебе и не требуется в них понимать. Слушай, запоминай и думай. После поговорим.

Уходя, Катя подумала, что с каждой такой беседой общение с Петром Алексеичем даётся всё легче. Понимание — пожалуй, главное, чего им удалось добиться. Что ж, в их случае это вещь очень полезная.

Интермедия.

— …Значит, своим умом дошёл. Молодец, — государь дружески хлопнул Меньшикова по плечу. — Не ведаю, чем мы так Господу угодили, что он нам столь изрядный дар послал. Что там немцы с голландцами! Правнуки наши — вот у кого поучиться надобно!

— А они на тебя кивают, мин херц. Мол, с тебя у них многое пошло, — сказал Алексашка. — Всё ж опаску следует иметь.

— Боишься?

— Боюсь. Люди страшные, Бог знает, о чём думают. Они сами по себе, хоть и говорят, что служат Отечеству.

— Считай, что мы в шторме, и нам вдруг лоцмана послали. А кто тот лоцман, так ли важно? К тому же, не станут они своим предкам вредительствовать. Отечество-то у нас одно на всех.

— Катя мне то же самое на днях говорила, слово в слово.

— Нравится девка? — рассмеялся государь, и вдруг нахмурился. — Забудь. Не про тебя кусок.

— Вижу, мин херц, да и не стремлюсь особо. От неё смертью веет… А что Дарья Васильевна?

— Скоро сам увидишь, — каким-то странным тоном сказал Пётр Алексеевич, глядя в окно. — Ежели всё сложится, как я думаю, то поможет она мне изрядно…

4

Если бы некто, имеющий возможность разом обозреть геополитическую карту Европы в те праздничные дни нового 1701 года, то увидел бы немало интересного.

Франция с Австрией готовились вступить в войну за «выморочное имущество» — опустевший после смерти насквозь больного и бездетного Карлоса Второго испанский престол. Хоть Англия успела хорошо потрепать своих извечных соперников и наложить лапу на часть их колоний, но всё же эта страна за Пиренеями представляла собой отличный приз. Кто бы ни победил в борьбе за Испанию — французские Бурбоны или австрийские Габсбурги — такое наследство разом усилит одну из сверхдержав европейского континента.

Само собой, другие страны сразу разбились на три лагеря. Да, не на два, а на три. Одни примкнули к Австрии, другие к Франции, а третьи — по обе стороны конфликта — собирались по итогам этой войны сами оказаться в списке сверхдержав. И тут претендентов было тоже трое: Англия, Швеция и внезапно заявившая о себе Россия — тёмная лошадка континента… Казалось бы, ещё совсем недавно чудаковатый молодой царь этой загадочной страны на восточной окраине Европы ездил по Европе и учился всему, будто школяр. Даже на верфях работал, как простой плотник. Те, кто был осведомлён об истинном положении дел в русском войске, прочили неизбежное поражение Петра при первом же столкновении с великолепной армией Карла Шведского. Они почти угадали. Совсем немногого не хватило шведам, чтобы одним ударом выбить Россию из войны и надолго лишить её возможности заключать выгодные союзы.

Но теперь Карл Шведский, этот молодой громовержец Европы, сидел в Москве под стражей и готовился отдать в качестве выкупа довольно обширные земли. Удача России разом вдохновила её союзников — Данию и Саксонию — и те послали своих представителей на переговоры между Петром и Карлом. Из Копенгагена выехал полковник Юст Юль, не очень-то Петра любивший, а саксонский посланник фон Арнштедт уже находился в Москве. Конечно, и Фредерик Датский, и Август Саксонский понимали, что русский царь весьма прижимист и вряд ли просто так подарит им что-то из уступленного шведами. Но уж очень Августу хотелось заполучить Ригу. Он даже пытался взять её, но потерпел конфузию и был вынужден снять осаду. Письмо послу было весьма недвусмысленного содержания: прощупать как возможность переговоров по этому вопросу, так и вероятность положительного ответа по лакомому балтийскому порту. Август даже рассматривал возможность покупки города за деньги либо за союзную помощь войсками. Вопрос был лишь в том, согласен ли на такой размен сам Пётр.

Фон Арнштедт знал, что помощник английского генерального консула уже присматривался к той занятной девице, как бы невзначай присутствовал на занятиях егерским боем, которые та устраивала для новобранцев. Судя по всему, не особенно преуспел, так как девица, по сведениям саксонца, ещё ни разу не встречалась ни с кем из дипломатов. Какое-то время фон Арнштедт раздумывал, стоит ли искать встречи с ней ради разговора, либо сосредоточить усилия на переговорах по результатам кампании прошлого года. Но осведомители совершенно точно доносили, что и девица, и её брат, и иные офицеры егерской полуроты чуть ли не ежевечерне бывают приглашены к государю. Поэтому саксонский посланник решил пересечься с этой особой хотя бы ради того, чтобы выяснить, стоит ли вообще тратить на неё время.

Тот же осведомитель сообщил, что в полдень шестого января по русскому календарю, в канун православного Крещения государь пригласил эту девицу на прием. Ожидался визит кого-то из иерархов русской церкви, который назавтра должен будет проводить праздничное богослужение. Очевидно, что девица явится ранее полудня, того требовал этикет. Стоит воспользоваться этой возможностью перекинуться с ней несколькими фразами. Ведь если она вхожа в самые высокие сферы, то может что-то знать. Может и проговориться, если правильно задавать вопросы. В конце концов, он так или иначе должен быть на аудиенции у его величества, а значит, в беседе с иными приглашёнными никто не увидит ничего необычного.

Интермедия.

— …Королю Вильгельму осталось совсем немного. Чуть больше года, если там ничего не изменится. Ему наследует Анна Йоркская, сестра его покойной супруги. В прошлом году она потеряла единственного выжившего сына. Других детей у неё уже точно не будет. За ней в очереди Ганноверские.

— С какой стати? Там есть наследники родством куда поближе.[3]

— Ах да, они свой Акт о престолонаследии ещё не опубликовали. Но в этом году опубликуют[4]. В нём всех родичей-католиков разом отстранят от наследования престола, расчищая дорогу англиканам и протестантам.

— Знатная выйдет каша, ежели родичи-католики начнут своё требовать. Эх, здесь бы ловких послов отправить, таких, чтоб без мыла в любую щель пролезали… Уж в Лондоне ближайшие лет двадцать было б не до помощи Карлусу.