Мир совкового периода. Второе счастье

– Вы к кому? – недовольно спросил старлей.

Мужчина повернулся всем телом и уставился на опера так, словно с ним заговорила какая-то неведомая науке животинка.

– Очевидно же – к вам, – ответил он.

– Я занят. Через полчаса освобожусь и приму вас... если вы не по личному вопросу. Тогда только во вторник, с четырех...

– Нет, я не по личному, – отрезал незнакомец. – Я по его делу, – короткий кивок в мою сторону, – которое вы ведете в нарушение всех процессуальных норм и правил.

– Адвокат? – старлей скривился. – Адвокат ему пока не положен. Я пока провожу опрос в рамках...

– Я знаю, что вы проводите, имел беседу с вашим непосредственным начальством, – судя по тону, беседа была так себе. – И нет, я не адвокат.

Он шагнул вперед, неуловимым движением вытащил откуда-то небольшое красное удостоверение и продемонстрировал его разворот старлею. Я не видел, что было внутри, но на бордовой обложке имелся небольшой герб Советского Союза, а также несколько тисненных золотом букв: КГБ СССР. У меня слегка затряслись внутренности. Интерес этого ведомства меня совсем не радовал. Простого оперативника я ещё мог заболтать, а вот проделать то же самое с сотрудником конторы глубокого бурения – уже нет.

– Это не ваша юрисдикция, – насупился старлей. – Обычная бытовуха...

– И тем не менее... – гэбешник дал понять, что главный тут он. – Вы можете изложить свои возражения вашему руководителю, майору Суханкину. Лично. Он у себя в кабинете, если вам интересно. А пока вы это делаете, я поговорю с... с этим человеком.

Под его взглядом старлей медленно поднялся и, суетно оглядываясь, вышел из комнаты. А незнакомец занял его стул.

– Ну здравствуй, Егор Серов. Приятно познакомиться. Меня попросил о помощи наш общий знакомый, и я не мог отказать. Я Валентин, называй меня пока так.

Он протянул мне руку над столом с бумагами, которые по мере разговора заполнял опер. Его рукопожатие оказалось очень крепким, но передавить меня он не пытался. Простое приветствие, ничего более.

***

– Рассказывай, в чем дело, только коротко, – потребовал Валентин. – Пока что я знаю, что ты почти поднял с пола уголовную статью, но мне интересно послушать твою точку зрения. И побыстрее.

– Вы не говорили с его начальством? – я кивнул вслед ушедшему старлею.

– Нет, почему же, говорил. И моё начальство с ними говорило. Разные ведомства, приходится идти очень кружными путями, – он оставался серьезным. – А теперь ты говори.

Я слегка смутился.

– Да особо нечего рассказывать. Моя девушка... Алла...

– Я знаю, дальше.

– У неё был когда-то парень. Они расстались, но он решил, что она не должна достаться другому. Ну и подсылал своих миньонов с наездами... может и сам приходил раньше, сейчас-то он в армии, вот они без него как-то справляются. Неделю назад они меня встретили и предупредили, чтобы я от Аллы ушел. А вчера снова заявились... Ну пришлось им нанести... как там в кодексе? – я указал на синюю брошюру. – Легкие телесные повреждения в рамках самообороны. А этот считает, что я их чуть ли не инвалидами сделал.

– А ты не сделал?

– Нет.

– Почему?

– Я добрый.

– Добрый он... – усмехнулся Валентин. – Так, что тут у него есть?

Он бесцеремонно залез в ящики стола и выудил оттуда тонкую картонную папку. На обложке не было ни номера дела, ни квалификации. А внутри лежали несколько рукописных листков – заявления, судя по отступам обращений.

– Так... так... так... любопытненько, – гэбешник бегло пробежал глазами по листкам и сложил их обратно, но папку в стол убирать не стал. – Вообще мышей не ловят. Заявления как под копирку писали, только и различий – в описании травм. Но вообще ты серьезно с ними поработал, судя по заключениям врачей, – он снова сунул нос в папку. – «Рваная рана правой щеки инородным предметом с отрывом части кожного покрова и мышечной ткани». Насколько я понимаюЭ то ты свои пугачи так использовал, добрый человек из Сезуана?

Меня совсем не удивило, что человек из КГБ знает спектакль театра на Таганке. Наоборот, было бы странно, если бы он его не знал.

– Да, – буркнул я. – А откуда?...

Списать «рваную рану» на световуху не получится при всем желании – ну или надо будет говорить, что я напихал внутрь картечин, что автоматически выводило моё оружие – и наказание за его изготовление – на совершенно иной уровень.

– Оттуда, – переспросил Валентин. – Что за пугач?

– Обычный, детская поделка. Трубка с расплющенным концом, поджиг из спички, немного смеси магния и марганцовки, три картечины из металлических шариков.

Валентин хмыкнул.

– Любопытненько... И ты, разумеется, соорудил этот свой пугач просто потому, что вспомнил детство?

– Нет, – я решил не врать. – После первой встречи... они мне наваляли тогда слегка... я понял, что врукопашную с ними не потяну. Ну и уравнял шансы... немного.

– Немного, – усмехнулся мой собеседник. Он снова открыл папку: – Сломан нос, сломаны три пальца, сломан палец, сильный ушиб, гематомы, сотрясение мозга. И как вишенка на торте – легкая контузия у всех троих. Точно пугач был один?

– Точно, – вздохнул я. – Одного хватило. Ну и светошумовую гранату в них кинул до кучи. Там тоже магний, но побольше, вот они ослепли и оглохли... Я тоже оглох, но глаза успел закрыть. Ну а потом уже... один сбежал, а второму я внушение сделал... но он беспомощный был, как младенец, хотя и огрызался.

– Внушение?

– Нос сломал, – признался я.

– А зачем? – полюбопытствовал Валентин.

– Что зачем?

– Зачем бил, если беспомощный? Раз уж они уже контуженные – добежал бы до сторожа, через тревожную кнопку вызвал бы вневедомственную, они бы их сдали по принадлежности, и никто бы тебе нервы не трепал. Хотя, конечно, на земле тут народ расслабленный, не привыкли к таким войнам... Были бы поумнее, сразу бы увидели, что тут некий добрый человек им раскрытие бандитизма в клювике принес. Но проморгали...

Он осуждающе покачал головой.

– Вы правы, – кивнул я. – По-хорошему так и надо было сделать. Но адреналин, у самого тоже контузия... не до размышлений было. А потом просто прогнал их нафик, с глаз долой. Не думал, что они в мент... в милицию пойдут. Вели себя, как гопники какие из подворотни. А тут и травмы сняли, и всё зафиксировали, и заявы написали. Не пацаны, короче, оказались.

– Да уж, не пацаны, – улыбнулся Валентин. – В общем, слушай сюда. У одного из них, – он снова заглянул в папку, – точнее – у Родиона Моисеева, отец служит в министерстве внутренних дел. Чин недостаточно высокий, чтобы прихлопнуть тебя без формальностей, но рекомендацию вот такому оперу и его начальнику выдать может – мол, присмотритесь повнимательнее к заявлению сына. Сына он, кстати, прикрывает от нежелательного внимания и сам кое-какие дела проворачивает... по нашему ведомству. Мы за ним давно наблюдаем, но повода не было начать серьезно раскручивать. Теперь вот и повод появился. Виталий Васильевич, думаю, возражать не будет, он и сам за чистоту рядов милиции радеет. Жаль этого паренька, полгода всего на должности, а уже попал, как кур в ощип.

Я не сразу сообразил, что он говорит о «моем» опере – а когда понял, то особых эмоций не испытал. Такова се ля ви – сейчас ты сажаешь меня, а потом кто-то другой сажает тебя. Всегда есть рыба крупнее.

А Виталий Васильевич, на поддержку которого рассчитывал Валентин – это нынешний министр внутренних дел Федорчук, которого туда поставил Андропов, сменив одиозного Щелокова. В будущем я этого Федорчука не помнил, но зигзаги его предыдущей карьеры подробно освещали в «Правде», подшивки которой я читал уже после попадания в прошлое. Федорчук всю жизнь прослужил в КГБ, возглавлял госбезопасность на Украине, потом сел на место Андропова, когда того в 1982-м сделали секретарем ЦК. Ну а когда Андропов стал Генсеком, Федорчука отправили в МВД – то ли в ссылку, то ли на укрепление, про это местные СМИ не писали. В принципе, я не сомневался, что Валентин прав – министр наверняка поддержит своих бывших коллег.

Дверь снова открылась, и в комнату вернулся старлей – с красным лицом и очень испуганными глазами.

– Я тут... это...

– Да, вижу, вижу, – Валентин встал. – Извини, занял твое место. Ты присаживайся.

Он буквально затащил опера на его же стул. Тот тяжело плюхнулся и растерянно посмотрел на появившуюся на столе папку.

– У тебя бумага есть, старшой? – спросил Валентин.

Тот кивнул.

– Вот и хорошо. Доставай, – опер подчинился. – Пиши сверху. Министру МВД... фамилия на строчку ниже, инициалы.. вот тут – пиши "рапорт". Написал? Молодец. А дальше излагай своими словами, кто к тебе обратился по поводу осуждения присутствующего здесь Серова Егора Юрьевича по надуманному обвинению. И очень подробно излагай, с именами и фамилиями. Очень хочется познакомиться с этими людьми, которые так много для тебя значат, что ты свою свободу и погоны ради них под нож пустил.

Валентин говорил таким стальным голосом, что даже я был готов заложить всех и вся – лишь бы он замолчал. Правда, мне закладывать было некого, только самого себя. А вот несчастному оперу воспоминаний хватило на три листа. Кажется, среди прочих я увидел и фамилию его начальника, которого упоминал Валентин. Ну да, разумный подход. Посадить этого опера, наверное, не посадят, но из органов всё равно попрут.

Впрочем, у него был шанс сделать криминальную карьеру, когда Горбачев отпустит вожжи. Будет эксплуатировать связи среди бывших сослуживцев и подкармливать их в период первоначального накопления капитала.

[1] Статья 108 часть первая УК РСФСР выглядела так:

Умышленное телесное повреждение, опасное для жизни или повлекшее за собой потерю зрения, слуха или какого-либо органа либо утрату органом его функций, душевную болезнь или иное расстройство здоровья, соединенное со стойкой утратой трудоспособности не менее чем на одну треть, или повлекшее прерывание беременности, либо выразившееся в неизгладимом обезображении лица, –

наказывается лишением свободы на срок до восьми лет.