Пожарная застава квартала Одэнматё

— Это человек из замка, — произнесла госпожа Хироко. — Он принес нам предложение. Я не думаю, что мы можем отказаться.

— Мы примем все, что вы скажете, — поклонился ей Сакуратай.

— Я выйду замуж за человека, которого мне укажут, — бесстрастно произнесла госпожа Хироко. — Мне обещают, что это будет достойный человек, достаточного ранга. С должностью в службе тайных дел. Нам обещают поддержку. В обмен на соответствующую верность. И соответствующие обязанности.

— Вы приобретаете покровительство замка, — мягко проговорил из полумрака Черный самурай.

— Замок приобретает верных людей в его тени. Все просто. Все как обычно. Никакого шума, никакого бунта. Семья в связке с соответствующими городскими службами наводит порядок на улицах и блюдет его свято во славу правящего дома. Во всем городе. Никаких других князей-претендентов, никакого заговора.

— Я все понимаю, — ответила госпожа Хироко.

— Соглашение вступает в силу тотчас же, — кивнул Черный самурай. — Тотчас, когда вы выполните одно последнее условие.

— Какое условие? — Сакуратай напрягся от недобрых предчувствий.

— Один из нас должен умереть прямо сейчас.

Молчание темнотой нависло над их спинами, лишь блестели белки глаз черного человека.

— Кто? — сухими губами нарушил тишину Сакуратай. Я, понял он. Я.

— Он, — показал Черный самурай.

— Я согласен, — ответил Кагаэмон.

***

— Нет! — кричала госпожа Хироко. — Нет!

— Да, — проговорил Кагаэмон.

— Убей его! — крикнула ему Хироко. — Ты же сильный, я знаю! Ты можешь!

— Я не могу, — тускло ответил Кагаэмон. Он действительно не мог. И не потому, что Черный самурай был посланцем Хозяина и мог вывести на человека, отдававшего приказы. А потому, что тогда Хироко погибнет. И новый хозяин. И вся эта нескладная неродная семья. Если бы чуть раньше, парой месяцев тому, удалась бы эта бойня, выманившая секретную службу замка в город... Когда ненависть была еще ярка и свежа.

Теперь он не мог.

— Делайте то, что я сказал, — сказал Черный самурай. — Иначе я покончу здесь со всеми.

— Почему вы сами его не убьете? — спросил Сакуратай.

— Это будет непочтительно по отношению к узам, связывающим нас, — ответил Черный самурай. — Давайте, берите меч. Действуйте. Он слишком опасен, чтобы просто жить. Видите, что вокруг происходит? Это его влияние. Даже если он сам пальцем не шевелит, вокруг кровь льется. Давайте. И все прервется.

— Давайте, — вдруг сказал Кагаэмон Сакуратаю. — Это честь для меня.

Сакуратай одним раздраженным прищуром указал мальчишке его место. Не ему здесь говорить и не ему решать. Будет, как скажет старшая.

Сакуратай чувствовал легкость в теле. Он знал почему. Бремя решений покинуло его. Словно вернулся Старик Гэнсити. Как решит старшая, так и будет. И если она скажет — он убьет своего разящего демона. Он вырвет собственные зубы, если она решит. Как тяжело ему было все эти ужасные дни.

— Вам решать, госпожа, — поклонился Сакуратай хозяйке.

— Вам решать… госпожа, — почти прошептал Кагаэмон вслед за ним, глядя остановившимся взглядом на слезы на щеках Хироко.

Хироко скрутило отчаяние, она спряталась за широкие рукава девичьего кимоно и молча, зажмурившись, рыдала.

— Это честь… — повторил Кагаэмон, отчаянно желая увидеть напоследок ее лицо и страдая от этого. — Это честь для меня…

Хироко не отвечала. Она выпрямилась, мгновение прятала лицо в рукавах. Затем отняла их от своих глаз, уложила аккуратно на коленях. Ее лицо ничего не выражало.

Сакуратай понял, что уже видел когда-то такое лицо, — это было лицо его матери, погнавшей его с нищенствующими монахами в город, прочь из пухнущей от голода деревни. Женщины, раздавившей свое сердце.

Она посмотрела на Сакуратая тем самым взглядом, взглядом, полным отчаяния, сквозь прорези маски власти. Сакуратай понял и склонился перед ее решением.

Не размышляя, Сакуратай взял меч. Не размышляя, Сакуратай встал. Не размышляя, Сакуратай зарубил Кагаэмона.

Кагаэмон отважно сохранял неподвижность до тех пор, пока не умер.

Черный самурай убедился в его смерти и сказал:

— Свадьба через три недели, — и ушел тем же неизвестным путем, что и прибыл.

— Мне очень жаль, маленькая госпожа, — прошептал Сакуратай, уронив меч.

— Я беременна, — проговорила Хироко, глядя в темноту сухими глазами.

Сакуратай после недолгого молчания сказал:

— Это очень хорошо.

***

В квартале наступил прочный мир. Все, кто выступал против, явились с повинной. Купцы начали возвращаться к своим заброшенным складам и закрытым магазинам. По улицам вновь стало можно ходить, не опасаясь случайной смерти. А потом была свадьба. Прекрасная невеста, достойный жених из служилых.

Наступил мир. Сакуратай по-прежнему исполнял свои обязанности. И, не привлекая внимания, наблюдал за семейной жизнью госпожи. Ночами она часто оставалась одна. У ее мужа были тайные дела в городе. Он был крепким, ответственным парнем. Безусловно верным замку. Может быть, поэтому между мужем и женой так и не возникло привязанности. Но уважение было. И может быть, потому они прочно держались друг друга, не вмешиваясь не в свои дела.

Под негласным высочайшим покровительством их семья забирала все больше власти в ночном городе. Никто уже не пытался следить за ними хищным взором — все в опаске отводили глаза. Работы было много.

Верного сакуратайского пса вспоминали. Но редко. И молча. А однажды Сакуратай заплатил полновесным осакским серебром за то, что не должен был никогда знать. Что однажды одной страшной грозовой ночью черный человек, служивший в замке Эдо, пропал. А позже в одном из рвов замка нашли страшно изуродованное, неузнаваемо раздутое от долгого пребывания в воде тело. И кажется — а об этом вообще было запрещено говорить, — это был именно он...

В первое лето после свадьбы у Хироко, как и положено, родился сын.

Вроде бы не так уж много времени прошло с тех пор, а вот уже бегает маленький по двору. Однажды он унаследует все. Плохое и хорошее. От матери и от отца.

Тоже любит голубей...

***

Сакуратай умолк и начал выбивать в пепельницу давно погасшую трубку…

Молча мы встретили окончание его рассказа. Я не знал, что сказать. И то, что последняя свеча уже какое-то время назад погасла, мы тоже не сразу заметили. В храмовой зале не стало темнее. Светало.

— Рассвет, — потерянно произнес настоятель Окаи. — Наконец-то.