Пожарная застава квартала Одэнматё

Глава 21. Хранитель мечей. Зрители и поджигатели

Так я впервые и увидел Накамура Канкуро Первого.

Точнее, впервые увидел вблизи и без грима, потому что он был солнцем и луной этой сцены и игра его блистательным сиянием осеняла этот театр. Он был приемный сын самого господина Сарувака, радость и горе своего отца, герой-любовник на сцене и за сценой, юный Канкуро.

И он отчаянно обожал ходить по грани. И часто, как и в тот раз, за ним оставались следы крови.

Он обожал поддевать людей на когти ярко выраженных чувств. Дамы млели от одного его вида, а их мужья мрачнели на глазах. Он сиял как солнце. Нагасиро готов был убить за обноски с его плеча и воскурять благовония перед его гримерной.

У меня он вызывал только искреннее возмущение, но никто меня не спрашивал.

А Коноикэ не забыл о нас. Он явился на следующий день, да не один, и даже не с двумя. Их было десятка два.

— Ну, кто это был? — гулко задал он единственный вопрос.

— Один из этих, хозяин, — угрюмо ответил один из его подручных. А это же как раз тот, что намедни зарубил человека на задах театра, Камисори-Бритва, кажется. Понятно. Дело в пропавшем на время хозяйском имуществе — та девица, уже не раз купленная и перепроданная. Пропадет и Канкуро, если этот до него доберется. Такие люди не ценят совместного пользования.

Господин Коноикэ окинул не спеша невыразительным взглядом прихожую театра, Хаясу с его парнями, даже меня заметил у входа в хранилище и коротко бросил:

— Сарувака ко мне.

И удалился в один из чайных домов поблизости. А свору свою во главе со своим покупным убийцей оставил на входе. Чтобы не забыли, значит, кто сюда явился.

И вот стоят они и парни Хаясу друг против друга, взорами рост друг друга меряют, ощупывают пальцами рук бронзовые узоры на поверхности цубы своих мечей, и ясно, что дело не кончится ладом. Я сам не заметил, а рука уже лежала на ножнах у рукояти меча.

А там из зала, почуяв неладное, и Нагасиро с его единомышленниками, утонченными ценителями всего прекрасного и острого, быстро собрались.

Господин Сарувака, внезапно выскочив из коридора, едва не вызвал необратимую поножовщину.

— Тихо все, — гулко пророкотал Хаясу. — Хозяин с гостем говорить будет.

Пришлая свора расступилась, но уходить явно не намеревалась.

Господин Сарувака сглотнул, но вступил в этот враждебный коридор. Хаясу бестрепетно пошел следом.

— Я иду с вами, — поднялся я со своего места.

Хаясу едва заметно кивнул. И мы пошли. А я с ними. Зачем мне это? Ну, не воткнут в спину Хаясу меч украдкой, это я пригляжу. А от остальных Хаясу, кто знает, наверное, отобьется…

А Нагасиро пошел следом за нами уже без спроса. Никто его не остановил.

Мы вошли в чайный домик.

— Садись, Сарувака, — взгромоздившийся боком за хрупкий чайный столик Коноикэ кивнул на место напротив себя. Сарувака сел. Мы остались стоять.

— Я думаю, ты забыл, кому обязан этим местом? — процедил Коноикэ. — Почему тут стоит твой театр, и стоит без горестей до сих пор? Чьи тут деньги и чья земля?

— Господин Коноикэ …

— Твой выкормыш, несмотря на все, что я для тебя сделал, плюет мне в чашку с рисом!

— Господин Коноикэ, тут не было злого замысла, он просто не знал...

— Мне что, — угрюмо спросил Коноикэ, — на каждой моей девке надо огромную печать поставить: «Собственность торгового дома Коноикэ», как на грузовой барже, чтобы ему заметно стало? Чего он не знал? Как и что устроено в этом мире? Я вон даже сторожа за нею послал! И что? Ты меня слышишь, Сарувака?

Сарувака, вытаращив глаза, пялился на подававшую им чай девицу. Оторвав от нее ошалелый взгляд, он пробормотал:

— Да. Конечно, господин Коноикэ...

— Так... — Коноикэ перевел мрачный взгляд на девицу. — Поди-ка ты прочь, красавица, ты нас отвлекаешь от дел. Вот тебе на заколки.

И кинул в ее бамбуковый подносик с бортиком, в котором она принесла чашки с чаем, увесистый квадратный серебряный бу. Мне чтобы такой заработать целый день потратить надо…

— Ой, вы такой хороший, господин Коноикэ, — сладко выдохнула девица, прижимая подносик к груди, изящно поднявшись с колен и убегая.

— Деваться некуда от чайной пыли, — недовольно пробурчал Коноикэ. — Навел бы ты тут порядок, Сарувака, или это Ставка сделает.

— Так ведь половина дохода от чайных домов идет, — пробормотал господин Сарувака.

— Вот и займись, пока он у вас еще есть. Я тут своего человечка оставлю, ну ты его уже знаешь, вот он стоит.

Мы все разом посмотрели на молчаливо ухмылявшегося мечника с гербами северных князей на рукавах.

— Пускай его на все спектакли. И если поганец твой хоть в какой роли появится — ты от меня уж так просто не отделаешься. Он за этим присмотрит. И он же его, если уж так пойдет, и зарубит.

— Он же мой первый актер…

— А я первый купец в городе. Не гневи меня. В гневе я тяжел и меры не знаю. Твой театр — ты и решай, кто в нем играть будет. Все, устал я. Эй вы все — пошли!

И, тяжело шагая по застеленным татами половицам, Коноикэ покинул чайный домик, и присные его потянулись следом за хозяином.

А мы остались внутри. Сарувака молчал. Мы тоже. Чего уж тут скажешь.

— А он забавный, — произнесла девица с подносиком, кланявшаяся у нашего стола вслед дорогим гостям, пока они выходили.

— А тебе-то что? — прищурился Хаясу.

— А ты опять за свое, Канкуро, — устало проговорил господин Сарувака.

И мы с Хаясу очень сильно удивились, когда девица-подавальщица по-мужски ухмыльнулась во весь рот. И это действительно оказался Канкуро, напудренный и в парике.

— Вижу, я был хорош, — подмигнул нашим открытым ртам Канкуро. — Он мне даже заплатил!

И он похвастался нам своим серебряным бу.

— Ты доведешь нас до гибели, — уныло произнес Сарувака, скорбно горбясь над столиком.

— Вовсе нет! Это будет легендарная история! Как герой-любовник занырнул в нефритовые кладовые богатея за его же деньги! Да весь город будет в восторге.

— Ну что мне с этим делать? — Сарувака в отчаянии охватил пальцами седую голову.

— Как что? — удивился Канкуро. — Спектакль!

— Какой еще спектакль! Да нас по миру пустят! — причитал господин Сарувака. — Что будет? Что теперь будет? Зачем ты натворил такое, Канкуро? Что ты делаешь?

— Я здесь делаю горожан, — хитро подмигнул ему Канкуро. — Простите, батюшка, возможно, мне не хватало вашего отеческого примера.

— Что? — Сарувака в гневе задохнулся. Покраснел, вскочил и умчался из чайного домика прочь, оставив нас позади. Канкуро сладко засмеялся, как бы смущенно загородившись своим подносиком.

Я сделал шаг к нему, наклонился и тихо произнес:

— Недавно из-за вас убили человека, юноша. А сегодня могли убить вашего отца. Полагаете, вас не убьют завтра?

Канкуро замолк. Бросил на меня гневный косой взгляд. Молча встал и ушел, гордо выпрямившись, оставив поднос на столике.

Хаясу промолчал и, тяжело развернувшись, ушел из домика следом.

— Нельзя ничего подобного говорить людям вроде него, — произнес внезапно Нагасиро у меня за спиной. — Это все равно что солнце за тепло ругать.

Я хотел промолчать было, но все же сказал:

— Ему следует быть осторожнее с опасными людьми, иначе его солнце быстро закатится.

Конечно, на этом ничего не закончилось. Люди вроде Коноикэ не сносят обид и не оставляют несведенными счеты. Это противно их деловой натуре.

Вскоре одним поздним вечером, уходя с работы, я услышал на задах театра удары кресалом. Возможно, я не узнал бы этот звук, я не курю, но слишком хорошо он был мне знаком после путешествия в Эдо.

Вынув меч из ножен, я зашел за театр и во вспыхивающих под ударами кресала искрах я увидел лицо склонившегося у стены человека. Вспыхнуло и заколебалось пламя у стены, поджигатель поднял голову, и я хорошо разглядел его лицо.

Я понял, что где-то его уже видел.

Поджигатель вскочил и бросился бежать мимо меня. Я нанес удар, когда он пролетал рядом, и мое лезвие наткнулось на чужое лезвие в темноте. Он скрылся в ночи, отразив мой удар, но, не задержавшись, оставив меня рядом с подожженным им театром.

Я развернулся и глубоко вдохнул холодный воздух.

— Пожар! — закричал я в темноту.

И поднялся страшный шум, и все перевернулось вверх дном. Пока я откидывал ногами от занимавшейся огнем стены театра рассыпавшуюся связку рисовой соломы, из всех выходов под открытое небо с воплями, сбивая друг друга с ног, вывалились все, кто был внутри, — актеры, зрители, служители. Никто не хотел рисковать и задерживаться в охваченном пламенем здании.

Хаясу и его люди, служители сцены в черном, сбежались с баграми к горящей уже во всю высоту стене, начали лихо отдирать горящую дранку от кедровых столбов, которые только дымили, но не горели, сбивали пламя снятыми кимоно, затаптывали угли, плескали на стену жалкие чашки воды из лубяных ведерок. Сбежались какие-то вовсе неведомые люди, помогать. Ночь оказалась затянута дымом и воем люда, ожидающего страшного.

Актеры жались в стороне и не спешили ломать нежные руки на тушении пожара, пялились широко распахнутыми глазами на истлевающее на досках пламя, которое нам удалось усмирить. Господин Сарувака стоял и с громкими щелчками зубов откусывал ногти у себя с пальцев.

Я приблизился к Сарувака, стирая с лица слезы от жгучего дыма, и услышал, как он мычит сквозь искусанные пальцы:

— Это все он. Все он. Он…

Я вгляделся в толпу за его спиной, толкущуюся театральную толпу: в глазах каждого отражался гаснущий пожар. И увидел Канкуро. А потом и подручного Кинокунии Бундзаэмона, того, с заросшим лицом, которого купец звал Бритва. Камисори громоздился за спиной Канкуро, темный, как тень горы. В его тени отразилось пламя на лезвии обнаженного меча.

Канкуро почувствовал мой взгляд, оглянулся и, видимо, все понял. Шарахнулся в сторону от шагнувшего к нему убийцы, а я не успевал, никак не успевал, хотя бежал изо всех сил.

Но внезапно Канкуро показал себя молодцом — неуловимым ударом короткого меча из рукава богатого женского кимоно он отразил приближающееся лезвие и, ткнув вперед, поразил Камисори в широкую грудь. Подскочив, я видел только, как отшатнулся в темноту Камисори, роняя темные капли крови на вытоптанную добела театральную площадь.

Канкуро с коротким обнаженным мечом тыкал лезвием в темноту, слепо тараща ослепленные пожаром глаза.

— Где он? — выкрикнул он. — Где?

— Он бежал, — ответил я устало. — Он не вернется.

Самурай сражен рукой актера. Не ожидал такого увидеть. Даже в театре.

Пожар погасили, не дав ему разгореться.

А вражду актера и купца погасили так же раньше, чем убитые стали лежать на каждом пороге в округе.

Сакуратай все устроил, как ему и полагалось.

И через несколько дней Сарувака одну за другой выложил пять рё на стол в чайном домике, а купец Коноикэ, сидевший напротив, не мигая следил за руками театрального мастера.

— Это доля Канкуро в заработках театра за последний месяц, — объяснил Сарувака. — И он будет работать только на вас до конца лета.

Коноикэ думал всего мгновение:

— Печать моего торгового дома он тоже будет носить на своей одежде все это время.