Пожарная застава квартала Одэнматё

Глава 19. Казна распущенного княжества. Сказ о том, что не все измеримо весом монеты.

Первый человек из нашего княжества, которого я обнаружил, не хотел быть найденным. Он много пил в последнее время. И сгорал от стыда.

Его звали Хародзи Сага. Мы не были раньше знакомы, хотя я помнил его — видел на стене нашего замка и на страже во внутренних покоях.

Я увидел знакомый герб на заношенной одежде и едва не упустил его от удивления. Он скрылся в узком переулке, а я помчался за ним как молодой, окрыленный какой-то надеждой, и он меня едва не зарубил.

— Ты кто такой? — зло прорычал он, замахнувшись мечом над головой в полутьме переулка. — Тебе чего надо?

— Постойте, — отступил я. — Простите! Но мы с вами же из одного княжества, посмотрите на мои гербы. Я месяц не видел никого из наших. Я так рад, что нашел вас!

Лицо его исказилось, дрогнуло. Он опустил меч, вгляделся в меня, прищурившись. Он был моложе, крепче, злее, лицо его — словно вырубленное мечом, и глаза — словно раздвоенные наконечники стрел.

— Так ты из Какэгава… — проговорил он. — Надо же. А я было подумал… Вот не было печали.

Он вложил меч в ножны.

— И чего тебе нужно, наш? — весьма грубо спросил он.

— Вы не хотите даже поговорить?

— Ну и о чем мне с тобой говорить? Я тебя даже не помню.

— Я из замка. Садовник. Помощник садовника. Меня зовут Исава Кихэй. Похоже, вы меня действительно не помните.

— А, — мрачно произнес он. — Понятно. Да, не помню. Но знаю, что должен был прибыть такой вроде бы. Ну так ты, кажется, должен был быть постарше? Нет? Ладно, не важно. Так ты поговорить хочешь?

— Я не видел никого из наших с тех пор, как прибыл в Эдо. Это было месяц назад. Я только когда прибыл, узнал, что произошло.

— Ого, — проговорил он. — Понятно. Да, здорово тебя, наверное, ошарашило. Ладно. Поговорить хочешь? Давай поговорим. Идем.

— Как мне звать вас?

— Сага. Хародзи Сага. Я был начальником караула на речных воротах в усадьбе.

Он провел меня в забегаловку, где я попросил чаю без ничего, а он сакэ и закуски, по этому без слов поняв все о состоянии обеспечения друг друга. И мы с ним поговорили.

Именно от него я с печалью узнал, что мой прежний господин старший садовник, оставшийся в Какэгава, получив неутешительные известия из столицы, не стал дожидаться унизительного изгнания, а вышел в сад на закате и вскрыл себе живот в полном одиночестве. Кроме него так поступили еще около десятка старых воинов.

Это было чувство потери, схожее с тем, когда лишаешься крыши над головой, — больше не осталось никого, кто мог бы меня направлять и кому я мог бы почтительно подчиняться. Даже самым капризным и глупым приказам вроде высадки голландских тюльпанов зимой…

Надеюсь на ваше достойное перевоплощение, старый господин. Ставку самоубийством не пронять — но, может, хоть кому-нибудь стало от этого стыдно…

Я теперь стал ронином во всех смыслах. У меня больше не осталось господина, даже воображаемого.

По-хорошему мне теперь следовало бы уйти за ним следом. Я некоторое время, пока Сага пил и ел, тихо обдумывал эту возможность. Да, пожалуй, это знак, что пришло мое время. Вот только оставалось еще одно препятствие…

Оставался ящик.

Что делать с ним теперь? Возвращаться в Какэгава было теперь вовсе бессмысленно, хотя я не думал об этом серьезно, да и, наверное, это невозможно. Но кому теперь я мог передать его, отчитаться и закончить свою последнюю службу? А я должен был закончить ее, прежде чем достану короткий меч ради чести моего почившего господина. Вряд ли он позволил отправить меня в Эдо и меч свой дал, чтобы я вот так бесславно оставил службу. Я должен окончить это последнее дело.

— А хоть кого-то из наших взяли обратно? — спросил я наконец.

— Куда обратно? — Чашка с сакэ замерла у рта Сага.

— Ну… на прежние должности.

— Ну, да. Кое-кого взяли…

Выпив, он рассказал мне, как это бывает.

После вынесения постановления Ставки главу осужденного княжества и его приближенных сажают под домашний арест, — часто просто заколачивая ворота их усадьбы снаружи, — на время роспуска, под ответственность вступающего в новые права владения князя. Земли и замок передаются в управление родственным семьям. Все низкопоставленные воины распускаются — становятся ронинами. У некоторых из них есть небольшой шанс восстановиться в должности и положении на прежнем месте, особенно у тех, что имели связь с новыми хозяевами до распада, состояли в родственных отношениях, являлись шпионами или проводниками сторонних интересов.

Возможны даже казни и ссылки по вскрывшимся обстоятельствам — вплоть до самых высокопоставленных персон. Слежка за ними несомненна — во избежание заговоров и восстаний.

Но в массе все лишаются рисового пайка и обязанностей. Но и обретают некоторую свободу. Передвижения, например. Всем все равно, куда уйдет выставленный на улицу ронин. Сотни и тысячи простых воинов разбредаются по стране в поисках своего места, просятся в соседние княжества, получают отказы и идут дальше.

Не у всех положение оказывается безвыходным, у мастеров своего дела — ученых, медиков, библиотекарей — быстро находится работа. Кто-то уходит в монахи. Причастные к торговле и кредиту, бывает, находят место в торговле, в купеческих домах, с которыми были связаны до роспуска, или в банках — но это касалось только тех, кто действительно чего-то стоил, имел за душой скопленное состояние и был готов скатиться ниже крестьян по положению в обществе.

Труднее всего было рядовым самураям.

Занятно, наверное, было обычным горожанам наблюдать, как во множестве появлявшиеся ронины пытались занять новое место в их жизни. Как, например, пытались стать ремесленниками, и выяснялось, что в городских ремесленных цехах их не ждут, а вне цеха возможно зарабатывать лишь клетками для сверчков. Как пытались войти в торговую гильдию через брак, и как выяснялось, что запас дочерей для пришлых самураев уже выбран и наехать-то особо не выйдет, — у купцов стражники злые, из тех же вчерашних голодных самураев. Как люди озлоблялись и шли в темные переулки бандитствовать, где таких и без того было в достатке. Да и ворот понастроили между кварталами, и надзиратели правительства набрали в помощники неприкасаемых, чистым людям руки вязать — фу, мразота.

Ронины дохли с голоду. Продавали дочерей в «веселые кварталы».

Рубили друг друга на улицах за мимолетный косой взгляд.

Уходили на север — заселять заснеженный Эдзо, дохнуть там от мороза и неурожая.

Или находили себе место в новой жизни, как правило, в городе, где всегда были нужны новые люди. Вроде Эдо. Пристраивались там, куда обычно человек не идет. Например, в наемные убийцы.

— Чем-чем вы занимаетесь?!

— Я убийца. Еще раз повторить?

Я онемел от такого признания.

Сага прознал о роспуске нашего дома только за несколько часов до официального заявления — хотя слухи уже расходились и кое-кто успел приготовиться. Но ничем, в отличие от некоторых, он поддержать себя не мог. К счастью, незадолго до того выдали обычную четверть годовой платы, и он не пал сразу в нищету, как я, но и ему средств хватило ненадолго — пил много в последнее время, без разбора мест и собутыльников. Так он сошелся с некоторыми людьми на почве выпивки, которые предложили ему поправить малость дела то тем, то этим. А потом и вовсе хорошо заработать, отчего Сага запил еще горше, потому что и отказаться не мог, и сделать с собой тоже ничего не мог. Мерзко было.

Ну и ждал все время теперь мести или появления стражи. На месте последнего дела его видели. Теперь он не мог спать спокойно.

— Но что теперь вам делать?

— А! Не спрашивай, Исава. Хоть живот вспарывай.

— Не следует так говорить — это очень серьезные слова.

— Не надо так серьезно принимать все. Это просто слова. Не буду я себя резать. Не доставлю я им такого удовольствия. Придется им со мной еще помучиться. Может, выпьешь?

— Спасибо, но нет.

— Ну, как хочешь. А я буду напиваться. Ты-то как устроился? Не говори — вижу, что так себе. Вообще-то я тебе даже рад, хоть поговорить есть с кем. Наших-то в городе, почитай, совсем не осталось — часть отправилась домой, не знаю даже, дошли ли и что их там ждет. Другие пропали — давно их не видел. А! Первый заместитель господина советника же здесь. Живет в богатом доме недалеко от Ёсивара, видать, есть запас деньжишек-то…

— Кто? — тихо переспросил я.

— Ну, заместитель нашего главного советника! Не видал его никогда, что ли? Да ты его не знаешь, откуда тебе...

— Вообще-то знаю, — проговорил я. Еще бы. Он же был одним из тех, кто решал мою судьбу после самоубийства Накадзимы…

— Он в последний день прибыл, — добавил Сага, наливая себе сам. — Я так понял, он заранее все знал, и вообще они там наверху все знали. Казначей-то, старикашка, с новыми хозяевами как-то договорился, служит теперь там же, в замке, на теплом месте. А господин первый заместитель не смог. Прискакал, ног не чуя, в последние часы, лошадь загнал. Надеялся в малую свиту князя нашего Удзисигэ попасть, хоть в ссылку. Все не на улицу… Но не взяли. Там всего-то человек пять втиснулось.

— Вот как, — произнес я. — Так ты знаешь, где он живет?

— Да, знаю. — Сага захрустел дайконом. — Дурак он высокомерный. Разговаривать даже не желает — ну его!

Сага красными пьяными глазами смотрел на меня.

— Слушай, Исава, дело такое. Я вижу, нелегко тебе. Ну так пошли со мной. Мне нужен надежный человек, спину прикрыть. Одному тяжело. Опасно. Некому тут довериться. А ты наш. Я тебя возьму.

— Куда? — спросил я.

— Куда? — мрачно переспросил Сага. — Все ты понял куда.

Глядя на толпы людей, проходившие мимо забегаловки, я внезапно осознал, что не вижу уже в этом ничего удивительного. Я такое каждый день вижу. Я живу в этом потоке, как рыба в воде. Как может так жить Сага? Оглядываться? Жаться между стен? Убивать людей, потому что тебе за это денег дали?

Я представил: вот тебе деньги, иди убивай вон того человека. Это было слишком жутко похоже на странно извращенные благородные отношения господина и вассала. Это было мерзко. Я содрогнулся.

— Нет, спасибо.

— Как хочешь. — Сага раздраженно закинул сакэ в глотку. — Как хочешь.

Прежде чем мы разошлись, небо нахмурилось, затянуло тучами, и хлынул дождь.

И не прекращался целый месяц.

***

Дождь лил днем и ночью, прерываясь ненадолго и начинаясь снова. Настоятель Экаи выдал мне из храмовых запасов старый зонт с аккуратно заклеенными дырами в промасленной бумаге, за что я был ему крайне благодарен. В такое время невозможно выйти на улицу, не промокнув.

По всей Поднебесной в эту пору сажают рис.

Сидя наедине с ящиком и глядя на дождь, я размышлял.

Нет, это не те люди, отдав которым ящик я буду считать свою службу оконченной. Ни Сага, ни тем более господин заместитель. Вот если бы можно было передать ящик господину нашему князю в ссылку. Это было бы совершенно незаконно, но эта мысль некоторое время грела меня в эти сырые дни.

Господин старший садовник умер…

Я не мог оплатить достойную поминальную службу, я не знал его посмертного имени, я возжег в память господина старшего садовника палочки благовоний перед алтарем храма Кэйтёдзи и помолился о его достойном воплощении.