Пожарная застава квартала Одэнматё

Глава 22. Цветы Эдо, не из тех, что пахнут приятно.

Чего есть прекрасного в столичном городе Эдо? В теплом, буйном, богатом и алчном, строгом и равнодушном городе сёгунов Токугава, запускающем свои каменные пальцы в морской залив, связанном водными путями и огромными горбатыми мостами через забранные в булыжный камень реки и каналы. С огромной крепостью в середине спирали сходящихся к центру каналов. В городе, населенном родовитыми князьями, их гордыми вассалами, блестящими проститутками, банщицами, держателями чайных домов, крепкими рыбаками и лодочниками, носильщиками, грузчиками, строителями — буйным и резким людом портового столичного города. Чего есть прекрасного в нем, самом большом, вольно раскинувшемся городе всех Четырех морей, ну кроме прекрасных видов далекой облачной громады священной горы Фудзи, естественно?

С недавних пор я знал ответ на этот вопрос.

Пожары и драки.

Так положено отвечать настоящему горожанину Эдо — потомственному кичливому и драчливому эдокко и всякому, кто желает за него слыть. Пожары и драки — вот цветы Эдо, и нет в этом городе ничего более прекрасного, горячего и более волнующего.

Ну, может, только театр «Сарувакадза», с его блистательной труппой Кабуки, но об этом судили только те, кто там бывал, а простому люду представление было не по карману.

А покуда все желающие могли наслаждаться цветами города в обоих видах разом. Горел прибрежный рисовый склад, а перед складом кипела добрая драка.

Склад горел в том неясном месте, где Одэнматё уже переходил в Хондзё, или, наоборот, недалеко от уходившего в землю Муцу тракта Ёчу-Дочу. И две колоритные пожарные команды из Одэнматё и Хондзё сошлись перед ним не на жизнь, а на смерть, решая, на чьей земле горит пожар-кормилец и кому его гасить.

Морды били, таскали друг друга за кимоно и воинские накидки, кидали в пыль, били палками и мечами в ножнах. Треск огня и разрываемой одежды, крики дерущихся и напуганных чаек, жар и пот битвы.

Рисовый приказчик только носился между дерущимися и ломал руки, а потом и вовсе упал в пыль, свернулся калачиком и голову закрыл в полном отчаянии.

— Кто побеждает? — спросил я.

— Да вроде наши. Не, пришлые. Да не — наши бьют! — Младший из Хиракодзи, Тогай, болел всей душой за приютивший нас квартал. — Точно наши! Вон погнали этих! Эй! Давай! Молодцы!

Пинками отогнав претендентов, наши пожарные быстро организовались в группы и набросились на расползающееся пламя, а точнее, на сам склад. Бодро растаскивали тлеющие бревна и доски уже завалившейся кровли. Валили тонкие стены. Таскали воду от близкой реки. Удивительное дело: пламя, словно лишившись почвы под собой, осело, потускнело, цвет дыма сменился на белый, и вот его уже загасили, затоптали, засыпали землей, заплескали водой.

— И что? Так каждый раз? — спросил я, впечатленный не на шутку.

— Нет, — ответил притаившийся в тени у стены Сакуратай. — Но случается.

Оживший рисовый приказчик поднял голову, заозирался, вскочил, заметался с новой силой, организуя носильщиков для спасения имущества из тлеющего склада. Народ из окрестных домов, внимательно следивший за тем, не пора ли уже делать ноги, предав родимый кров огню и лишь прихватив с собой самое ценное, начал разбредаться по домам.

Не сегодня.

А пожарные уже с честью отходили с места пожара, отягощенные славой и добычей — обгорелые мешки с рисом на плечах потных могучих мужиков, удалявшихся в глубь нашего квартала, оставляли коричневые дорожки еще необрушенного риса, сыпавшегося в прогоревшие прорехи. Риса они утащили этак на пяток рё.

— А вот так — каждый раз, — произнес Сакуратай, выбил трубку, сунул ее за пояс и степенно удалился от места пожара, сцепив руки за спиной и о чем-то задумавшись.

— Да уж, — хлопнул себя по бокам старший Хиракодзи, здоровяк Хаято, — бурная могла бы выдаться ночка, кабы ребята купцу не подсобили. Долго бы горело. А вы какими судьбами тут оказались, господин Исава?

— Искал работу в городе, опять с нею плохо, — ответил я. — Проходил весь день зря. Возвращаюсь к себе. А тут у нас такое…

— Да. Славно горело, хотя вот дожди только закончились, — согласился Хаято. — А что, почтенный господин Исава? Разделите вечернюю трапезу с нами, я вас приглашаю. Славно посидим!

— Право же, не думаю, что это удобно…

— Удобно-удобно! Вы же нас удон давеча есть водили? Водили. И мы его полночи ели, я помню! Нельзя отдариваться креветками, коли накормлен омарами. Мы вас просим! Очень просим. Не куда-нибудь идем — в «Обанава»! Вас там помнят и любят! Обслужат в лучшем виде!

И я поддался.

В «Обанава» нас действительно встретили замечательно. Посадили удобно, обслужили быстро. Братья набрали всякой вкуснятины, по чайничку сакэ на каждого, и принялись объедаться, словно в последний раз в жизни.

— А выгнали нас со стройки, — радостно объяснил здоровяк Хаято. — С концами. Храмовую кровлю мы вывели, а теперь не нужны мы там, никак. Там нашлось кому и подостойнее поработать. Не, ну, может, мы немного и пошумели где-то, не оказали должного почтения. Побили кого-то. Но повинились же… Эх! С ночлега нас тоже погнали. Вот и наедаемся впрок. Кто знает, что дальше будет? Впрочем, строек в Эдо много, нам хватит. Кушайте, дорогой господин Исава, кушайте.

И я кушал, чего уж там. Нынче особо упрашивать меня не нужно.

Пока я ел, братья с горя усердно напивались. Разменяли уже по чайничку. Да и я за компанию уже изрядно захмелел и не заметил, как явился старый знакомый, кабукимоно Нагасиро, как прошел внутрь, как садился. Заметил его, только когда он уже давно сидел в дальнем углу, опять один, сгорбленный и подавленный, пил не закусывая и о чем-то угрюмо мыслил, подперев тяжелеющую голову рукой. Очаровательная дочка хозяина, мило смущаясь пред его ярким мужеством, дрожащими руками сменила перед ним бутылочку с сакэ — а Нагасиро ее стараний даже не заметил.

Не одни мы напиваемся сегодня с горя.

— Эх, славная лапшичка, — нахваливал Хаято, накладывая себе и обильно наливая. — Славная обжорка. Ну хоть поедим вдосталь. Не нужны мы этому городу, господин Исава. Столько славного народу, крепкие, сильные люди, умные люди, вот взять вас, господин Исава. А в этом городе мы не нужны. Лишние мы здесь.

— Ну что ты, Хаято, — укоризненно покачал я головой. — Это уныние, а уныние не пристало славному мужу. Нужно держаться. Идти дальше шажок за шажком. А там и придем куда-то…

— Славный вы человек, господин Исава, — пробормотал Хаято, со свистом всасывая длинную вермишелину. — Хочется вам верить. Да что там! Верю я вам. Скорее бы вот дойти куда-то…

Так мы и сидели, и за неторопливой беседой и славной пищей все и шло в лучшем виде, покуда не пришла пора служанке сменить выгоревшие угли в жаровне. После сезона дождей все было еще сырое, от земли, как сейчас, под вечер, ощутимо тянуло холодом, вот они и грели воздух в почетном зале.

Только служанка открыла жаровню, как порыв ветра с моря выдул облако горячего пепла и угольков прямо на просушенную стену перед нею. Усыпанная тлеющими огоньками перегородка задымила сразу во множестве мест, а затем разом вспыхнула по всей высоте.

Полыхнуло до самых стропил под кровлей!

Я как сидел с поднятой чашкой, ошеломленно глядя на это несчастье, так и остался сидеть.

Служанка подняла визг. Пламя трещало, сжирая перегородку, облизывая темнеющие стропила крыши. Я под ошарашенными взглядами братьев Хиракодзи бездумно выпил чашку, поставил ее на стол, поднялся, скомандовав:

— Все на выход. Не толкаться. Спокойно. Все выйдем!

Народ рванул к выходу, сгрудился с воплями, запутался в занавесях, а самые прыткие сигали в окна. Женщины вопили. Нужно было что-то делать.

— Хаято! — крикнул я. — Оттащи этого малого, он всех держит! Тогай, сорви занавес!

Народ вывалил наружу через расчищенный нами проход, мы вышли последними. На улице была уже ночь. Братья, перепуганные до обильного пота, тем не менее держались хорошо, не бежали. Храбрецы. А может, их бодрило выпитое сакэ.

На улице я оглянулся — огонь пожара еще колебался внутри харчевни, еще не вырвался наружу. Дым валил из-под кровли. Толпа сгрудилась вокруг, громко вопя и стеная.

— Там! — поднялся крик. — Там кто-то остался внутри!

Дочка хозяина подбежала к входу, но не решилась войти — кричала и ломала руки:

— Господин Нагасиро! Пожар! Выходите! Ах! — и, сомлев, повалилась на руки подскочившего отца, оттащившего ее от разгорающегося огня под кровлей.

Нагасиро действительно сидел как сидел за столом в глубине харчевни, не двигаясь, черный силуэт на фоне огня, в белом смертном кимоно, и было ясно, что не собирается выходить. Люди ахнули разом, осознав это. Словно горячая волна подтолкнула меня вперед.

— Господин Исава! — услышал я позади выкрик малыша Тогая, но не обернулся. Некогда было.

Я вошел под горящую крышу «Обанава», внизу было еще не так жарко — все уходило к высокой крыше, по которой пламя текло как вода, не находя выхода к небу. Я шел по залу, огибая столы, под подошвами хрустела битая посуда, а на затылке, потрескивая, курчавились волосы.

— Нагасиро, — произнес я, наклоняясь над его столом. — Хватит на сегодня. Пора домой.

— У меня нет дома, — глухо пробурчал Нагасиро, едва не повалившись в чашку с дайконом. Я подхватил его. Нужно не спешить, не давить. С этим дюжим молодцем я один не справлюсь — отсюда он уйдет только сам. Убедить. Уговорить.

— Нагасиро, сынок, — произнес я, обнимая его широкие плечи. — Хватит на сегодня. Уже ночь, пора идти спать. Видишь — никого уже нет. Разошлись все давно. Идем и мы, а?

Нагасиро поднял на меня красные, пропитые глаза, слезившиеся от дыма, и если и увидел что-то, то явно не меня:

— Отец, — прошептал он, хватая меня за рукава, — прости меня…

— Пошли, сынок, — проговорил я.

Я поднял его с циновок, он не забыл подхватить меч, молодец, и мы побрели к выходу. Пламя пригибало нас к полу. Позади нас на стол Нагасиро посыпались первые головни с проваливающейся кровли.

Я вывел Нагасиро из жара в вечерний холод, его тут же кто-то подхватил, когда он, накренившись, вывалился из моих рук.

Тогай и Хаято, верные братья, сразу подскочили ко мне:

— Ну что там, господин Исава? Ну вы даете, господин Исава! Я уж думал, вы не выйдете! Как горит, господин Исава!

— Горит, — отозвался я. — Хорошо горит, но кровля еще не просохла после дождей, держит. Горит только в почетном зале, если крышу обрушить, может, и погаснет. Пожарных позвали уже?

— Да кто ж его знает, может, и позвали…

Хозяин «Обанава» вывернулся из темноты, бросился ко мне, вцепился мне в руки, как и услышал-то мои слова в таком гомоне…

— Господин Исава! Спасите мое заведение, молю вас! Вы такой храбрец, вы сможете! Всю жизнь буду за вас молиться! Всю жизнь бесплатно кормить!

— Оставьте, милейший, — отцепил я его руки. — Ну конечно, я сделаю все, что могу, это мой долг.

Пьяный был, показалось невесть что, какой там долг, кто мне эти люди? Но вот сказал сам, никто за язык не тянул…

— Там стропила, плетенные по-южному, — буркнул хмурый малыш Тогай. — Мы б могли такие разобрать, да инструмент нужен, балки выбить да колья сломать.