Пожарная застава квартала Одэнматё

— Вот тебе инструмент, — ответил я, отбирая у стоявшего рядом каменотеса бронзовый лом.

— Побыстрее бы! — крикнул здоровяк Хаято, азартно подскакивая к горящему дому, заглядывая внутрь и снова отскакивая. — Там бочка сакэ в рост человека на заднем дворе, огонь дойдет — до неба полыхнет!

— Лестницу! — крикнул я в темноту. И доставили лестницу. Бревно с вырубленными выемками для ног.

— Кувалда есть? — крикнул Хаято в темноту, и из толпы ему подали деревянную кувалду, всю в каменной крошке — кто-то с работы шел с инструментом.

— Полезли, — скомандовал я, когда все разом поднесли лестницу к краю крыши харчевни. И мы полезли.

По верху порывисто тянул ветер. Доски кровли нагрелись и шевелились, в стыки сочился белый дым. Но Тогай с Хаято управились быстро, сбили край кровли с несущего столба, и вся крыша осела и перекосилась прямо под нами. Чуть сами не повалились вместе с нею.

— Нужно теперь вторую опору сбить, и все рухнет! — прокричал мне на ухо Хаято.

— Давай! Мы с Тогаем будем лестницу у столба держать!

Хаято кивнул и полез вверх. Там он, ворочая ломом, своротил кровлю, и с грохотом и скрежетом она обвалилась вниз, подняв облако пыли и искр. Мы едва не грохнулись следом, с трудом удержав лестничное бревно опертым на столб.

Мы кашляли в облаке горячей пыли, потом осторожно поползли вниз. Там уже хозяин организовал цепь из ведер с водой от близкой реки, а самые азартные затаптывали язычки огня, бежавшие по обугленной груде досок.

Огонь еще пытался заняться то тут, то там, но в целом пожар был задушен обвалом кровли. Мы с братьями Хиракодзи сидели на поваленной лестнице-бревне без сил. Совершенно незнакомые люди хлопали нас по спинам и высказывали слова восхищения.

А потом и пожарнички пожаловали. Их тепло встречали улюлюканьем и свистом. Не любили их здесь. Ну да, явились молодцы уже на готовое, когда все было уже кончено. Стояли они злые и нерешительные. И понятно, это сколько товару тут можно было бы поднять одним сакэ, а не сложилось…

Возбуждение после борьбы с пожаром отпускало, и подкрадывалось пьяное утомление — неудержимо клонило в сон. Едва не заснув прямо на бревне, я встряхнулся:

— Эй, вставайте, — встряхнул я братьев. — Идем.

— Куда это? — удивился Тогай.

— Ко мне. В храм. Настоятель пустит, я поговорю. После такого доброго дела-то…

Нагасиро сидел невдалеке в обнимку с мечом, привалившись спиной к забору и, не видя, наблюдал происходящее перед ним. Там ругались прибывшее пожарные и хозяин «Обанава».

— Давайте его с собой, — сказал я, указав на Нагасиро. — Не бросать же его тут.

Хаято, крякнув, поднял пьяного натурально в дым Нагасиро, перекинул его руку через плечо и повел его вслед за мной, прочь от шума, в темноту, на зады квартала, в храм Кэйтёдзи на ночлег.

***

Утро выдалось хмельным и тяжелым.

Разбудил нас настоятель Экаи, заглянув в мою каморку, усыпанную храпящими телами, как какое-то поле битвы.

Я проснулся, когда он бесшумно задвигал перегородку.

— Спите, господин Исава, — тепло улыбнулся мне настоятель Экаи. — Рано еще.

— Ну нет, — пробормотал я, продирая глаза. Солнце уже поднялось, и давно было пора встать и объясниться. Вчера ночью я его не застал, и мы завалились спать как есть, без спросу. А это нехорошо.

Я нашел настоятеля сидящим на террасе храма, где он созерцал проснувшийся город.

— Господин настоятель…

— Садитесь, господин Исава, — кивнул мне настоятель Экаи. — Наслышан уже о ваших вчерашних подвигах. И остальных молодых людей тоже. Ваше благородное поведение достойно подражания и горячей благодарности, моей и всех наших прихожан. Отличный пример духа и добродетели. Садитесь, господин Исава.

Я сел на пол, чувствуя себя крайне неуверенно. Приготовленные извинения жгли гортань, но настоятель, очевидно, был не в настроении возвращаться к этому вопросу.

Перед нами в туманной утренней дымке расстилался Эдо — до отвращения свежий и работящий.

Так мы сидели еще некоторое время, дышали свежим утренним воздухом, пока могли, — вскоре должна была уже подкрасться полуденная жара. Цикады еще не трещали, но горячий воздух в солнечный полдень уже колебался над пылью улиц.

— Скажите, господин Исава, — произнес настоятель, — вы никогда не думали о том, чтобы уйти от мира?

— Что вы имеете в виду, настоятель Экаи?

— Уйти в укромную обитель. Принять постриг. Стать монахом. Думали?

Некоторое время я молчал, потом произнес:

— Думал. Был бы я поближе к прежним землям моего бывшего дома — думал бы обязательно. Там я бы знал, куда пойти и где меня бы приняли. Там были люди, с которыми я когда-то работал бок о бок. Я бы не был там чужим. Здесь… я не знаю никого. И самое главное, некоторые обязательства не дают мне уйти от мира. Есть некоторые люди и некоторые вещи, которые требуют моего участия.

Настоятель Экаи некоторое время обдумывал мои слова, а затем, улыбнувшись, сказал:

— Очень хорошо. Замечательно. Вы не уходите пока никуда, господин Исава, — добавил он. — С вами желают поговорить, когда вы придете в себя. Это будет скоро.

Поднялся и ушел в храм, оставив меня в стыде и неудобстве.

Народ у меня в каморке и не думал просыпаться.

Полдень именно этого дня Окасукэ выбрал, чтобы прийти ко мне с предложением, от которого я и не знал бы, как отказаться, если бы не нуждался в нем больше всего…

От предложения и некоторой суммы денег, к нему прилагавшейся, — весьма увесистая связка медных дзэни, не виданная мною здесь роскошь! Деньги — это дар почтения, естественно, от общины, в честь вчерашнего впечатляющего деяния. А предложение — заняться в преддверии грядущего зимнего сухого сезона охраной всего Одэнматё от возгораний и пожаров, раз уж это у меня так лихо получается. Заодно и эту буйную ватагу кровельщиков к делу приучу, а то им иначе дорога одна — на каторгу, на дикие острова.

Община долго ко мне присматривалась, все-таки я из воинского сословия, не абы кто, и была моим образцовым поведением вполне удовлетворена, господин Сакуратай опять же очень хорошо о вас отзывался, и настоятель Экаи тоже.

Он, Окасукэ, не настаивает, конечно. Он все понимает и с почтением примет, если сэнсэй изволит и отказаться, он все понимает, дело непривычное и с садоводством мало общего... Но все же — не соблаговолите ли подумать?

— А разве не военное правительство в Замке выделяет пожарные команды? — удивился я. — По крайней мере, у нас в княжестве было так.

— Ах, господин Исава, — печально взмахнул руками Окасукэ. — Конечно же, выделяет!

Вот только на весь город их давно уже недостаточно. И даже приезжающие князья уже сами снаряжают своих молодцев охранять свои усадьбы от огня, так как на пожарных правительства мало надежды. А как быть тем, у кого нет воинов? Вот и сбиваются в торговых и ремесленных кварталах ватаги хикэси — молодцев-доброхотов, борцов с огнем, и неизвестно, что хуже, — огонь или их доброхотство…

— И народец там подобрался же, один к одному, — сокрушался Окасукэ. — Не сравнить вот с вами, например, господин Исава. Кто в цеху не удержался, кто проигрался в прах, кого господин Сакуратай из наших ополченцев-отокодатэ выгнал, а кого даже кабукимоно от себя погнали, сами понимаете, какой там народ.

— Вот как, — проговорил я, задумчиво скрестив руки на груди. Интересные обстоятельства. Чтобы приняться за эту работу, мне придется вытолкать с нее отборных подонков всей округи...

А потому я обещал не спешить с решением и тщательно обдумать вопрос. С чем довольный Окасукэ и удалился, оставив меня в серьезном замешательстве сидеть на полу в храмовой галерее.

Ну, конечно, нужно соглашаться! Я приподнял с пола связку монет, потряс ею. Звенит. Так можно жить. Я смогу приложить все усилия. И это, безусловно, нужная работа, а не нечто похожее на душеспасительную деятельность добрых прихожан. Это настоящая работа, и я с нею справлюсь. Справлюсь же?

Я вспомнил пожар замка Хара. Если не справлюсь — все выгорит дотла… И командовал людьми я очень давно и недолго…

Я прислушался к храпу из моей комнаты. Люди еще спали. Да уж. Согласятся ли братья Хиракодзи подчиняться? Работать со мной? Как это вообще будет устроено? Нужно думать. Деньги деньгами. Смогу ли я быть полезен, вытяну ли? Беспокоюсь, как на экзамене, удивительно…

— Ты тут, что ли, будешь Исава? — произнес хриплый, грубый голос.

Я поднял глаза. Обладатель голоса очень с ним гармонировал. Лохматый, босоногий, здоровенный и опасный. Мосластые ручищи на скрученном поясе, татуированные до запястий, бородатый и небритый, кимоно на плечах во множестве мелких прогоревших точек — искрами пожгло. Знатный пожарный. Мастер своего дела. Сразу видно. Глядит недобро.

— Я Исава, — согласился я. — А кто ты? С чем пожаловал?

— Разговор есть, — буркнул молодец.

— Я весь во внимании.

— Да не со мной, — поморщился молодец. — Пошли. Старшой, Икимару, поговорить с тобой желает.

— Даже так. — Я некоторое время рассматривал посланца. — Как тебя зовут?

— Буранкай. Ну? Так ты идешь?

— Позволь мне собраться, — ответил я, поднимаясь с пола.

Прежде чем идти, я умылся, привел в порядок одежду, взял оба меча. Вот уж не знаю, о чем хочет со мною говорить нынешний самоназначенный глава хикэси Одэнматё. Не думаю, что он попробует напасть на меня или вообще применить силу. Но, думаю, беседа наша будет познавательна.

Вслед за Буранкаем я прошел весь Одэнматё насквозь. Почти на противоположной от храма стороне, на берегу широкой реки Сумида, естественно ограничившей рост города в этом направлении, стоял небольшой полуразрушенный дом, закопченные следы пожара до сих пор были заметны. Я здесь никогда не был, место глухое. Вот тут я начал беспокоиться.

— Ну что? — оглянулся Буранкай, когда я задержался на входе. — Заходи.

И я вошел.

Внутри было не так ужасно, как можно было ожидать. Был наведен некоторый порядок, крыша укреплена, хотя во время дождей тут везде текло. Перегородки все в заплатах и новых дырах. На кухне курили и возились со стряпней дюжие мужики в пропотевших кимоно. Лилась вода. Пахло рисовым варевом.

Мы прошли мимо маленькой комнаты, бывшей кладовой, заваленной баграми, топорами и прочим таким инструментом, как видно, в снаряжении у них недостатка нет. Вот другая комната, большая, весь пол занят старыми футонами, спят тут… Целая казарма. Встречавшиеся на пути пропускали нас дальше, но смотрели мне в спину недобрым взглядом — я чувствовал. С большим трудом удерживался от того, чтобы опустить руку на ножны. Спокойно. Спокойно.

— Заходи, — кивнул Буранкай, останавливаясь в конце коридора и отодвигая дверь.

И я вошел.

В этой комнате не было крыши, только небо. Ну и зеленые кроны высаженных за домом лимонных деревьев поднимались над кривым, полуразваленным обрезом стены. На стене, глядя вдаль, в вольной позе, словно в постели, сидел довольно молодой человек в черном распахнутом на груди кимоно. Светлые, обрезанные по шее волосы лежали свободно, рот, узкий как щель, веки опущены так, что невозможно различить цвет глаз.