Пожарная застава квартала Одэнматё

Глава 10. Убийства в бамбуковой роще. Канон о том, что вынимая меч, не заботься о том, как вложить его в ножны...

Действительно, повзрослеть мне довелось в день, когда были убиты четырнадцать человек.

В нашей тихой округе давно не убивали разом столько народу. Ничто не предвещало беды, когда мою сестру сговаривали замуж.

Все было чинно, благородно. Но затем наши земли сотрясло очередное землетрясение и в нашей жизни уже ничего не успокоилось…

Вскоре после полудня земля всколыхнулась и ушла из-под ног, я упал на вытоптанную землю двора, земля тряслась у меня под щекой, и я видел, как скакали на плоских камнях концы деревянных свай под полом дома.

День был занятой, дома никого, и поэтому у нас никого не зашибло. И сам дом устоял, только немного расползлась солома на крыше, пришлось звать соседей поправлять.

Все минуло почти без последствий, все успокоилось. Только у нас в семье уже больше не осталось покоя.

Деньги, вырученные за продажу запрещенной книги, потратили на приданое и свадебный пир.

Незадолго до свадьбы до наших мест дошла весть о падеже скота во всех окружающих землях. А вскоре напасть добралась и до нас. Волы, грустно моргая, ложились на землю и уже не вставали, лошади кашляли и высыхали на глазах. Вскоре во всей земле не осталось ни одной вьючной повозки. Все тягловые животные вымерли.

Я слышал, как мой дед сказал моему дяде:

— Не ко времени эта свадьба. Отказаться бы.

И сам тяжело закашлялся.

— Как мы можем? — угрюмо спросил дядя, и было понятно, что никак. Что следует идти до конца.

Мацуда тем временем натаскивал меня на обращение за столом как борзую собаку.

Мало-помалу труды моего учителя дали свои плоды. И через месяц на свадьбе моей сестры я выглядел вполне пристойно.

С угощением в руках я не вызывал открытых толков родственников со стороны жениха. Жених сестры мне не понравился, как не понравился бы любому мальчишке на моем месте, он был низкоросл и не обеспечен, но держал себя настолько снисходительно, словно оказывал нашей семье неимоверное благодеяние. Впрочем, так это и было, а приданое сестры оказалось не слишком богатым.

Он был достаточно снисходителен, чтобы почти на равных посмеяться с мальчишками, среди которых был и мой младший брат, а со мной он не перекинулся, кажется, и словом. Так, бросил пару раз в мою сторону косой взгляд. Я тоже не обременял его своим обществом.

Мы проводили сестру в ее новый дом в деревне за пять ри от родительского дома и начали жить дальше.

Вскоре я получил свою взрослую прическу. Мацуда обрил меня в обществе деда и дяди, мне налили сакэ, которое я не помню как выпил, и вообще тот день не закрепился у меня в памяти, потому что с гор в долины тянулись голодные и больные беженцы и мы с дедом все дни проводили на деревенской заставе, где беженцам давали отдохнуть, их поили, но не кормили, потому что нечем было. Их отправляли дальше.

— Уходите, — сказал мой дед старейшине неприкасаемых, всей деревней явившихся к нам на порог и на коленях умолявших о малости пищи. — Пейте воду и уходите.

— Дайте нам поесть... У нас есть деньги.

— У нас деньги тоже есть, — угрюмо отозвался дед.

Старейшина неприкасаемых, часто кашляя, выпил воды и передал ковшик назад, в нестройную толпу нелюди. Дед потом этот ковшик приказал сжечь. А к вечеру он уже слег сам…

Дед подхватил ту самую потливую лихорадку, что в три дня свела его в могилу.

Мой мир остановился, накренился и рухнул.

Вскоре после похорон Мацуда подошел ко мне, когда я не чуя ног вышел из храма с поминальной службы.

— Ты понимаешь, что теперь все переменится? — спросил он. — Что ничего не будет как прежде?

Я понимал.

Место деда унаследовал дядя, как старший в семье. И теперь мой младший брат будет полностью законным наследником. А я… А я теперь совсем никто.

— Я поговорю с твоим дядей, — пообещал Мацуда. И, видимо, поговорил, так как продолжал жить в бамбуковой роще. Но никаких приказов мы больше от главы дома не получали. Казалось, про нас вовсе забыли. Хотя, возможно, так и было. В деревню пришел голод, и всем было не до нас…

Я проводил дни, занимаясь то тем, то этим по хозяйству, ели мы то, что подавали нам из большого дома, а было этого очень немного. Я не мог найти себе применения. Мацуда меня к себе не звал, незачем было. Я точил короткий меч, доставшийся мне от деда, так часто, что мог, казалось, переточить его целиком в бесполезную металлическую пыль.

А однажды глухой осенней ночью в дом ворвалась избитая воющая сестра, разбудила всех и, рыдая на руках матери, рассказала, что муж ее разоблачил и выгнал из дома.

Ей подходила половина срока беременности, и она собиралась шить одежду для ребенка, вставляла нить в иголку и все никак не могла попасть, потому взялась за нее левой рукой и вставила, а муж это заметил и озверел. Он бил ее, пинал ногами, кричал, что так и знал, что ему подсунули порченый товар, что слухи ходили и братец ее такой же урод и что хочет подсунуть ему своего подкидыша такого же. Кричал, чтобы она убиралась, выкинул ее на улицу. А потом напился и уснул.

Я слушал все это, леденея от ярости и отчаяния.

— Кто еще слышал это? — спросил я.

— Да все! Вся улица! Это все из-за тебя! Ну что тебе стоило выучиться, как все? А теперь меня муж из дома выгна-а-ал!

Я дождался, пока женщины не уснут, снял подаренный дедом короткий меч с подставки в почетной нише, а другого оружия у меня никогда и не было, и выскользнул из дома.

Пять ри я прошел в полной темноте, совершенно один, с коротким мечом за поясом. Напасти обходили меня стороной, наверное, в тот момент на той дороге я был самой большой напастью.

Зачем я туда пошел? Не знаю. Может, хотел сделать хоть что-то, что угодно, чтобы исправить хоть самую малость...

Я нашел уже бывшего мужа сестры, одного, совершенно пьяным в его доме.

— А тебе чего здесь надо, тварь косорукая? — успел тот спросить, прежде чем я зарубил его одним ударом из ножен. Зарубил ранним прохладным утром на пороге его собственного дома. Даже сам не понял как. Бездумно. Хладнокровно, один на один. Без свидетелей. Так же бездумно я стряхнул кровь на пол с лезвия меча, взмахнув левой рукой, вложил меч в ножны и немедленно покинул деревню, вернувшись домой под утро, никем не замеченный.

О том, что я приходил, никто там так и не узнал.

Дома, уже под утро, меня встретила сестра, а мать ушла в большой дом просить еще риса для моей сестры.

— Где ты был? — прошептала она, что-то выглядывая в моем лице.

И я сам не понял, как признался:

— Я убил его.

— Что? — поразилась сестра. — Как ты мог? Нет! Ты же косорукий. Ты просто не можешь… У тебя меча даже нет!

Я протянул ей руку с раскрытой ладонью, как когда-то учитель мне.

— Что? — не поняла она. — Голыми руками?

— Игла в вате. Падающее дерево. Корень из земли.

А она надеялась, что еще примирится с ним. Вернется к нему. Я уже ничего не мог ей объяснить.

Сестра убежала прочь. На улице она наткнулась на возвращавшуюся ни с чем мать, и та остановила рыдающую сестру и вернула в дом. Ни я, ни сестра ничего матери не рассказали.

Мать в тот вечер легла рано, и я знаю почему — она отдала свою долю сестре и очень устала.

Весть о том, что муж сестры убит этой ночью неизвестным, дошла до наших мест к вечеру следующего дня. Тогда же выяснилось, что никто не заметил, как сестру выгнали из дома, в деревне был праздник местного божества, все были на площади у святилища. Все решили, что муж отослал ее на время праздников к матери, дело-то обычное… Теперь она была почтенной вдовой, беременной законным ребенком. Родители и родственники мужа обещали позаботиться о ней и ее дитя, когда оно родится.

Власти в той деревне начали расследование убийства. Очень быстро стало понятно, что след на полу от сброшенных с лезвия меча брызг крови мог оставить только человек с леворукой техникой. А такой в окрестностях был известен только один.

Я был дома. Сестра глухо рыдала, мать поседела за эти дни, даже смерть деда не вызвала в ней таких перемен. Я смиренно ждал, когда за мной придут, и потому не удивился, когда услышал на улице шум множества шагающих ног и звон военного железа.

Но шум как приблизился, так и удалился, а никто не врывался в дом и не бросался меня вязать.

Я вышел из дома и понял, что пришли не за мной. А за мастером меча без большого пальца на правой руке. Я бросился следом за прошедшим отрядом через лес, по узкой тропинке к заброшенному храму, но, когда примчался туда, все было уже кончено.

Тела зарубленных стражников лежали в храме и снаружи. Мацуда сидел среди брызг крови на деревянном полу храма и, тяжело дыша, истекал кровью из десятка рубленых ран.

— Он назвал меня леворуким калекой, — усмехнулся старик кровавыми зубами, когда я бросился к нему. — Мне показалось это хорошим поводом дать понять ему, кто он сам есть на самом деле.

— Учитель! — выкрикнул я в отчаянии. — Простите меня! Это я убил мужа моей сестры!

— Ну а кто еще это мог быть? — Старик выплюнул кровавый комок изо рта. — Только ты, глупец. Не будет тебе моего прощения. Тебя ждут демоны в аду. Но не им решать, когда ты к ним отправишься. Ты мой ученик. Мой единственный ученик. И умрешь не раньше, чем передашь наше мастерство дальше.

Левой рукой он протянул мне свой меч, полностью залитый липкой кровью десятка человек.

— Возьми… — прошептал старик. — Отруби им мою голову. Вложи меч мне в руку. Достойная смерть после достойной битвы. Я и не ждал уже…

Рыдая, я взял меч учителя, встал у него за спиной и, дождавшись его сигнала, отрубил его седую голову ударом слева. Голова отпала, тело осталось сидеть в луже крови, а я, вложив меч обратно в его левую руку, покинул храм. На этот раз я был осторожен, уходя лесом, вдали от тропы, и никто так и не узнал, что я присутствовал там.

А слухи об этом деле разносились просто чудовищные, что обезглавленный мечник преследовал своих убийц по всему лесу, убивая их одного за другим. Бамбуковую рощу с тех пор обходили стороной.

Никто так и не связал меня с этими событиями, никто не знал, что произошло, кроме моей сестры.

Мать схоронили с началом зимы. А ребенок родился вскоре после Нового года. Сестра не желала видеть меня и показывать мне ребенка. Она молчала и не говорила ничего, но я понимал, что она знает. Жили тяжело, помощью родственников прежнего мужа. У нас не было риса положить ребенку на язык в его сороковой день.

Тем временем к нам начала поступать помощь из более богатых мест. Да и семенной рис удалось сохранить, и по весне засеяли все поля, что позволяло надеяться на хороший урожай.

А к лету сестру уже снова сосватали за двоюродного брата убитого, в ту же деревню, и уже к осени она снова вышла замуж, хорошая работящая плодовитая жена без больших достоинств, но и без недостатков. Жила она с мужем, как я знаю, как могла счастливо.

Я тем временем сдал экзамены, но должность мне так и не дали и даже не обещали.

Я жил один в одиноком доме. Впереди меня не ждало ничего. Поэтому, когда на юге на острове Девяти Провинций восстали христиане, я увидел в этом свою возможность и ушел на войну вместе с армией князей, отправленных туда приказом Ставки.