Титановый бардак

— Но могли бы больше!

— Нет. Я Петрухе помогала с некоторыми делами разбираться, так вот: трое из пяти там были такие мрази… вспомни хотя бы это, как его, шахтинское дело: они же реально гадили, там люди гибли! Так что и получили по заслугам. Если тебе моих слов недостаточно, то вот еще факт сугубо исторический: Берия в нашем прошлом сразу после занятия должности освободил около трехсот тысяч осужденных. Но это — из полутора миллионов, а остальные, оказывается, осуждены были совершенно правильно. Я тебе проще скажу: если отбросить явных уголовников, то две трети посаженных по политическим статьям — это, на наши деньги, отъявленная либерастня. Причем либерастня идейная — то есть денежки, конечно, они брать не брезговали, однако гадости творили по велению души.

— Ты в этом уверена?

— А кто тебе взорвал водородный реактор в Кузнецке?

— Ну да…

— Ты же сама Карпинскому объясняла, что человек может быть неплохим ученым или инженеров, но полной мразью. Так вот, среди недоучек процент таких мразей просто выше. Некоторых можно если не перевоспитать, то хотя бы запугать достаточно, чтобы он гадости делать побоялся — но у таких перед глазами должен стоять живой пример. А лучше, пример уже не живой… люди должны твердо знать, что наказание за преступление неотвратимо.

— В чем-то ты, наверное, права… но тогда отсидит такой борцун за личное счастье, затаит злобу, а потом выйдет — и снова гадить начнет.

— Не начнет. Вацлав пробил уже через Политбюро создание отдельной службы присмотра за отсидевшими в НКВД. Так что отныне экс-сидельца просто не допустят туда, где он сможет нагадить…

Первого июня к Ирине, которая что-то «творила» на своем «пятом экспериментальном заводе», зашел Люлька:

— Ирина Алексеевна, — начал он очень «официальным» голосом, — я должен вам сказать…

— Что мотор доделал?

— Что? А, примерно это. То есть не совсем. Мы тут с Владимиром Петровичем, ну, с Ветчинкиным, пересчитали ваши лопатки…

— А чего их считать-то? Вон они, обе две на месте.

— Лопатку турбины, я хотел сказать. Владимир Петрович посоветовал несколько изменить каналы воздушные… в общем, если просто покрыть лопатку по платине никель-циркониевым сплавом в плазмотроне, то при температуре в семьсот пятьдесят градусов наработка до капремонта составляет сто пятьдесят часов при пятистах циклах. Или даже двести пятьдесят при двустах.

— Но это же замечательно!

— Но максимальная мощность будет чуть больше семисот пятидесяти лошадиных сил, и я абсолютно убежден в том, что из этой конструкции больше выжать не получится. По крайней мере пока не доведут процесс нанесения вашего покрытия, а что получится дальше, покажут испытания… боюсь, не очень скорые. Но мы сделали другой двигатель, с четырехступенчатым осевым компрессором. Он получился в диаметре на почти пятнадцать сантиметров больше и на полметра длиннее, зато при весе в триста шестнадцать килограмм он те самые тысячу двести сил вполне выдает, и я думаю, что пятьсот часов тоже вполне выдержит.

— Это всё, что ты сказать хотел?

— Нет. То есть, наверное, да. Но если вы согласитесь запустить этот двигатель в серийное производство, то возникает простой вопрос: двигатель уже, можно сказать, есть, а самолета под него нет и неизвестно, когда будет. Ведь вертолету он уже не подходит…

— Тогда у меня вопрос появился. Двигатель — он есть в единственном экземпляре? И сколько времени потребуется для запуска его в серию?

— Если мы говорим о первом моторе, то меня готовы шесть двигателей, включая четыре, прошедших полный капитальный ремонт после испытаний. Причем последние два двигателя уже изготовлены на Омском заводе, и, насколько я знаю, они уже сейчас могут — если поступит такое указание и будут предоставлены нужные материалы — выпускать по два таких двигателя в неделю: они очень мало отличаются от версии в шестьсот сил. Что же касается более мощного двигателя, то оба из уже готовых к испытаниям сделаны в Омске, причем — поскольку вы сразу же запретили делать детали наколенным способом — оснастка под их серийное производство тоже большей частью готова.

— Понятно, а маленькие моторы где? Там же, на испытательной станции?

— Да.

— Тогда пойдем, покажу тебе самолет для этих движков…

Идти пришлось не очень далеко: КБ Люльки с опытным заводом располагалось в четвертой секции Хранилища-13, а экспериментальный завод — в третьей.

— Вот, любуйся, — сказала Ирина, показывая на стоящие в огромном пустом цеху три выглядящие совершенно готовыми машины, — это как раз самолет под твой двигатель. Л-410 Турболёт, правда, когда я их стоила, исходила из параметров вертолетной версии.

— А центровка машины? У меня же двигатели теперь даже чуть меньше двухсот весят…

— Да хоть двести грамм, я моторы по центру тяжести поставила. Потому что испытывали первую машину вообще с микулинскими моторами по шестьсот пятьдесят кил. Значит так, два мотора перевозишь сюда, мужики где-то за неделю что надо подправят, напильчками где надо подточат — и машину тоже в серию передавать будем. Только ты учти: я планирую в год штамповать по полтораста таких машин начиная с сорокового года. Кто у тебя в Омске главным инженером? Справится он с такой задачей? При том, что под твой большой мотор тоже машина готовится, и его тоже выпускать нужно будет.

— Там рабочих нужно будет серьезно добавить, из молодежи, которую местные училища выпустят.

— Архип, у меня дел по горло, так что ты уж сам с Омском свяжись, задачи с ними обсуди, предложения по персоналу вместе с ними подготовь и мне принеси. Это не срочно, у тебя пара недель точно будет. Даже больше скажу: ты сегодня-завтра к этому и не приступай, потому что вечером ты ужинаешь со мной в Боровичах, я тебя захвачу когда полечу домой.

— Я…

— Я тоже замужем, — рассмеялась Ира, — и ужинать ты будешь не только со мной. Так что в половине шестого встретимся на аэродроме. Просьбы не опаздывать, договорились?

Вечером за ужином, кроме Ирины и Архипа, встретились еще два человека: Петруха и Павел Сухой. А причину этой встречи обрисовал как раз Петр:

— Нам тут стало известно, что германцы у Хейнкеля построили реактивный самолет. Турбореактивный. Точным параметров я пока не знаю, но известно, что двигатель у них с тягой порядка полутоны, а сам самолетик крошечный и для мирного использования в качестве, скажем, истребителя не годится вообще. Однако немцы планируют на нем достичь скорости в девятьсот километров в час…

— Размечтались, — скептически хмыкнул Сухой, впрочем, без особой уверенности.

— Теоретически это возможно, — возразила Ира, — но на практике, думаю, они километров до восьмисот доползут. Потому что они до хрена потенциальных проблем еще не представляют, но ведь когда с ними встретятся, то начнут их решать!

— Короче, так, — снова в разговор вступил Климов, — Павел Осипович пусть займется разработкой реактивного самолета, с двумя двигателями с тягой, скажем, по две тонны. А Архип Михайлович эти двигатели нам изобретет. И где-то через год мы получим самолет куда как круче Хейнкеля.

— Я не уверен, что… — начал было Люлька, но до конца выразить свою мысль не успел.

— Петь, у тебя с головой все в порядке? Я прикинула, если взять за основу новый двигатель Люльки, горячий контур в смысле, то хорошо если тонны на полторы тяги выйти сможем.

— А если сразу двухконтурный делать? Мы же пока про сверхзвук не говорим.

Люлька и Сухой переглянулись: начальство явно что-то знало им неведомое, но знало наверняка — и скоро знаниями своими поделится. И вот тогда…

Эргард Викторович прилетел в Боровичи с серьезным вопросом. А прилететь ему пришлось потому что с одной стороны этот вопрос задал ему сам товарищ Сталин, а с другой — он точно знал, что руководители Девятого управления никогда не отвечают на вопросы по телефону и практически никогда не приезжают в Москву не по собственной инициативе.

Впрочем, сама поездка в Боровичи была крайне необременительной: с Московского аэродрома туда самолеты отправлялись три раза в день, а чтобы попасть на рейс, было достаточно позвонить в диспетчерскую аэродрома и сообщить о предстоящей поездке. А летать Эргард Викторович совершенно не боялся, ему пришлось уже немало покружить в небе во время многочисленных командировок. К тому же летчики неоднократно говорили, что «самолеты Лукьяновой не ломаются», а после того как была проведена поголовная переаттестация летчиков (по слухам, по требованию той же Лукьяновой) и больше трети из них выгнали из авиаотрядов, количество летных происшествий сократилось практически до нуля.

Однако в Боровичах ему немного не повезло: в Управлении сказали, что Анна Федоровна, о встрече с которой он вчера договорился, внезапно убыла в срочную командировку. Причина была более чем веской: японцы напали на СССР на Дальнем Востоке, так что академик не обиделся. И тем более не обиделся, потому что буквально через пятнадцать минут к нему пришла Светлана Юрьевна:

— Эргард Викторович, я думаю, что вы к нам приехали не ради того, чтобы посмотреть из окна самолета на красоты природы. Возможно, я смогу вам помочь? В принципе, я немного в курсе решаемых Анной Федоровной задач и уж точно смогу найти её сотрудников, которые вам почти наверняка помогут.

— У меня, собственно, возник один вопрос… Иосиф Виссарионович поставил задачу существенного увеличения производства удобрений, в частности азотных. Я посетил Саратовский завод на предмет изучения возможности его расширения, и, откровенно говоря, был несказанно удивлен: вопреки тому, что декларировала Анна Федоровна, поступающий на завод природный газ вообще не используется в производстве аммиака, и весь аммиак делается на базе поступающего из Донбасса каменного угля. Да и выпуск аммиака на заводе заметно меньше возможного, вероятно, именно по этой причине. То есть нарастить выпуск азотных удобрений без постройки по сути нового завода там невозможно, но остается не проясненным вопрос о природном газе…

— А, это? Я и сама вам отвечу потому что это мы обсуждали неоднократно и даже я запомнила. Вы же химик?

— Ну, собственно, да… доктор…

— Это был риторический вопрос, извините. Из метана на заводе делают метанол.

— А зачем столько метанола? И я не видел, чтобы метанол куда-то с завода отправлялся.

— Его можно в бензин добавлять или даже в метанол бензин добавить, тогда октановое число резко возрастает, то есть качество бензина улучшается. Но это так, приятное дополнение. А если взять кусочек серебра… я не химик и говорю что запомнила и могу что-то в мелочах напутать. Так вот, с серебром из метанола получается формальдегид.

— Ну… да.

— А если формальдегид смешать с аммиаком — которого там производится очень много все же, просто много на месте и потребляется — то получается уротропин. А это — ценнейшее лекарство.

— Как я заметил, как раз уротропина завод производит… очень много. Это где же люди так сильно болеют?

— Еще уротропин — это очень удобное топливо в походных условиях. Например, в военном походе.