Мир совкового периода. Второе счастье

– И как они? – равнодушно уточнил я.

– Да ничего так, под водку норм пошло, всё легкое и танцевальное. [2]

Самое забавное, что в первой жизни я слегка завидовал Дёме и его приятелям, когда он с гордостью рассказывал, что слушал новые пластинки западных исполнителей, про которых мы с Жасымом даже не подозревали. Но позже я понял, что у компании москвичей, которых он спонсировал, с музыкальным вкусом не всё было гладко – они предпочитали поп-музыку самого низкого пошиба, вроде вот этих хитов «Евровидения». У них не в ходу были более приличные исполнители, хотя они, наверное, про них что-то слышали. Где-то в начале года, например, Дёма хвалился тем, что слушал новый альбом «Арабесок», где пели «тёлки вот с таким выменем». Сейчас я был уверен, что для него это было единственным достоинством той музыки, которую исполняли певица Сандра с подругами. Мелодия, слова, жанр, стиль – вряд ли Дёма сильно вникал во всё это. Впрочем, мы с Казахом тоже не были меломанами.

– А на прошлой неделе, пока тебя не было, он приперся к Рыбке с похмелья и без домашки, – сдал Дёмыча Жасым и посоветовал: – Ты бы поаккуратнее, это даже для тебя слишком изощренная форма самоотчисления. Попомни мои слова, когда тебя выпиздят из института с волчьим билетом.

Это случится через год, но Дёма действительно ускорял процесс всеми возможными и некоторыми невозможными способами.

– А что за Толик? Ты вроде про него раньше не рассказывал, – вмешался я.

– Он у нас в компании всего второй раз, – отмахнулся Дёма. – Я его ещё не понял. Но у него ещё есть пистолеты, старые, – он пытался жестом показать величину этой старости и едва не выронил стакан с остатками пива. – Ну такие, из которых Пушкина убили.

– Круто, – кивнул я. – Только вряд ли стоило ради этого злить Рыбку.

– Да это не тогда было! А Толик пообещал, что как-нибудь даст пальнуть... только это на дачу к нему надо ехать... в июне, наверное.

***

Нравы золотой молодежи позднего СССР меня интересовали слабо, но вот дёмины слова про пальбу пробудили некоторые воспоминания. В нашем городе – вернее, на расположенном неподалеку полигоне – можно было легко найти несгоревшие «макаронины» – длинные соломинки каких-то порохов, желтые и черные. Мы их превращали как в начинку для самодельных петард, так и в заряды для самопалов. Занятие это было, разумеется, чрезвычайно опасным, регулярно заканчивалось членовредительством, и хорошо, что советская медицина была самой лучшей и самой бесплатной в мире – во всяком случае, врачам удавалось спасти большинство пальцев и глаз подрастающих оболтусов.

Свой перелом правого запястья в первом классе я заработал как раз после неудачного полета одной из петард, когда пришлось прыгать с высокого обрыва, чтобы избежать близкого знакомства с бризантным действием порохов. Хорошо, что под обрывом был песчаный пляж, иначе повреждения могли быть гораздо серьезнее; плохо, что из обрыва торчали корни слишком живучей сосны, в расщеп которых и попала моя рука.

Сейчас старые навыки могли мне пригодиться, если я всё-таки соберусь оторвать задницу от удобного дивана в квартире Аллы и её бабушки, и начну действовать. А действовать мне было нужно.

Дело в том, что я понемногу начинал проникаться величием 1984 года. Это был последний осколок эпохи застоя, золотого времени в истории СССР, когда власти наконец-то перестали экспериментировать на своими подданными и позволили им просто жить. Подданные этого подарка, разумеется, не оценили – в полном соответствии с концепцией Маслоу они набили животы, натаскали в свои квартирки польские гарнитуры за 830 рублей и захотели перемен. Перемены себя ждать не заставили – в марте-апреле 1985-го Черненко умер, застой закончился, а вместо него начались интересные времена, которые продолжались и к моменту, когда меня унесло в прошлое.

Ну а поскольку в будущем все были уверены, что перестройку затеял лично товарищ Горбачев, то отложить её было проще простого – достаточно убрать его фигуру с политической доски. Причем именно сейчас, когда он всего лишь один из многих секретарей ЦК, опасности не ощущает, а его охрана имеет весьма невзрачный вид.

Смерть Горбачева, разумеется, не означала, что всё сразу станет хорошо. Черненко всё равно умрет, и я не смогу этому помешать, даже если вдруг прорвусь к самому главному кремлевскому врачу – кто там сейчас, Чазов? – и изо всех сил, с большим ножиком в руках, попрошу его присмотреться к здоровью Генсека. Правда, сначала меня к Чазову не пустят, потом не послушают, а затем могут и в психушку закрыть, чтобы я перестал везде видеть чертиков. Да и за ножиком придется ещё раз съездить в Шахты.

После же неминуемой смерти Черненко высший партийный пост Советского Союза вряд ли останется вакантным. Если ликвидировать Горбачева, Генсеком может стать кто угодно, и нет никаких гарантий, что этот кто угодно не наворотит таких дел, перед которыми меркнет всё, совершенное Горбачевым и Ельциным вместе взятыми. В общем, как бы я ни кидал жребий, всё равно получался клин. Мне всё ещё нужен был план, причем реалистичный и не связанный с инопланетянами.

***

Но даже если я решусь на ликвидацию Горбачева, оставалась одна большая проблема. В Шахтах я отчетливо понял, что не был убийцей и не знал, как им стать.

Тыкать ножиком в живого человека не так легко, как кажется. Тот «афганец», который пытался вдолбить в меня основы ножевого боя, переступил ту черту, которая отделяет сугубо мирного обывателя от хладнокровного убийцы. Я не знал, сколько «духов» он прикончил в Афгане и сколько из них – ножом; у меня даже мысли не возникало спрашивать такое. При этом я знал, что он пошел в армию сразу после школы и научился убивать именно там, в доблестной Советской армии. С одной стороны, это было страшно – всё же пять с лишним миллионов тинейджеров, психика которых позволяла им лишать жизни других людей. С другой – армия как раз для этого и существует, и без неё никакого СССР не было бы, а Советская Россия закончилась бы после года прозябания.

То есть для меня самым простым способом привести себя в нужное состояние для решения проблемы кадров, которые развалили СССР и долго и нудно строили капиталистическую Россию, оставалась армейская служба, которую я избежал в первой жизни. Правда, там сейчас служили два года; я смогу попасть в осенний призыв и вернусь на гражданку – вопрос моего выживания оставим теории вероятности и элементарному везению – в конце 1986-го. А тогда будет уже поздно что-либо менять настолько коренным образом, даже если я смогу прикончить всё Политбюро. Вкусивший гласности народ сотрет в пыль любого, кто посягнет на его право нести чушь. Это свободу дают сразу и всю; закручивать гайки надо постепенно. Нынешние коммунисты на подобную филигранную работу не способны категорически.

Можно было заменить два года армии элементарным огнестрелом. Я почему-то был уверен, что на расстоянии убивать легче, достаточно заучить нужную последовательность действий. Засыпать заряд, забить пыж, засыпать дробь, забить ещё пыж... поджечь фитиль, направить оружие на цель – и молиться, что всё было рассчитано правильно. В конце концов, не просто же так солдат муштруют? Легче думать, что ты просто выполняешь заученные приемы, чем переживать о том, что твоё оружие нацелено на живого человека.

Конечно, я не отказался бы от легендарного «глока»; я был согласен даже на примитивный ПМ – с запасом патронов, разумеется. С ними, наверное, было бы проще – или, как минимум, безопаснее. Например, не надо было дрожать над навеской взрывчатки или опасаться, что материал трубки за проведенные на помойке годы растерял все заложенные производителями прочностные свойства.

Но заводской «ствол» оставлял следы – даже самый нелегальный. Многих киллеров девяностых ловили как раз через оружие – у милиции были способы узнать, кто продавал и кто покупал. Конечно, там всё было много сложнее, пойманный убийца мог и отмазаться с помощью ушлых решал-адвокатов, а доказательства по его делу таинственным образом исчезали из опечатанных комнат в отделах милиции.

У меня не было знакомых решал, не имел я и высокопоставленных родственников, само наличие которых сделало бы невозможным уголовное преследование. К тому же сейчас правоохранительные органы ещё не утратили живительный импульс борьбы со злом, который они получили при Андропове. Черненко скучные материи не интересовали, и каких-либо руководящих указаний на эту тему он не выдавал – и милиция пока что двигалась прежним курсом. Впрочем, не слишком усердно. Цену словам первых лиц государства народ знал хорошо, выучил за время позднего Брежнева, и инициативы Андропова приняли не сразу. А когда приняли всем сердцем и душой, оказалось поздновато – курс партии в очередной раз вильнул в непредсказуемом направлении, и любые инструкции прошлого вдруг в один момент стали неактуальными,

Для меня это означало лишь одно – соваться в местное преступное подполье мне категорически нельзя. Даркнета тут ещё нет, до своеобразной анонимности интернета ещё лет двадцать, и любой контакт с каким-нибудь вором в законе закончится тем, что подозрительного незнакомца сдадут милиции – просто на всякий случай, чтобы не отсвечивал и не мешал солидным людям делать бизнес.

Других способов обзавестись фабричным оружием я не знал. Наверное, можно было обокрасть какого-либо охотника – но это был совсем скользкий путь, который не давал стопроцентной гарантии успеха. Местные милиционеры умели раскрывать и квартирные кражи – особенно если они связаны с пропажей огнестрела. Ну а если этот огнестрел ещё и всплывет в каком-либо убийстве...

Оставались только самоделки. Про собственноручно изготовленное оружие я уже думал, но без фанатизма, к тому же у него были свои ограничения и свои проблемы, которые надо было решать в процессе эксплуатации. Проще всего, конечно, было превратить охотничий дробовик в обрез вроде того, что был показан в балабановском «Брате», который наше поколение смотрело как документалки с небольшими вкраплениями художественного вымысла.

У дробовика убойная сила была, как правило, повыше, но я помнил, как один мой приятель детства собрал свой собственный обрез, который раскрылся ромашкой после единственного выстрела, но разнес выставленный в качестве мишени кусок фанеры в мелкую пыль. Если поиграть с картечью, то у того же Горбачева не будет ни малейшего шанса выжить.

Правда, постоянно таскать с собой подобный поджиг из подручных материалов опасно – в первую очередь для самого себя, – но в некоторых ситуациях и он мог помочь. Я пока не знал ничего про эти ситуации и даже с трудом мог их нафантазировать, но во время посиделок с Жасымом и Дёмой мои мысли приобрели нужное направление.

[1] Я был уверен, что парады 9 мая были всегда. Но после вдумчивого изучения темы (прочитал статью в вики) выяснил, что нифига. В СССР военные парады делали в основном 7 ноября, и только на круглые даты – ещё и 9 мая. То есть в 1985-м Егор мог посмотреть на технику, но в 1984-м ему нужно было ждать до ноября. Привычные сегодня ежегодные парады на День Победы начались с 1995 года.