Поход без привала

5

Аркадий Князев как должное воспринимал, что его всегда посылают на самое трудное дело. Ему даже нравилось это. Доверие начальства укрепляло веру в собственные силы. И по характеру своему не мог он держаться в стороне от главных событий.

В кругу друзей любил Аркадий порассуждать о жизни. «Главное не закисать, ряской не покрываться, — говорил он. — Ровной дороги не жди, чем труднее, тем интереснее. Тебя гнут, а ты выпрямляйся. Горечь кипит, а ты тряхни чубом, дай плясовую. Смерть в глаза, а ты смейся. Тогда ты мужчина. А так — кисель овсяной: и вид невзрачный, и оскомина от кислятины».

Во всем корпусе он один, наверно, почти всю зиму щеголял в хромовых сапогах со шпорами, обувал валенки лишь в самые трескучие морозы. Товарищи подшучивали: «Ты что же, Аркадий, спасовал, значит?! Где твои хромовые?» Он отвечал серьезно: «В тепле сапоги держу, чтобы кожа не перемерзла. Потрескается, где другие возьму?!»

Об этом он вспомнил почему-то сейчас, по дороге к передовой. С улыбкой покосился на сапоги: можно смотреться в них, словно в зеркало. Все кругом тусклое, серое, а сапоги так и светятся.

Утро наступало холодное, но без дождя. Кое-где среди облаков виднелись голубые просветы. Значит, жди авиацию. Правда, летчики просыпаются не вместе с солнцем. Пока встанут, пока позавтракают… Впереди еще два или три спокойных часа. За это время полк спешится, примет боевой порядок, сблизится с противником. Тогда и авиация будет менее опасна.

И вдруг на опушке — выстрелы! Князев пришпорил коня, галопом проскочил лес. Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить обстановку. У развилки дорог головная походная застава столкнулась с немцами. Фашистов было человек двести. Они так и стояли колонной: тот, кто командовал ими, еще колебался — развертываться для боя или продолжать марш?

Князева разозлило спокойствие гитлеровцев: идут, сволочи, как на прогулке, как по своей земле — даже дозорных не выслали! Ну тем хуже для них!

Полк уже выдвинулся на опушку. Сабельные эскадроны быстро развертывались по краю леса. Лошади пофыркивали, тревожно прядали ушами, слыша близкие выстрелы.

«Успею! Рискну!» — думал Князев.

Торжественным, ликующим голосом, словно любимый запев, взметнул он команду:

— Направление атаки на отдельный сарай! Направляющий эскадрон второй; третий уступом влево; четвертый во втором эшелоне за первым!.. Шашки к бою! Рысью ма-а-рш!

Сам не сдержался, поскакал со вторым эскадроном, разыскивая глазами немцев: вон они, уже заметили конницу, разворачиваются в цепь, падают.

— Вперед! — крикнул он, выхватив клинок и пуская коня в карьер. Слышал за собой грозный гул катящейся лавы, видел шарахавшуюся толпу немцев и уже чувствовал, понимал: это победа! Радость вспыхнула в нем, и он, задыхаясь от встречного ветра, от счастья, готов был всю оставшуюся жизнь отдать за минуту такого полета!

Немец-унтер знал, как укрыться от шашки: присел, двумя руками вскинув над головой винтовку. Но конь, воедино слитый с всадником, сбил немца грудью, крутнулся на месте, и Князев, свесившись с седла, рубанул гитлеровца вдоль спины: кровяная полоса перечеркнула серый мундир.

Фашисты метались, не оказывая сопротивления. Всадники настигали их среди кустов. Слышался лошадиный храп, вопли, редкие выстрелы.

Князев, остывая, выругал себя: зачем так увлекся?! Галопом погнал коня на возвышенность, к опушке. Оттуда и без бинокля видна была длинная колонна гитлеровцев, выползавшая из-за поворота дороги километрах в трех от леса. Головные подразделения фашистов уже рассыпались в цепь.

— К пешему бою, слезай! — закричал Князев. Команду его подхватили несколько голосов, она покатилась все дальше и дальше. На взмыленной лошади пронесся мимо старший лейтенант Валерий Стефанов — совсем еще юный, восторженный, быстрый. Его эскадрон спешивался тут, на возвышенности. Коноводы уводили в лес лошадей.

На поле не осталось всадников. Только трупы валялись среди кустов. Множество серых трупов на молодой яркой траве. Возле дороги вскидывалась, пытаясь подняться, раненая лошадь. Князев болезненно поморщился, показал глазами бойцу. Тот поднял карабин, прицелился, выстрелил. Лошадь затихла.

Немцы приближались. За их цепью появились черные, с большими крестами на башнях, машины.

— Товарищ подполковник, танки!

— Ну и что?! — процедил Князев. — Где представитель наших танкистов? Ага, тут! Лесной мысок видишь перед оврагом? Выдвигайся по просеке, за мыском фрицы тебя не увидят. Замаскируйся и жди. Как подставят борта — не зевай!

Танкист убежал к машинам, а Князев пошел к артиллеристам, сам показал, где развернуть батарею.

Немцы не торопились, готовя атаку, чтобы сразу нанести решающий удар. Вероятно, они не рассчитывали на сильное сопротивление. Опушка леса была пуста, гвардейцы отвечали редким огнем. Покружился над позициями полка двухфюзеляжный разведчик и тоже ничего примечательного не обнаружил. Даже траншей не было на этом участке.

Фашисты действовали тем же способом, что и вчера. Пустили вперед две группы танков, по десять штук в каждой. Следом валила пехота. По танкам открыла огонь полковая батарея. Снаряды ее не пробивали лобовую броню. Машины с лязгом неслись к опушке. Отстала только одна, у которой распласталась гусеница.

Но вот из леса, клином выпиравшего в поле, ударили советские танки. Они били с места, хорошо видя цель. Сразу вспыхнули две вражеские машины на левом фланге. Еще одна сбавила ход и начала вилять из стороны в сторону, будто слепая. Четвертая с полного разбега замерла на месте, над ней взметнулся черно-багровый столб пламени.

За несколько минут фашисты потеряли восемь боевых машин. Остальные разом повернули обратно. Немецкая артиллерия, прикрывая их отход, принялась молотить по чем попало — танковую засаду враг так и не обнаружил.

— Ничего, неплохо денек начался, — сказал Князев, глядя на истекающие дымом немецкие танки. — Теперь фрицы крепко почешутся, прежде чем снова в атаку полезут!

…Удачные действия подполковника Князева, который неожиданно для врага появился на фланге наступающей группировки, заставили немцев не только остановиться, но и попятиться назад, к селу Всходы. Испугались фашисты — как бы не отсекли их на западном берегу Угры.

За три дня боев с войсками Белова гитлеровцы потеряли семьдесят танков. Урон был ощутимый, напор врага заметно ослаб. Воздушно-десантный корпус с помощью гвардейцев вырвался из уготованного ему кольца и присоединился к главным силам. Все войска вновь были вместе. Подавшись немного на запад, группа Белова опять имела сплошной фронт обороны и хорошо подготовленные рубежи в тылу.

Больше того: Белов еще не ввел в бой свои основные резервы. Ожидая приказа, укрывалась в лесах 1-я гвардейская кавалерийская дивизия, имевшая четыре с половиной тысячи человек. В полной готовности находились шесть тысяч парашютистов и две тысячи бойцов 1-й партизанской дивизии. Павел Алексеевич, берег эти соединения для главного, решающего момента.

Атаковать продолжали немцы, хотя общая обстановка в районе группы Белова складывалась в пользу советских войск. 4-й и 43-й немецкие пехотные корпуса, наступавшие на освобожденную беловцами и партизанами территорию, повернулись фронтом на север и северо-запад, оставив против 50-й армии только заслоны. Генерал Болдин вполне мог бы раздробить их. А Белов ударил бы ему навстречу, бросив в бой свои сильные резервы. Немцы оказались бы между молотом и наковальней.

Однако день проходил за днем, но о наступлении 50-й армии никто больше не вспоминал. Павел Алексеевич довольно скоро понял, в чем дело. На юге, в районе Харькова, немцы добились большого успеха. Туда, естественно, было приковано внимание Ставки, туда отправлялись резервы… Тем более, казалось, надо воспользоваться шансами на успех и нанести врагу поражение здесь, на Западном фронте. Однако у высшего командования были какие-то свои соображения. Может, оно не хотело перемещать центр боевых действий ближе к Москве? Во всяком случае на запросы об оперативных перспективах штаб фронта не отвечал. Стало ясно, что планировавшаяся наступательная операция проводиться не будет.

Продолжать дальнейшую борьбу в тылу врага не было смысла. И думать теперь следовало не о разгроме фашистов, а о том, как спасти собственные войска.

— Зря терзаешься, командир, — сказал Щелаковский, уловивший перемену его настроения. — Не тебе рассказывать, сколько неприятностей причинили мы гитлеровцам, сколько вражеских сил на себя оттягивали и продолжаем оттягивать. Ради этого стоило перенести все трудности.

— Не спорю. Но мы можем сделать гораздо больше, — ответил Белов. — Могли бы сделать, — поправился он.