Поход без привала

8

4 июня Белов и Щелаковский еще раз обсудили сложившееся положение и пришли к выводу: продолжать борьбу в тылу противника нет смысла, группа войск обречена на разгром.

Подполковник Вашурин подготовил радиограмму в штаб Западного фронта. Командир и комиссар скрепили ее своими подписями.

«Настало время просить вашего совета. Оценка обстановки: три дивизии противника с громадным превосходством танков и авиации успешно продвигаются, ломая героическое сопротивление войск группы, не считаясь со своими большими потерями, подводя резервы.

За 12 суток тяжелых боев противник овладел большей половиной ранее занимавшегося группой района. Еще сутки боя — и возможен прорыв противника в центр группы и разъединение наших сил. Дальнейший бой грозит уничтожением живой силы наших войск.

В целях сохранения живой силы; качественно высокой боеспособности просим разрешения на выход из окружения при условии продолжения упорных оборонительных боев.

План: прорваться восточнее Ельни в район 5-го партизанского стрелкового полка. В дальнейшем прорываться в направлении на Киров для соединения с войсками фронта.

Просим срочных мер помощи и совета».

Прорываться возле Ельни… Павла Алексеевича очень беспокоило, как отнесутся в штабе фронта к этому предложению. На первый взгляд, казалось нелепым: группа войск движется не на восток, не к линии фронта, а на юго-запад, в тыл гитлеровцев. Однако Белов все обдумал и взвесил, прежде чем предложить такой необычный маршрут.

Враг ожидает, что войска Белова пойдут к своим по кратчайшему пути. Это самое простое, элементарное решение. Так, кстати, действовал в свое время генерал Ефремов. Учитывая это, фашисты сосредоточили в предполагаемом районе прорыва, вдоль Варшавского шоссе, особо крупные силы, в том числе танковые. На этом участке 50-я армия с самого февраля раз за разом пыталась пробить коридор к Белову, да так и не смогла. Там фашисты готовы были к отпору и к контрудару. А возле Ельни кольцо окружения значительно слабее. В этом месте враг прорыва не ждет. К тому же в том направлении простираются лесные массивы, находящиеся под контролем партизан. Немцы в эти леса нос не совали.

Вырвавшись на оперативный простор, Павел Алексеевич намеревался круто повернуть к линии фронта, используя благоприятную местность. Путь гораздо длиннее, зато больше шансов выйти к своим…

Ответ из штаба поступил на следующий день. Командующий разрешил Белову выходить на Большую землю. Не возражая, по существу, против намеченного плана, он предложил еще два варианта прорыва: на север, к главным силам Калининского фронта, или на Мосальск, навстречу наступающей группировке противника.

Оба эти варианта были отвергнуты Беловым, Щелаковским и Вашуриным. По пути на север предстояло форсировать Днепр. Как? На чем? Затем — пересечь железную дорогу и автостраду Минск — Вязьма. Эти важнейшие коммуникации охранялись противником особенно тщательно. Ну, а идти на Мосальск, вступать в сражение с основными силами наступающей вражеской группировки, тем более не было смысла. Если войска Белова и пробьются, то лишь ценой огромных жертв.

Окончательно решили двигаться в юго-западном направлении.

— Ты знаешь, чего я больше всего опасаюсь? — сказал Павел Алексеевич комиссару. — Потерять управление, вот что. Мы пойдем через леса и болота, войска рассеются в дебрях, радиосвязи между частями нет. Вместо мощного одновременного удара по немецкой обороне — разрозненные толчки. Сейчас особенно нужны организованность и понимание общей задачи. Поэтому предлагаю собрать завтра командиров и комиссаров соединений, поговорить, чтобы людям все было ясно.

— Оголим дивизии в напряженное время.

— Алексей Варфоломеевич, я не люблю совещаний. Но тут — нужно. Напомним командирам, что группа — это единое целое и каждый из нас несет свою долю ответственности за общий успех. И пусть доведут эту мысль сверху донизу, до каждого бойца.

— Хорошо, — сказал Щелаковский. — Я вызову политработников…

Для последнего совещания была выбрана небольшая деревушка юго-западнее Дорогобужа. Командиры и комиссары соединений прибыли туда в указанный срок. Неподалеку, постепенно приближаясь, грохотал бой. Отчетливо слышны были орудийные выстрелы, доносился даже треск пулеметов. Комендантский эскадрон окопался за околицей на случай, если к деревне прорвутся танки.

Глядя на спокойные лица офицеров, Павел Алексеевич подумал: насколько же привыкли люди к необычной обстановке. Она стала их повседневностью, их бытом. Нервная система приспособилась к непрерывному напряжению, которое гораздо сильней, чем в обычных фронтовых условиях на передовой, не говоря уж о сравнительно безопасном тыле.

Вот он сам выступает сейчас перед командирами, рассказывает о плане прорыва, а слух его привычно отмечает каждое изменение в шуме боя, мозг почти бесстрастно фиксирует: в воздухе «юнкерсы», проходят над деревней. Это не опасно, летят по прямой, дальше. А вот на севере участилась артиллерийская пальба: значит, немцы снова начинают атаку, и наши могут не выдержать.

Никогда раньше не доводилось Белову сообщать своим подчиненным сразу столько неприятного. И ни одной хорошей, ободряющей новости. Даже сводки Совинформбюро — и те были последние дни скверные. О всех заботах и бедах говорил Павел Алексеевич напрямик, ничего не утаивая и не смягчая. Офицеры слушали его сосредоточенно, деловито, не выражая эмоций. Недовольство проявилось только тогда, когда Белов прочитал короткий список командиров и комиссаров, которых наметили вывезти на Большую землю последними рейсами самолетов.

— Это что, товарищ генерал, недоверие нам?

— Нет. Мы хотим свести до минимума потери старшего комсостава. Те, кто улетает, должны организовать взаимодействие прорывающихся частей с войсками десятой армии. У вас, товарищи, будет много работы.

— А как с ранеными? — пробасил генерал Баранов.

— Тяжелых оставим у партизан в лесных госпиталях. Тех, кто может передвигаться, надо сосредоточить в своих дивизиях, свести их в одно подразделение во главе с медиками.

— Мы формируем дивизион раненых, — сказал Баранов. — Никто не хочет оставаться здесь. Ни тяжелые, ни врачи. Медперсонал правдами и неправдами добывает лошадей и повозки.

Виктор Кириллович смотрел вопросительно, ждал ответа. Что сказать ему? Конечно, обозы с ранеными будут обузой войскам. Но как оставить людей, вопреки их желанию, в немецком тылу?!

— Пусть, — подавил вздох Белов, — пусть медики решают сами, товарищи.

В конце длинной улицы, которая просматривалась из окна, взметнулся высокий и узкий фонтан земли. Рядом — другой. Жалобно зазвенели стекла. Выстрелы танковых пушек ухали километрах в двух, не дальше. Генерал глазами показал полковнику Зубову на дверь. Тот вышел.

— Еще одно, — вновь заговорил Белов. — Получена директива штаба фронта, которая запрещает нам брать с собой партизанские части. Партизаны останутся в лесах и разделятся на отряды численностью от пятидесяти до четырехсот человек.

— Разрешите, товарищ генерал! У нас в партизанской дивизии много комсостава из регулярных войск. Нам как?

— А военнослужащие из числа окружеицев?

— Я понимаю, товарищи, насколько все это сложно. Старший комсостав мы отзовем, уже готово распоряжение. А вот бойцы и командиры из окруженцев… — Павел Алексеевич развел руками. — Теперь они считаются партизанами. Им, конечно, трудно привыкать к партизанской тактике, трудно оставаться на занятой врагом территории. Нарушать директиву мы не имеем права. Но те, кто очень хочет идти с нами, пускай идут.

Совещание закончилось. В деревне все чаще рвались снаряды. Однако люди не спешили разъехаться. Начинался в их общей судьбе новый трудный этап. И, наверно, многим из участников совещания никогда больше не суждено будет встретиться.

Командиры подходили к Белову, выслушивали последнее напутствие, обменивались рукопожатиями. Генералу Баранову, склонному к риску, Павел Алексеевич посоветовал:

— Осторожней будьте, Виктор Кириллович, берегите себя. Не оставляйте дивизию без головы. Поменьше на лошади, побольше пешком. Так надежней.

— Ничего, — пробасил Баранов. — Я в тыл к немцам на коне въехал, из тыла тоже на коне выеду!

Простившись со всеми, Павел Алексеевич задержал только командира 1-й Смоленской партизанской дивизии. С ним предстоял разговор о том, как обмануть немцев.

Стрельба перекипала у самой околицы, оставаться в деревне было уже невозможно. Штабные офицеры сели на коней и поехали по просеке в сторону Дорогобужа. Павел Алексеевич на ходу говорил о той задаче, которая доверялась партизанскому соединению…

На ночь штаб остановился в маленьком поселке лесорубов. Вдоль ручья тянулась поляна с пятью избами да тремя пустовавшими бараками. Глухомань такая, что местные жители за восемь месяцев оккупации не видели ни одного немца. И все же Павел Алексеевич не занял из предосторожности лучший, конторский дом, а устроился в неприметной кособокой хатенке.

Вечером усталость разом свалила его, крепко уснул на прохладной нетопленой печке. Перед рассветом разбудили блохи. В избе было душно, на лавках и на полу похрапывали сослуживцы. Захотелось глотнуть чистого воздуха. Павел Алексеевич натянул сапоги.

Утро наступило росистое, но не туманное. Солнца еще не было, оно лишь подсвечивало снизу кучевые облака, пылавшие ярким пламенем разных оттенков. На земле это пламя отражалось в каплях росы — будто мириады крохотных бриллиантов вспыхивали и гасли на поляне и на опушке.

Идиллическую мирную картину нарушал отдаленный грохот канонады — бои на западе не прекращались всю ночь.

Повернув за угол, Павел Алексеевич увидел кряжистый дуб с крупной, литой листвой. Десяток лошадей у коновязи. Оттуда навстречу генералу шагнул сержант из комендантского эскадрона. Левой рукой он придерживал на груди «шмайссер», из широкого раструба трофейного сапога торчал, как у немца, запасной магазин с патронами. Пожилой и высокий, сержант не по-военному сутулился, но движения его были скупы и точны, угадывалась в нем собранность, ловкость бывалого кавалериста. Лицо темное, с глубоко врезанными морщинами. Горбатый нос и узкие, будто в постоянном прищуре, глаза придавали ему какое-то диковатое выражение. Виски и усы выбелены сединой. Лет сержанту, пожалуй, больше, чем Павлу Алексеевичу. При штабе, в тыловых подразделениях и даже в разведывательном дивизионе немало таких ветеранов.

— Сон не идет? — улыбнулся Белов.

— Отделение мое в карауле. Проверяю. Ребята молодые, как бы не разморило.

Закурили возле коновязи. Лошади недовольно фыркали от едкого махорочного дыма.

Лучи солнца, прорвавшись сквозь островерхий частокол темного ельника, косо легли на поляну. Ярче зазеленела трава, рубиновой россыпью проступил дикий клевер, засветились пунцовые купы цветущего шиповника.

— Красота-то какая! — не сдержался Белов.

— Душе очищение, — ответил сержант.

«Верующий, что ли?» — подумал Павел Алексеевич. Поинтересовался:

— Давно в корпусе?