Первый шпион Америки

5

Каламатиано вернулся домой в три часа ночи. Робинс, самый стойкий, несмотря на огромное количество выпитой им водки, всех развез на извозчике по домам и даже уговаривал выпить еще по стаканчику у него в гостинице, но Ксенофон Дмитриевич решительно отказался и правильно сделал: жена не спала, поджидая его. Время было тревожное, и ее мучили всякие дурные предчувствия. А едва он вошел в дом и поцеловал ее, как она тотчас заснула. Ему же не спалось. Он прилег на диван в кабинете, мысленно возвращаясь к Муре и Локкарту, странной парс, с которой судьба неожиданно свела его, хотя о каждом из них он знал еще раньше, до этой встречи.

Старый приятель Ксенофона Дмитриевича грек Ликкиардопуло, работавший в Московском Художественном театре и переводивший с английского, тоже, кстати, немецкий шпион (а может быть, и английский), еще до революции рассказывал Каламатиано, что перед войной у Муры был большой роман в Германии с кайзером Вильгельмом и его разведкой. Муж Муры Иван Александрович Бенкендорф, дальний родственник российского посла в Англии, в 1912 году получил должность секретаря при русском посольстве в Берлине, куда Ликки, как звал своего приятеля Каламатиано, уже ездил в 15—16-м годах под видом греческого купца, и Каламатиано давал ему подробные консультации относительно бизнеса и даже рекомендовал его своим деловым партнерам в Германии. Возвращаясь из этих поездок, Ликки непременно посещал Ксенофона Дмитриевича, привозя несколько бутылочек доброго немецкого вина и потешая друга за приятной беседой всякими забавными историями из бюргерской жизни. Одна из них касалась и Муры, которую хорошо помнили в Берлине. Ликки не говорил, что она шпионка и продолжает работать на германскую разведку. Он только упомянул про ее роман с кайзером и разведкой, а умный человек сам догадается, что это за роман, который не так просто потом разорвать. Это крест пожизненный.

Ликки давно и хорошо знал и Локкарта, еще с 1912 года, когда Роберта направили в Москву работать в консульство и он быстро из рядового сотрудника превратился сначала в вице-, а потом и в генерального консула, став заметным человеком в первопрестольной. Каламатиано сам часто его видел в «Праге» то с графом, писателем Алексеем Толстым, то со знаменитым в те годы актером Михаилом Чеховым, то с русской кинодивой Верой Холодной. Генконсул то обедал со Станиславским, то катил на тройке с городским головой Челноковым, то засиживался в «Летучей мыши» Балиева, с кем тоже был знаком накоротке. Английское консульство находилось у Красных ворот, и у Локкарта вошло в привычку говорить: «Я к Красным», он и не подозревал, что это выражение приобретет для него столь символическое значение.

Приехав в Москву, как и полагается дипломату, с женой, австралийкой Джейн Тернер, он, появляясь с ней на официальных раутах, редко брал ее на дружеские вечеринки, которые зачастую заканчивались под утро. Роберт купил себе бобровую шапку и широкую шубу с бобровым воротникам, в чем щеголяли обычно богатые, внезапно преуспевшие артисты, завел вскоре себе молоденькую красивую русскую подружку, открыто появляясь с ней зимой на Патриарших прудах, куда все ходили кататься на коньках, а летом их часто видели на теннисном корте. Теннис и коньки также составляли часть повседневной жизни аристократов и богемы, и Локкарт быстро вписался в эту среду. В силу своего дипломатического положения он старался не афишировать перед всеми интимную близость их отношений, и о его любовной связи знали всего несколько человек, в том числе и Ликки, которому Локкарт поверял многие тайны. Приезжая домой под утро, он оправдывался перед Джейн особенностями русской национальной жизни: так принято, весь московский бомонд предпочитает ночные увеселения, а где еще можно непосредственно из первых уст узнать все новости. Говоря это, он садился за рабочий стол и сочинял очередное донесение, как бы давая жене понять, что лишь жестокая необходимость диктует столь изнурительный стиль жизни.

Джейн, конечно же, догадывалась, это нельзя было не почувствовать по блеску глаз, еле уловимому запаху чужих духов, который он приносил с собой, но в то время ей было не до развлечений: она носила во чреве будущего ребенка и утешала себя одной мыслью: у всех мужчин так, когда женщина рожает, в это время она дурнеет, и они смотрят на сторону. Но когда появится малыш, вес переменится. Роды прошли неудачно: ребенок родился мертвым, а Джейн сама чуть не умерла от родовой горячки. Локкарт на время расстался с подружкой, тяжело переживая смерть первенца, и отвез жену обратно в Лондон.

За несколько лет к его секретным донесениям в Лондоне так привыкли, что по самым разнообразным проблемам и вопросам зачастую обращались не к послу Джорджу Бьюкенену в Петроград, а к нему, Локкарту, в Москву. Он знал всех и все, мог взять интервью у какого-нибудь большевистского или эсеровского лидера, чтобы получить из первых рук сведения о их боевых дружинах, политических планах или местонахождении Ленина. Бьюкенен старел, и в Форин офис все чаще задумывались, что пора его сменить, тем более что преемник уже был, ни у кого в голове другой кандидатуры и не возникало. Конечно, ходили слухи о его любовницах, но одно дело консул, а другое — посол, тут можно гайки закрутить покрепче.

Скандал разразился летом 1917 года, когда Локкарт мысленно уже примерял черный смокинг посла. В театре на очередной премьере, которые он не пропускал, Роберт встретил красивую молодую еврейку, их познакомили, она с первой секунды ослепила его своей яркой внешностью: большие грустные глаза, чувственные полные губы, кожа нежнее персика, все как в стихах Саади. Он потерял голову. Через неделю поползли слухи как по Москве, Петрограду, так и по Лондону, о их бурном романе каким-то странным образом узнала Джейн, и старый Джордж Бьюкенен спешно вызвал молодого дипломата на рандеву, предложив ему срочный отпуск с непременным условием возвращения на родину. Это был приказ, и Локкарт скрепя сердце подчинился. Но долго в Лондоне он не усидел. Джейн к тому времени наконец-то благополучно разрешилась от бремени мальчиком, Роберт побыл немного с сыном, но сердце его уже рвалось обратно, в Москву, в Россию.

Джейн не хотела его отпускать, в то же время понимая, что молодому дипломату надо как-то расти, делать карьеру, чтобы в зрелые годы рассчитывать на солидную должность в министерстве или парламентское кресло. Роберт мечтал о посте министра иностранных дел. Он клялся, что вообще больше не посмотрит в сторону слабого пола, но жена ему не верила. Он убеждал ее, что Россия — лучшее место для продолжения карьеры. Во-первых, он всех там знает, знает язык, его все знают, что может быть лучше и кто, кроме него, может быть там консулом или послом. Джейн согласилась и готова была поехать вместе с ним, но грянула революция, к власти пришли большевики, и Ллойд-Джорджу, конечно же, понадобился в Петрограде бойкий, расторопный дипломат: решалась судьба первой мировой войны, и выход из нее России склонял весы истории в сторону Германии. Локкарт заверял всех, что никто, кроме него, этого вопроса не решит.

— Поезжайте, Роберт! — сказал премьер-министр. — И помните: русские ни при каких условиях не должны заключить сепаратный мир с немцами!

Тема роковой влюбленности не затрагивалась. Предполагалось, что она закрыта навсегда.

Часы на камине показывали половину четвертого утра. Каламатиано, не желая будить жену, постелил себе в кабинете и, перекрестившись, погасил свечу. Ощущая запах лаванды от чистых простыней, он подумал: как все это может уживаться в одном человеке? Огромное честолюбие, английская чопорность, рассудительность и роковая страсть — три вещи несовместные, противоречащие друг другу. А может быть, руководство английской разведки поставило перед Локкартом такую задачу: вступить в контакт с Мурой? Скорее всего, Муру обязали за ним следить, Локкарт бы на такое не пошел. «И все же это интересно, — засыпая, подумал он. — И составляет одну из увлекательнейших сторон жизни шпиона: разгадывать чужие тайны».

Еще в марте в Мурманск пришли два английских крейсера, «Глори» и «Кокран», чуть позже подошел французский «Адмирал Об». Вместе с крейсерами прибыло 1200 человек десанта. Формально военные корабли были посланы для охраны фуражных и оружейных складов союзников, которые находились в Мурманске. Англичане опасались, что немцы их захватят, когда после первого неудачного тура мирных переговоров в Брест-Литовскс Людендорф начал активные военные действия на Восточном фронте. Троцкий тогда даже одобрил эту акцию Антанты, отдал распоряжение властям Мурманска сотрудничать с адмиралом Пуллем и действовать в общем согласии. «Немцы уже хозяйничали на Украине, вторгались в Крым и Прибалтику, угрожали Петрограду и подбирались к Пскову. Но 3 марта мирный договор был подписан, военные действия на время прекратились, и немецкое командование потребовало убрать союзнические крейсеры и десант из Мурманска. Союзники же, спеша доказать, что не отдадут Россию немцам, и стремясь своим военным присутствием оказать давление на новую власть, совсем не собирались уходить из Мурманска. Положение было настолько неясное, что союзники подтолкнули Японию войти 5 апреля во Владивосток, а следом за ними там высадился и союзнический десант. Западная разведка доносила, что Людендорф лелеет планы захвата Петрограда и оккупации Москвы, а значит, надо его предупредить: союзники Россию не отдадут.

Казалось, что Ленину по всем позициям выгоднее было солидаризироваться с бывшими союзниками: Англией, Францией и Америкой, и, несмотря на подписанный в марте договор о мире с немцами, мало кто из западных «наблюдателей» верил, что это было сделано осознанно и с расчетом на дальнейшее сотрудшгчсство. В это мало верили и сподвижники Ленина, полагая, что Брест-Литовская хартия всего лишь маневр, уловка, чтобы выиграть время. Так всем твердил и Робинс, комментируя свои обеды с Троцким и Ильичем. Так считал и Локкарт вплоть до 12 апреля, когда Петерс повез его поглазеть на анархистскую бойню.

— Но какая была нужда так спешно расстреливать этих заблудших? — с мрачной миной спросил он в автомобиле Якова Христофоровича.

— 23 апреля приезжает Вильгельм Мирбах, немецкий посол, — простодушно ответил чекист. — Ленин приказал навести порядок в столице.

— Велика важность, граф Мирбах! — воскликнул Робинс.

— А вот становится великой важностью! — лукаво улыбнувшись, отозвался Петерс. — Судя по всему, этот мир не временный и подписан надолго. А вы крепко задумайтесь, господа союзнички, в каком интересном положении можете в один прекрасный момент оказаться…

Это предупреждение Петерса и его кровавые старания в честь прибытия графа Мирбаха произвели на Локкарта большое впечатление. Пока немцы вели себя нагло, угрожая захватом Петрограда и северных областей, нагло хозяйничая на Украине, в том числе и на территориях, им не принадлежащих, а состоящих под юрисдикцией России, все могло быстро измениться, и договор мог быть расторгнут. Приезд же немецкого посла, устройство посольского корпуса означало этап укрепления германо-советских отношений, а значит, крах всех надежд на то, что Кремль повернется лицом к бывшим союзникам. А это автоматически приводило Англию, Францию и США к поддержке контрреволюционных партий и движений, а следом и к открытой интервенции против большевиков. И тогда вчерашние друзья в один миг становились врагами. На это и намекал дальновидный Петерс, говоря о том «интересном положении», в каком лично они, Локкарт и Робинс, могут оказаться.