Бальзак. Одинокий пасынок Парижа

* * *

Как нежное молодое деревце не может противостоять разыгравшейся стихии, так Оноре оказался бессилен перед лицом собственного тщеславия. Тщеславие – ахиллесова пята любого гения. Слишком медленно утверждалась самодостаточность Бальзака, чтобы он смог избежать многочисленных комплексов. Писатель страдал собственной недооценённостью, вложенной в него с самого детства. По сути, теми же недостатками, которые были присущи и его покойному батюшке, вся жизнь которого была посвящена отстаиванию пресловутого дворянского «де» в своей, как ему казалось, не совсем звучной фамилии.

В Вене Бальзаку следовало учитывать одно важное обстоятельство: Ганские вели светскую жизнь. Поэтому, как он понимал, придётся встречаться со знатными лицами из высшего общества. У пана Ганского в европейском дворянском сообществе обширные связи; вообще, эти надменные поляки обожают внешний блеск и мишуру, они держатся друг за друга и, такое чувство, стараются всюду поспеть. Их суетливость бросается в глаза, но зато они многое успевают – например, заводить нужные связи. С кем ему придётся встречаться в этот раз? Те же Потоцкие: он уже успел убедиться в их влиянии в верхних эшелонах европейской власти. Поляки, с их удивительной пронырливостью, казалось, были всюду.

Ещё в январе 1834 года Бальзак обращался к графине Потоцкой с просьбой рекомендовать его другой графине – некой Терезе Аппоньи, супруге австрийского посланника в Париже Антуана де Аппоньи[105]. Потоцкая согласилась помочь, и вот уже 23 февраля «божественная Тереза» принимает писателя в своём роскошном особняке на улице Сен-Доминик, дом 107. Оноре доволен: ничто так не укрепляет собственное реноме, как нахождение в обществе избранных мира сего.

И вот теперь – теперь, когда Бальзак стал успешным и знаменитым! – следовало предпринимать очередную атаку на высший свет. Он слишком высоко взлетел, чтобы стеснительно жаться где-то у порога «их превосходительств». Довольно! Пусть радуются, что не они, а ОН снизошёл до всех этих маркизов, графов и баронов. Ведь если взглянуть глубже, именно вы, мсье Бальзак, потомок крестьян, уже давно перешагнули всех этих… всех этих шалопаев и клоунов. Но это – так, лишь мысленно, для себя. А потому – тс-с…

Так вот, почему бы ему, в самом деле, не перестать топтаться в этой самой приёмной, выпрашивая, чтобы с ним наконец считались? Графиня Потоцкая пришлась очень даже ко двору: эта полька поможет расширить его связи не только в радиусе парижского бомонда, но и за его пределами. Ничего удивительного, что встреча с «божественной Терезой» Бальзака чрезвычайно вдохновила. Вот оно, свершилось! Оноре в сильном возбуждении: сундук надежд, который он с таким трудом волочил на вершину собственного тщеславия, наконец прибыл по назначению. Мысли формировали желания, а те, в свою очередь, пусть и не быстро, претворялись в жизнь.

Правда, не на пустом месте. Под лежачий камень, как известно, вода не течёт. Чтобы дотянуться до аристократических вершин, следовало соответствовать. По крайней мере внешне. И Оноре сбился с ног. Несмотря на молодость, он выглядел достаточно «неуклюже». Предательский животик, который уже не мог скрыть самый просторный сюртук, маленький рост и щербато-беззубый рот сильно удручали, поэтому приходилось изворачиваться, компенсируя недостатки броской одеждой и атрибутами роскоши. Многие, видя разодетого «как петух» романиста, откровенно хохотали, чем вызывали у «щёголя» неподдельный гнев. Именно на этой почве у Оноре в Париже произошла серьёзная ссора с Эмилем де Жирарденом, едва не закончившаяся дуэлью. Лишь вмешательство некоего отставного капитана королевской гвардии спасло дуэлянтов от кровопролития.

Вообще, рассорившись с Жирарденом, Бальзак сильно рисковал. Все знали, что в июле 1836 года Эмиль смертельно ранил на поединке известного дуэлянта Армана Карреля, основателя газеты «Le National». Два дня спустя Каррель умрёт от ран; в день его похорон собралась десятитысячная толпа.

Впрочем, с чужим мнением Оноре никогда не считался. Появление в свете требовало немалых расходов. Он заказывает у Бюиссона богатый синий фрак с золотыми пуговицами, чёрный атласный жилет (в придачу к сотне прочих жилетов) и чёрные казимировые[106] панталоны. Как он при этом выглядел, можно только догадываться. Когда Бальзака в таком наряде увидел Эжен Делакруа, он был не в силах сдержать улыбки: ну-ну…

Но всё это меркнет в сравнении со знаменитой бальзаковской тростью. Ещё в августе 1834 года Оноре заказывает у мастера Лекуэнта дорогую трость, серебряный (с позолотой) набалдашник которой украшен бирюзой. При внимательном рассмотрении эта трость была достойна своего обладателя. Два сантиметра в диаметре, она расширялась вдвое у рукоятки; на самом видном месте выгравирован фамильный герб Бальзаков д’Антраг. Ходили слухи, что эта «палка» необыкновенно тяжела, и при необходимости можно было отбиться от грабителей. Шептались, будто внутри бальзаковской трости имелся тайник, в котором романист якобы мог хранить наличность, причём не только банкноты, но и золотые франки. Некоторые шли дальше, уверяя, будто эта трость обладала магическими свойствами, помогая романисту в трудные моменты жизни.

Появление у Бальзака этой невинной, на первый взгляд, трости не вызвало никакого фурора. Но это только поначалу. Однако потом что-то случилось, и отношение к бальзаковской трости резко поменялось. Обязательный бальзаковский атрибут неожиданно привлёк внимание не только простых обывателей, но и и тех, кто ещё вчера взирал на парижскую знаменитость и его причуды с явным предубеждением и даже высокомерием.

Например, Дельфина де Жирарден: из-под её пера выпорхнуло удивительное эссе под символическим названием «Трость господина де Бальзака». Судя по заявлениям самой Дельфины, эта «трость с бирюзой» вызвала в парижском обществе необыкновенный фурор и в немалой степени поспособствовала популяризации самого писателя, ставшего настоящей знаменитостью. С подачи газетчиков и карикатуристов трости «à la Balzac» быстро вошли в моду не только в Париже (и даже в Сен-Жерменском предместье!), но и во всей Франции. К парижским модным веяниям с большим интересом присматривались за пределами страны. Так, известный французский художник Огюст Борже впервые прочитал о «бальзаковской трости», находясь в Италии; через какое-то время он был вынужден заказать аналогичную: чтобы «точь-в-точь» как «та».

Вдова Бенжамина Констана специально пригласила романиста на чай, чтобы увидеть воочию и восхититься его «престижным талисманом, который приковывает к себе все взоры»{313}.

«Эта драгоценная трость, – пишет Бальзак в письме Ганской, – того и гляди приобретет европейскую известность»{314}. «Похоже, этой тростью заинтересуются мои биографы, – сообщает он в другом письме. – Она имела во Франции больше успеха, чем любое из моих произведений»[107].

Известный собиратель бесценных раритетов Поль Лакруа[108] не мог остаться в стороне, когда речь заходила о знаменитой трости Бальзака. Он тоже оставил несколько слов об этой «интересной вещице».

Здесь Лакруа описывает свою встречу с писателем в салоне г-жи де Жирарден: «Слушал он молча, без тени смущения, держа наподобие скипетра свою знаменитую резную трость с аллегорическим орнаментом; трость была из черного серебра с орнаментом из золота и драгоценных камней. Он никогда не оставлял эту трость в прихожей вместе со своим пальто, как обычно поступают с тростями, а расхаживал с ней повсюду, как будто это было какое-то драгоценное украшение, и, казалось, бывал польщен любопытством и изумлением, которые она неизменно вызывала. Эту действительно очень красивую трость я могу описать до мельчайших подробностей, так как являюсь теперь ее обладателем: набалдашник ее изображает три обезьяньи головы, очень тонко отлитые по эскизу Лоран-Жана, в них некоторые узнавали Бальзака, Эмиля де Жирардена и Лотур-Мезере. Картина была впечатляющая: Бальзак, важно восседающий, как король, с тростью в руке, в окружении почитателей, в салоне женщины, слывущей одной из самых умных, изысканных и элегантных аристократок»{315}.

Бальзак даже не заметил, как оказался в центре событий: он стал своеобразным эталоном моды.