Энцо Феррари. Победивший скорость

Впрочем, что толку обо всем этом вспоминать? К тому времени, когда умерла жена Феррари, вечеринки с вином и девочками давно уже отошли в прошлое. В преклонные годы он, возвращаясь после субботнего обеда домой, чаще всего читал книги. Может сложиться мнение, что такой человек, как Инженьере, читал Макиавелли или Данте, но это заблуждение. (При жизни его часто называли макиавеллистом, хотя главное произведение Макиавелли «Государь» он так и не прочитал. Это, однако, не мешало ему время от времени цитировать изречения итальянских классиков, почерпнутые из различных сборников, и быть макиавеллистом, так сказать, по самой своей природе.) Инженьере любил Стейнбека и Стендаля, а также забавные рассказы Джованни Гуарески, повествовавшие о жизни в маленьком провинциальном городке в долине По. Кроме того, ему нравились биографии великих военных деятелей прошлого — Наполеона, Горация, Нельсона и Александра Македонского. В воскресенье Инженьере иногда проводил несколько часов в компании со своей внучкой Антонеллой — дочерью Пьеро. Но если в воскресный день должны были состояться гонки Гран При, Инженьере ехал в свои апартаменты на ферме возле испытательной трассы и усаживался перед телевизором. При этом он никогда не забывал вставить в видеомагнитофон кассету. Когда на следующей неделе к нему приезжали гонщики, он показывал им записанные на видеопленку фрагменты гонок с совершенными ими на трассе ошибками, которые иной раз стоили «конюшне» Феррари победного кубка.

Гоцци говаривал, что Инженьере мог и солгать — но только в том случае, если дело, на его взгляд, того стоило. У себя на заводе он мог распахнуть дверцу существующего в единственном экземпляре спортивного автомобиля и не моргнув глазом сказать какой-нибудь богатой клиентке примерно следующее: «Мадам, если эта машина вам понравится, то мы запустим ее в серию, а если нет — мы, конечно же, от ее производства откажемся».

Через десять лет после смерти Энцо Феррари Гоцци, сидя в офисе компании над многоэтажным гаражом, принадлежавшим «Скудерии Феррари», как-то раз пустился в рассуждения об умении Инженьере общаться с людьми. А людей Инженьере знал множество — и из самых разных слоев общества. К нему приезжали кинозвезды, известные дирижеры, японские бизнесмены, гонщики, а также вдовы тех гонщиков, которые нашли свой конец на трассе. Вряд ли все эти люди так уж сильно интересовали Инженьере (за исключением, быть может, одной-двух симпатичных вдовушек). Тем не менее он, разговаривая с ними, всегда умел найти нужные слова, оставлявшие у его посетителей впечатление, что Феррари был с ними особенно любезен и уж они-то теперь наверняка сумеют подобрать к нему ключик.

В юности Энцо Феррари, стоя перед зеркалом, не раз задавал себе сакраментальный вопрос: «Кто ты, парень? Зачем пришел в этот мир?» Хотя с годами ответ на этот вопрос, казалось бы, был получен, Энцо в силу своего беспокойного характера почивать на лаврах не захотел, активности не утратил и до конца жизни оставался человеком действия. Даже в очень преклонном возрасте он старался сохранить полный контроль над своим предприятием и стремился к тому, чтобы люди, с которыми он имел дело, чувствовали его безусловные авторитет и главенство. По этой причине он, прежде чем принять просителя, основательно выдерживал его в приемной. Кроме того, он завел у себя на фабрике институт доносчиков. Сотрудники Инженьере жили в вечном страхе совершить что-нибудь такое, что может не понравиться их шефу. Им было чего опасаться — Инженьере не прощал даже малейших недочетов в работе. Феррари не жалел усилий, поддерживая то, что он называл «атмосферой творческого напряжения», хотя следует признать, что напряжения было с избытком, и оно временами сказывалось на деятельности его сотрудников не лучшим образом. Хотя многие это замечали, созданная Инженьере система до такой степени прижилась на предприятии, что пересмотру не подвергалась. "Divide et imperare» — «Разделяй и властвуй» — таково было жизненное кредо Энцо Феррари. Он был человеком жестким и капризным, с цинизмом относился к человеческой натуре и считал, что людей надо держать в строгости. Кроме того, он был чрезвычайно подозрительным, и, если у него вдруг появлялось ощущение, что кто-то пытается его надуть или использовать, он мог устроить такому человеку шумный скандал даже в разгаре ресторанного застолья. Разговаривать с ним по телефону из-за его подозрительности было сплошное мучение. При этом Инженьере не был только мучителем своих приближенных. Он мог быть щедрым и добрым, подчас любил пошутить и, что интересно, обладал способностью подмечать собственные просчеты и недостатки и от всей души над ними посмеяться. Иногда, когда сотрудники Феррари менее всего этого ожидали, он мог завести с кем-нибудь из них доверительный разговор и рассказать о том, как он их ценит и уважает. Короче говоря, он был самым настоящим «падроне» — строгим, но любящим хозяином-отцом, который давал своим подданным кусок хлеба и наделял их существование великим смыслом. Как сказал Гоцци, Энцо Феррари был не человек, а вселенная. И когда чужаки — будь то даже президент республики или сам папа римский — пытались проникнуть в ее пределы, Инженьере, позволяя им это сделать, как бы до них снисходил.

Похоже, Инженьере и впрямь испытывал нечто созвучное словам Гоцци, поскольку довольно рано очертил границы своей планеты и редко их переступал. Прежде всего, этот известнейший в мире гонок человек почти не ездил на гонки. Кроме того, он не ездил на деловые встречи. Кстати сказать, это только способствовало упрочению его власти и харизмы. Человеку, какой бы важной персоной он ни был, приходилось ехать к Инженьере самому, как и всем прочим «clienti» — клиентам. Прежде чем впустить клиента к себе в кабинет, Феррари довольно долго мариновал его в прихожей. Наконец тяжелая дверь открывалась, и клиент входил в затемненный кабинет, где горела только одна лампочка — над портретом умершего сына Инженьере. Когда у клиента привыкали глаза к полумраку, он замечал сидевшего за массивным письменным столом старика с крючковатым носом и седыми волосами. Хотя в кабинете было темно, Инженьере всегда носил темные очки, словно опасаясь, что кто-то из посторонних может попытаться проникнуть в его мысли или воспоминания. Рассылая представителей своей фирмы по всему свету, Инженьере предпочитал находиться в пределах созданного его усилиями мира, который он так хорошо знал. По мнению некоторых, это происходило по той причине, что Инженьере видел слишком много аварий, заканчивавшихся смертью гонщиков, ездивших на его машинах. Другие считали, что он терпеть не мог смотреть, как его драгоценные болиды разбиваются во время гонок. Были и такие, кто утверждал, что страсть Инженьере к гонкам умерла в 1956 году, когда скончался его сын Дино. На самом деле он перестал ездить на гонки за двадцать лет до того, как это случилось. Он боялся летать на самолетах, кабинки лифтов вызывали у него чувство клаустрофобии, а так называемый «большой мир» давно уже его не интересовал. Неожиданно для себя он выяснил, что в том случае, если он остается дома и о новостях ему рассказывают другие люди, то это делает его жизнь куда более счастливой и наполненной. К тому же он осознал, что больше не должен отвечать за все происходящее на фирме. Теперь это бремя он мог переложить на других. Самому же ему с годами все больше нравилось играть в придуманные им заговоры, натравливая друг на друга своих сотрудников, с тем чтобы выяснить, кто из них с честью выпутается из затруднительного положения. Победитель в такого рода играх мог рассчитывать на его особое благоволение.

Он был гордый человек по натуре и гордился своими достижениями. При этом тщеславие было ему чуждо. К примеру, многие итальянцы млеют от громких титулов, пышных званий или знатных фамилий; для Инженьере, однако, все это ничего не значило — ну, почти ничего. В промежутке между двумя войнами он был награжден титулом «Cavaliere», а потом званием «Commendatore», что, грубо говоря, было аналогом рыцарского титула в Англии и звания кавалера ордена Почетного легиона во Франции. Так вот, Инженьере никогда себя этими титулами и званиями не именовал и запрещал, чтобы его так называли другие. Он не уставал повторять, что «Коммендаторе» — это звание, придуманное фашистами. Он предпочитал, чтобы его называли Инженьере. Этим он словно заявлял о том, что он и его сотрудники — люди серьезные, которые занимаются в этой жизни важным, нужным и общим для всех них делом. Но правду сказать, до тех пор, пока Университет города Болонья не наградил Феррари в возрасте шестидесяти лег своим почетным дипломом, он не имел законных прав на это звание. Помимо Инженьере, Феррари также часто называли II Drake — Дракон. Это, прежде всего, свидетельствовало о том, что Феррари побаивались и уважали. Английские же любители гонок с некоторых пор стали называть его Старик и произносили это прозвище со смешанным чувством раздражения и аффектации. Зато у итальянских рабочих, с которыми Инженьере ежедневно общался на фабрике, справляясь у них на моденском диалекте о здоровье их детей и близких, никогда не возникало вопроса, как его называть. Почти с самого начала его карьеры они именовали его Се capo — наш босс.

«Кто я?», «Как мне себя называть?»

Кажется, на закате своих дней Феррари нашел ответ на этот вопрос. Когда его с почтением в голосе называли дизайнером лучших спортивных автомобилей в мире, он отрицательно качал головой и говорил: «Нет, я не дизайнер. Дизайном у меня на фабрике занимаются другие люди. Что же касается меня лично, то я могу назвать себя только Sono un agifatore di uomini — энтузиастом и вдохновителем».