Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)

Первый арест и ссылка. Туруханский край. 1923–1926

10 июня 1923 года вместе с епископом Лукой были арестованы епископ Андрей (Ухтомский) и протоиерей Михаил Андреев. Им было предъявлено обвинение в нарушении ряда статей Уголовного кодекса в части ведения антисоветской пропаганды, невыполнения распоряжений местной власти, распространения дискредитирующих советскую власть слухов, поддержки международной буржуазии, призывов к неподчинению власти, поддержания связи с ссыльными епископами. Священнослужители были помещены во внутреннюю тюрьму ОГПУ в одиночные камеры.

Первый допрос епископа Луки был совершенно нелепым: спрашивали о знакомстве с людьми, фамилии которых он слышал первый раз, о сообществе оренбургских казаков, о которых епископ тоже ничего не знал. Впоследствии выяснилось, что епископу дополнительно инкриминировали связи с оренбургскими контрреволюционными казаками и шпионаж в пользу англичан через турецкую границу.

Однажды ночью вызвали на допрос, продолжавшийся часа два. Расспрашивали о политических взглядах, об отношении к монархии и к советской власти.

– Вообще-то я всегда был демократом, – ответил Лука.

– Так кто же вы – друг наш или враг наш? – поставил вопрос ребром удивленный чекист.

– И друг ваш, и враг ваш. Если бы я не был христианином, то, вероятно, стал бы коммунистом. Но вы воздвигли гонение на христианство, и потому, конечно, я не друг ваш[80].

Из личных показаний епископа Луки (Войно-Ясенецкого)

18 июня 1923 г.

…Я тоже полагаю, что очень многое в программе коммунистов вполне соответствует требованиям высшей справедливости и духу Евангелия.

Я тоже полагаю, что власть рабочих есть самая справедливая и лучшая форма власти.

Но я был бы подлым лжецом перед правдой Христовой, если бы своим епископским авторитетом одобрил бы не только цели революции, но и революционный метод. Мой священный долг учить людей тому, что свобода, равенство и братство священны, но достигнуть их человечество может только по пути Христову – пути любви, кротости, отвержения от себялюбия и нравственного совершенствования. Учение Иисуса Христа и учение Карла Маркса – это два полюса, они совершенно несовместимы, и потому Христову правду пожирает тот, кто, прислушиваясь к советской власти, авторитетом Церкви Христовой освящает и покрывает все ее деяния.

Для меня совершенно непонятно, зачем советское правительство покровительствует этим лжецам[81]: разве они имеют хоть тень авторитета в глазах народа? Разве народ не будет считать черным все то, что они назовут белым? Зачем советское правительство топит нас, активных борцов за социальную правду? Разве наш огромный церковный авторитет не надо использовать для борьбы с губящим Россию нравственным растлением?

Цит. по: Лисичкин В. А. Лука, врач возлюбленный. Жизнеописание святителя и хирурга Луки (Войно-Ясенецкого). М., 2017. С. 125–126.

На время епископа оставили в покое и даже из подвала перевели в другое, более свободное помещение.

Находясь в тюрьме, Лука не оставлял своей мечты завершить рукопись книги «Очерки гнойной хирургии». Ему оставалось написать одну, последнюю главу. Без всяких надежд он обратился к начальнику тюрьмы с просьбой дать возможность дописать книгу. Тот был столь «любезен», что предоставил свой кабинет, и епископ работал за его столом, когда начальник уходил со службы. По окончании работы на заглавном листе написал: «Епископ Лука. Профессор Войно-Ясенецкий. Очерки гнойной хирургии». Так удивительным образом сбылось предчувствие, пришедшее к земскому врачу Войно-Ясенецкому в городе Переславле-Залесском. Именно из тюрьмы рукопись книги была отправлена в государственное издательство. Одновременно Лука направил письмо наркому просвещения А. В. Луначарскому, который ведал и делами издательскими, с просьбой утвердить титульный лист монографии в его редакции. Луначарский ответил решительным отказом, сообщая, что «советское государственное издательство не может выпускать книг епископа Луки»[82].

Пребывание епископа Луки и его подельников в заключении пришлось на события в далекой Москве, складывавшиеся вокруг судебного процесса над патриархом Тихоном. 16 июня патриарх направляет в Верховный суд РСФСР собственноручно написанное заявление. В нем он фактически обобщил свои высказывания, ранее сделанные на допросах (даже в тех же словах и выражениях, что и в протоколах), и признал свою былую «враждебность к советской власти», выразившуюся в воззвании по поводу заключения Брестского мира, в анафематствовании советской власти, в воззвании против декрета об изъятии церковных ценностей, а также признал справедливость выдвинутого в отношении него обвинительного заключения. Завершил патриарх заявление словами: «Я отныне советской власти – не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции»[83].

Заявление было напечатано 27 июня 1923 года в газете «Известия», а 1 июля там же для сомневающихся была напечатана ксерокопия заявления с подписью патриарха Тихона. Нам представляется, что со стороны патриарха это не способ или некая уловка уйти от ответственности, а слова, свидетельствующие об искреннем переосмыслении им столь сложных и тяжких обстоятельств жизни России, Православной церкви и своей личной судьбы в прошедшие годы. Он не мог не понимать, что если в церковной среде было немало тех, кто ему сочувствовал и поддерживал, то за пределами церкви такой поддержки у него не было, все же общество стало иным, чем в те дни, когда он был избран на патриарший престол.

Заявление патриарха в Верховный суд в спешном порядке рассматривалось по инстанциям, в том числе 26 июня на заседании Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б), которая постановила: патриарха Тихона из-под стражи освободить 27 июня. В тот же день патриарх служил в Большом соборе Донского монастыря. Не только храм, паперть, но и площадь перед ним были запружены народом. С амвона патриарх заявил, что вновь, после временного перерыва, приступает к исполнению своих пастырских обязанностей. В принятых им Обращении от 28 июня 1923 года[84] и Послании от 1 июля 1923 года[85] он разъяснял пастве свою позицию в отношении раскольников, которых он осудил, объявил все их распоряжения недействительными и ничтожными, а совершенные ими церковные таинства – безблагодатными. Осудил он и отверг как канонически неверные решения обновленческого собора, прошедшего в мае 1923 года. Обращаясь к теме отношений с государством, патриарх повторил и развил идеи, высказанные им в заявлении в Верховный суд. Главная мысль: «церковь аполитична и не желает отныне быть ни белой, ни красной, она должна быть и будет единою, соборною, апостольской церковью, и всякие попытки, с чьей бы стороны они ни исходили, ввергнуть церковь в политическую борьбу должны быть отвергнуты и осуждены»[86].

Получив информацию об освобождении патриарха Тихона, о его новом отношении к власти и обновленцам, епископ Лука пишет заявление в Туркестанское ОГПУ. В нем он указывает, что лояльность патриарха в отношении советской власти и последующее его освобождение снимают с арестованных вину в принадлежности к «контрреволюционной патриаршей церкви». Но во внимание это обращение Луки не было принято, и следствие шло своим чередом.

2 июля ОГПУ подготовило заключение в отношении епископов Андрея (Ухтомского), Луки (Войно-Ясенецкого) и протоиерея М. Андреева. В нем перечислены были их «уголовные преступления»: невыполнение распоряжений местной власти; агитация «в помощь международной буржуазии»; «использование религиозных предрассудков масс» с целью возбуждения сопротивления законным решениям власти; «сношение» с ссыльными епископами, находящимися в Туркестане. Для местных сотрудников ОГПУ «преступления церковников» против советской власти были абсолютно доказанными, но они не желали «из политических соображений», чтобы дело слушалось гласным порядком. То есть они прекрасно понимали, что публичный суд вызовет озлобление и протесты в верующей массе, сочувствующей и Луке, и сторонникам патриарха Тихона. А потому ответственность перекладывали на комиссию НКВД по административным высылкам, которая и должна была определить сроки и место ссылки.

5 июля заключение ОГПУ было рассмотрено на заседании Среднеазиатского бюро ЦК РКП(б). Решение оказалось довольно неожиданным: все трое были освобождены из-под ареста, но, учитывая внесение ими своими проповедями «возбуждения среди населения», предложено было выслать их из Туркестана в административном порядке.

Сотрудники ОГПУ посчитали, что решение парторгана принято «в силу неполной информации и осведомленности по делу». Но пришлось подчиняться. 9 июля было составлено новое постановление, в соответствии с которым протоиерей М. Андреев и епископ Лука освобождались из заключения под подписку о самостоятельном выезде в Москву с последующей явкой в секретный отдел ОГПУ (Лубянка, 2) для окончательного решения по делу.

На сборы в Москву епископу Луке дан был один день. Всю ночь бывшая квартира главного врача больницы была наполнена прихожанами собора, пришедшими проститься со своим пастырем.

Рано утром Лука пришел на Боткинское кладбище. В одиночестве посидел возле могилы жены. Бог знает, когда он вернется в Ташкент, к любимой жене, к служению науке… Неизвестность не пугала. Болело сердце за детей. Вернувшись домой, он простился с ними, каждого обняв и поцеловав, произнес какие-то ободряющие слова.

Епископ отправился на вокзал и занял место не в арестантском, а в пассажирском вагоне. После первого, второго и третьего звонков и свистков паровоза состав минут двадцать не двигался с места. Как потом узнал епископ Лука, люди легли на рельсы, желая удержать епископа в Ташкенте. Но, конечно, это было невозможно.

Спустя неделю, 17 июля, Лука прибыл в Москву и сразу явился в ОГПУ. После короткого, ничего не значащего допроса, ему объявили, что он может свободно жить в Москве в течение недели, а потом должен снова явиться в ОГПУ. Скорее всего, это было связано с ожиданием документов из Ташкента. Воспользовавшись неожиданной свободой, Лука дважды посетил патриарха Тихона и даже служил совместно с ним в церкви Воскресения Христова в Кадашах.

При вторичной явке в ОГПУ 24 июля епископа Луку арестовали и отправили в Бутырскую тюрьму. После недельного пребывания в карантине его поместили в уголовную камеру, в которой, однако, бандиты и жулики отнеслись к нему довольно прилично. В тюремной больнице он впервые встретился и познакомился с новгородским митрополитом Арсением (Стадницким), находившимся в тюрьме в связи с делом патриарха Тихона по обвинению его в воспрепятствовании изъятию церковных ценностей. А в тюремной библиотеке владыке удалось достать Евангелие на немецком языке, и он усердно читал его. Однажды, к большому удивлению, его вызвали на свидание с сыном Михаилом, испытавшим массу злоключений после ареста отца. От сына он узнал о притеснениях в отношении своей семьи в Ташкенте. Семью выселили из квартиры, и они проживали в каком-то полуподвале.