Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)

Второй арест и архангельская ссылка. 1930–1933

6 мая 1930 года Лука был на литургии в Сергиевском храме и при чтении Евангелия вдруг с полной уверенностью утвердился в мысли, что в этот же день вечером будет арестован. Так и случилось.

Внешним поводом к аресту послужила записка, данная им в вгусте 1929 года жене покончившего жизнь самоубийством ташкентского профессора И. П. Михайловского, чтобы она могла свершить церковное погребение мужа. В ней он писал: «Удостоверяю, что лично мне известный профессор Михайловский покончил жизнь самоубийством в состоянии несомненной душевной болезни, от которой страдал он более двух лет».

Очевидно, следует привести некоторые сведения о профессоре Михайловском (1877–1929). В Ташкент он переехал вместе с женой и тремя детьми в 1920 году, спасаясь от голода на Украине. Устроился на кафедре физиологии медицинского факультета Ташкентского университета. В 1924 году у него от скарлатины умер сын. Не в состоянии перенести эту тяжелую утрату, он, религиозный человек с детских лет, вдруг с проклятием набросился с топором на иконы, повергая их в прах, изрыгая богохульства и ругательства. Буйство вскоре прошло, но тихое помешательство осталось, что не могли не замечать сослуживцы и окружающие люди. Необычен был и внешний вид его: потрепанный серый френч, видавшие виды «цивильные» брюки, форменная казачья фуражка без кокарды и золотая серьга в одном ухе. Бывший до этого спокойным и добрым, он стал резок, груб, раздражителен; избивал детей и жену. Отказался хоронить сына, заявляя, что воскресит его посредством переливания крови. Пропитав тело сына формалином, доктор поместил его у себя на кафедре в шкафу, завернув в тростниковую циновку. Душевнобольной человек в течение пяти лет покупал мертвому сыну одежду, обувь, конфеты, печенье. Прежний брак И. П. Михайловского распался. Он женился вторично на двадцатитрехлетней студентке, но успокоения это не принесло. В ходе одного из драматических конфликтов в семье он застрелился.

Начавшееся следствие предприняло попытку извлечь из уголовного дела политические дивиденды, а заодно избавиться от надоевшего властям бывшего епископа Ташкентского Луки. Его обвинили в выдаче заведомо ложной справки о состоянии здоровья профессора с целью скрыть истинных виновников убийства, а не самоубийства. Следователю, ведшему его дело, хватило двух месяцев, чтобы превратить епископа Луку из «свидетеля» в «обвиняемого». В постановлении от 6 июля 1930 года о предъявлении обвинения по двум статьям Уголовного кодекса он писал: «…Войно-Ясенецкий изобличается в том, что 5 августа 1929 г., т. е. в день смерти Михайловского, желая скрыть следы преступления фактического убийства Михайловского, – его жене Екатерине выдал заведомо ложную справку о душевно-ненормальном состоянии здоровья убитого, с целью притупить внимание судебно-медицинской экспертизы, что соответственно устанавливается свидетельскими показаниями самого обвиняемого и документами, имеющимися в деле»[99].

Одновременно в печати стали писать о Михайловском как о выдающемся ученом, который занимался опытами по переливанию крови в целях обеспечить бессмертие человека и человечества. Именно за эти научные действия, противоречащие церковным догмам, якобы он и был убит. К примеру, репортер-фельетонист на бытовые («мещанские») темы местной газеты Уреклян[100] утверждал, что «Иван Петрович Михайловский своими недавними опытами потряс незыблемые дотоле основы медицины, бросил вызов смерти, ежедневно уносящей тысячи человеческих жизней, гибнущих от целой кучи заболеваний… Удивительный опыт ташкентского профессора произвел сенсацию в научных кругах Европы и Америки»[101].

На допросах епископ отказывался признавать предположения следователей и в знак протеста объявил частичную голодовку, принимая лишь хлеб и воду. Обычно на заявления о голодовке не обращают внимания и оставляют заключенных голодать в камере, пока состояние их не станет опасным, и только тогда переводят в тюремную больницу. Луку же послали в больницу сразу после подачи заявления о голодовке. Находясь в тюремной больнице, Лука написал письмо представителю ОГПУ по Средней Азии:

«Из первой ссылки, в которую я отправился здоровым человеком, я вернулся чуть живым инвалидом. Предстоящая мне вторая ссылка, при очень плохом состоянии моего сердца, равносильна для меня смертельному приговору.

Поэтому обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой о замене ссылки в Сибирь высылкой за границу. По своему характеру я совершенно чужд всякой политической активности и хотел бы только на склоне дней своих лечить больных. Чтобы вы этому поверили, я прошу вас отправить меня в Китайский Туркестан, откуда я ни в коем случае не могу никуда уехать…

Конечно, если бы вы имели доверие к моему честному слову архиерея и профессора, я просил бы лучше разрешения уехать в Персию, где я мог бы широко работать по хирургии. Я готов дать какие угодно ручательства моей полной политической лояльности, и думаю, что в обмен на меня вы могли бы получить осужденных в Персии советских граждан»[102].

Владыка писал в различные инстанции: от следователя ОГПУ до председателя СНК СССР – ответом на них было молчание. Тогда он вновь прибегает к своему последнему средству – в ноябре 1930-го – январе 1931 года объявляет одну голодовку… вторую… третью… Быстро нарастала слабость сердца. Появилась рвота кровью. На восьмой день голодовки, около полудня, он задремал и сквозь сон почувствовал, что около его постели стоят люди. Открыв глаза, увидел группу чекистов, и врачей, которые засвидетельствовали критическое состояние подследственного. Епископа прямо на кровати перенесли в кабинет тюремного врача. Здесь его ждал следователь, обратившийся к нему:

– Позвольте представиться. Вы меня не знаете – я заместитель начальника Средне-Азиатского ОГПУ. Мы очень считаемся с Вашей большой двойной популярностью – крупного хирурга и епископа. Никак не можем допустить продолжения Вашей голодовки. Даю Вам честное слово политического деятеля, что Вы будете освобождены, если прекратите голодовку.

Епископ Лука молчал.

– Что же Вы молчите? Вы не верите мне?

– Вы знаете, что я христианин, а закон Христов велит нам ни о ком не думать дурно. Хорошо, я поверю Вам, – ответил Лука.

Епископа отнесли в пустую большую больничную камеру. Дня два-три он получал продуктовые передачи от своих детей. Однако положение его не менялось. Поняв, что его обманули, он возобновил голодовку. Она продолжалась две недели, и он дошел до такого состояния, что едва мог ходить по больничному коридору, держась за стены. Пробовал читать газету, но ничего не понимал, ибо точно тяжелая пелена обволакивала мозги.

2 марта 1931 года владыка попросил пригласить к нему митрополита Арсения (Стадницкого) и юриста для составления завещания на случай смерти, которая ему казалась близкой. Ответа не последовало. Тогда он сам непослушной рукой написал завещание, распределяя свое имущество между родными и близкими. Как врач он считал, что со дня на день должен умереть от сердечной недостаточности.

Опять приехало «высокое начальство» – помощник начальника секретного отдела:

– Мы сообщили о вашей голодовке в Москву, и оттуда пришло решение вашего дела, но мы не можем объявить его вам, пока вы не прекратите голодовку.

Лука согласился прекратить голодовку. Тогда ему объявили, что, согласно постановлению Особого совещания при Коллегии ОГПУ от 15 мая 1931 года, он высылается в Северный край сроком на три года. Через неделю железнодорожный состав, имевший среди вагонов и арестантский, в котором находился владыка Лука, был отправлен по маршруту Самара – Москва – Котлас.

О безосновательности вынесенного решения о ссылке Луки в Архангельскую область свидетельствует тот факт, что все остальные лица, привлекавшиеся по «делу профессора Михайловского», включая и его жену, обвинявшуюся в убийстве, были освобождены. Позднее, в 1932 году, «дело Михайловского» пересматривалось в Коллегии ОГПУ. Было признано, что И. П. Михайловский покончил жизнь самоубийством.

Укажем, что власти стремились извлечь максимально возможные антирелигиозные выгоды из «дела Михаловского». Материалы дела были представлены различным «литераторам», которые «по его мотивам» написали ряд художественных произведений, в центре которых – конфликт между ученым-материалистом и «религиозным фанатиком». Среди них роман М. В. Борисоглебского «Грань», пьеса К. А. Тренева «Опыт», драма Б. А. Лавренева «Мы будем жить!». Правда, все они особого успеха не имели и давно забыты.

По приезде в Котлас ссыльных поместили в лагерь, получивший название «Макариха», – за три версты от города, на песчаном берегу Северной Двины. Лагерь состоял из двухсот бараков, в которых целыми семьями жили «раскулаченные» крестьяне из многих русских губерний. Двускатные дощатые крыши бараков начинались прямо от песчаной земли. В них было два ряда нар и срединный проход. Во время дождей через гнилые крыши лились в бараки потоки воды.

Вскоре Луку перевели из «Макарихи» в Котлас и предложили вести прием больных в амбулатории, а несколько позже перевели как хирурга в котласскую больницу. Но ему недолго здесь пришлось оперировать. Скоро объявили о новом месте назначения – в город Архангельск, куда он добрался на пароходе. По прибытии, 25 августа 1931 года, прямо с пристани Луку доставили в горздравотдел, где ему вручили направление в 1-ю Советскую амбулаторию «для ведения ежедневного амбулаторного приема по хирургическим болезням».

Помещение, в котором ему суждено было работать, было маленьким, полутемным. Печи топили, но они дымили и тепла не давали. Не хватало ваты, бинтов, антисептиков, даже бумаги: рецепты писали на клочках, а истории болезни – на газете, фиолетовыми чернилами поперек печатного текста. В больничном коридоре всегда теснилась очередь. К хирургу записывалось по сорок-пятьдесят человек ежедневно.

В первый год жизни в Архангельске епископ был почти бездомным. Не только врачи больницы, но, как это ни удивительно, даже епископ Архангельский Аполлос (Ржаницын), встретили его довольно недружелюбно. Позже он поселился у народной целительницы В. М. Вальневой, проживавшей по адресу: Петроградская улица, 126. Она врачевала людей мазями (катаплазмами) при лечении разного рода гнойных заболеваний. Кстати, Лука всерьез заинтересовался ее опытом и привлекал к совместной научно-медицинской деятельности.

Живя в Архангельске, Войно-Ясенецкий обнаружил у себя твердую бугристую опухоль, возбуждавшую подозрение о раке. В начале марта 1932 года он обратился к постоянному представителю ОГПУ в Северном крае и попросил разрешения выехать в Москву или Ленинград для хирургического лечения. Одновременно он пишет на листочке из школьной тетради красными чернилами четким и разборчивым почерком письмо жене Максима Горького Е. П. Пешковой (1876–1965), возглавлявшей правозащитную организацию «Помощь политическим заключенным» (в 1918–1922 годах – Политический Красный Крест).

Письмо В. Ф. Войно-Ясенецкого в Политический Красный Крест