Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1

— Немедленно убирайте ваших людей, к станции приближаются вражеские бомбардировщики!

— Куда же я их поведу? — озираясь вокруг, спросил Клименко.

— Вон, за забором начинается парк, бегите туда, — показал рукой через пути комендант.

А на станции началась суматоха. Немногочисленные пассажиры, ожидавшие дачного поезда, разбежались кто куда. По путям непрерывно гудящие паровозы стали растаскивать стоявшие эшелоны в стороны от вокзала. Уже потом в медсанбате стало известно, что некоторые эшелоны были загружены горючим и боеприпасами.

Всё описываемое произошло в несколько минут. За это время Клименко поднял людей, сумел их кое-как построить и, показывая на видневшийся в полукилометре парк, скомандовал:

— Бегом в парк!

Санбатовцы, забыв про усталость, побежали через пути, даже не думая о том, что могут попасть под составы, катившиеся в разных направлениях. Страх придал сил и заставил ни о чём не думать, лишь бы скорее очутиться в спасительном парке. Этому способствовало также и то, что уже слышался гул летящих самолётов. Правда, впоследствии выяснилось, что это был гул поднявшихся навстречу фашистам наших истребителей, но в то время в медсанбате в этих звуках мало кто разбирался.

Когда запыхавшиеся люди уже добежали до кирпичной ограды парка, то взяли её штурмом: одни перелезали через неё, другие протискивались сквозь имевшиеся в ней проломы. В это время раздался яростный лай зениток, затем все услышали уже знакомый по московской бомбёжке свист и взрыв бомбы, упавшей где-то на путях справа, через несколько секунд новый свист и новый взрыв. Но к этому времени люди сломя голову мчались по парку, и только громкий крик Клименко:

— Сто-о-й, далеко не уходить, будем располагаться здесь, — задержал бегущих.

Тяжело дыша, все сгрудились около политрука, тот приказал рассредоточиться и разместиться небольшими группами под наиболее густыми деревьями. Алёшкин со своим операционно-перевязочным взводом забрался в густые заросли сирени и акации, расположенные на берегу канала или, вернее, канавы шириною около двух метров, наполненной какой-то коричневой водой. С удовольствием сбросив тяжёлый вещмешок, скатку, потрёпанный чемоданчик, он растянулся на бархатистой зелёной траве, росшей на берегу.

В стороне станции прогремело ещё несколько взрывов, затем всё стихло. Как потом выяснилось, это был немецкий бомбардировщик, отогнанный нашими истребителями от основной группы, летевшей на бомбёжку Ленинграда, и вынужденный сбросить свой груз, где придётся. Зенитный огонь заставил его убраться и от Гатчины. Бомбёжка повредила в разных местах станционные пути да один пустой пакгауз. Среди людей потерь не было, не было и пострадавших в медсанбате. Всё это узнали часа через два после размещения в гатчинском парке от старшины Красавина, посланного лейтенантом Клименко на разведку к коменданту станции.

Красавин сообщил и то, что, по словам коменданта, вагонов для погрузки людей до вечера не будет, и потому можно отдохнуть. Он добавил, что комендант ругается за мусор на станции. И тут выяснилось, что во время недолгого привала около здания гатчинского вокзала некоторые врачи и медсёстры произвели повторную чистку личных вещей, вновь побросав там, где сидели, значительное количество лишнего. Некоторым эти вещи, может быть, были и дороги, и даже нужны, однако никто за ними возвращаться и не подумал.

Борис лежал на мягкой траве с закрытыми глазами и вдруг почувствовал, что кто-то к нему подошёл. Он повернулся на звук шагов и увидел, что это Тая Скворец.

— Садитесь, — сказал он. — Здесь так хорошо и тихо.

Женщина села недалеко от Бориса и стала шевелить прутиком прошлогодние листья. Перов уехал в Ленинград на машине, нагруженной химпакетами, а её оставил за старшую во взводе. На самом деле никто Таю старшей не считал, да она и не сумела бы с этим справиться. Она была рада, что как-то невольно командование взводом взял на себя старшина сверхсрочной службы Емельянов, зачисленный на должность помкомвзвода. Это был сухопарый, жилистый, сильный человек, со светлыми волосами и выгоревшими бровями. Он понимал, как тяжело Таисии Никифоровне, единственной женщине во взводе, и заботился о ней. Посмотрев на Таю, Борис заметил её задумчивость и какое-то испуганное выражение лица. Он приподнялся на локте, и повернувшись к ней, спросил:

— Тая, вы что? Что-нибудь случилось?

Она ничего не ответила, а, закрыв лицо руками, вдруг расплакалась. Борис привстал, удивленно посмотрел на неё и снова спросил:

— Да, что случилось-то? Не плачь, — невольно перешел он на «ты». — Расскажи, что-нибудь потеряла?

Тая помотала отрицательно головой и ещё сильнее заплакала. Прошло несколько минут, пока она, наконец, немного успокоилась и смогла довольно сбивчиво рассказать, в чём дело. Оказывается, ещё с Нальчика Перов не переставал проявлять к ней повышенное внимание, а теперь, когда ему удалось пополнить свои запасы спиртного, его «ухаживания» стали более настойчивыми, и в последний день пребывания в совхозе Груздево он ночью даже залез к Тае в палатку. Ей пришлось убежать и, коротая ночь, сидеть рядом с дневальным. Тая боялась, что, как только они опять окажутся в лесу, домогания Перова станут ещё более нахальными и решительными. Особенно обидело и оскорбило её то, что в ответ на её возмущения действиями Виктора Ивановича он бросил ей такую фразу:

— А кто за тебя хлопотал? Благодаря кому ты в медсанбате осталась? Ты что думаешь, это так делается, даром?

Услыхав это, Борис возмутился до глубины души, он совсем не ожидал такой низости Перова. «Очевидно, тут сыграла роль водка», — подумал он, но Тае пока ничего не сказал.

Второй причиной расстройства этой женщины было то, что она совершенно ничего не понимала в химзащите, а ведь её назначили командиром этого отделения, и ей предстояло им руководить. Те скудные знания, которые по этой теме год назад она получила в институте, были настолько малы, что о них даже и говорить не стоило.

— Вот, Борис Яковлевич, вы единственный в медсанбате, кого я знаю уже много лет, поэтому я и решила всё вам выложить. Просто не представляю, как буду служить дальше!

— Ну, не плачь, что-нибудь придумаем, — успокаивал её Борис.

Он погладил Таю по голове, которую она положила ему на грудь, и поцеловал в лоб.

Собственно, пока ему в голову ничего не приходило. Алёшкин злился на Перова, готов был избить его, но выхода из создавшегося положения не видел.

В это время к ним подошёл командир медроты Сангородский. Увидев заплаканное лицо Таи, он повернулся к Борису:

— Вы что, товарищ Алёшкин, обидели свою однокурсницу? В чём дело?

И Борис решился. Ему показалось, что это единственный человек, которому стоило бы рассказать о переживаниях Таи.

— Лев Давыдович, понимаете, Таисию Никифоровну…

В этот момент Тая дотронулась до рукава Алёшкина:

— Борис Яковлевич, пожалуйста, не надо!

— Нет уж, теперь я всё расскажу, надо с этим покончить. Так вот, Виктор Иванович Перов ведёт себя по отношению к Тае недопустимо. Мало того, что он нахально пристаёт к ней, так ещё и угрожает. Она не знает, что делать, хочет пожаловаться командиру медсанбата, да ведь его не поймаешь.

Сангородский усмехнулся:

— Да, он у нас неуловим, да и толку мало будет, они с Перовым, кажется, хорошо спились, то есть, простите, я хотел сказать, спелись. Тут надо что-то другое придумать. Давайте сделаем так. Вы пока, Таисия Никифоровна, переселяйтесь к моим женщинам-врачам, будете жить все вместе, там уж Перов вас не достанет. В отношении работы я посоветуюсь с политруком Клименко, а пока успокойтесь, слёз ещё много проливать придётся, поберегите их.

Пожалуй, это был самый разумный совет, и Тая ему подчинилась. Лев Давыдович приподнялся и собрался уходить, затем нерешительно посмотрел на молодых людей и, видимо, собравшись с духом, вдруг сказал:

— А знаете что, ведь мы ваш секрет разгадали!

— Какой секрет? — недоумевающе спросил Борис.

— Да ладно, чего уж там, признавайтесь! Ведь уже многим известно, что вы муж и жена!

— Что-о-о? — одновременно воскликнули Борис и Тая, глядя на Сангородского удивлёнными и даже возмущёнными глазами. От такого заявления они поначалу даже не в состоянии были произнести что-либо ещё.

Первым опомнился Борис:

— Лев Давыдович, расскажите, пожалуйста, кто же распространяет про нас такие слухи? Откуда они взялись? Ведь мы оба семейные люди: у меня жена и трое дочерей, у Таи муж. Мы с ней действительно учились в одном институте и на одном курсе, действительно знаем друг друга уже больше пяти лет, но это не даёт повода к грязным сплетням. Мы общаемся больше, чем с другими в медсанбате, и это естественно. Кому же понадобилось так чернить наши отношения? — он смущённо умолк.

Тогда вмешалась Тая:

— Я знаю, кто начал распускать эти слухи! Это всё Виктор Иванович Перов, он готов меня всячески оговорить, вот и выдумывает разные гадости. Я только что рассказывала Боре, как он ко мне в палатку по ночам врывается, и каких трудов мне стоит от него отделаться. Кому я ещё могу здесь пожаловаться?

Лев Давыдович достал из коробочки леденец, сунул его в рот (перед войной он бросил курить, и одним из средств, заменявших папиросы, у него были леденцы) и задумчиво произнёс:

— Да-а, как же вам помочь? Надо вас от Перова вытаскивать. Давайте-ка используем его сплетню во спасение. Я думаю, что смогу уговорить Клименко, доказав ему, что муж и жена должны работать вместе, в одном подразделении, а вы пока помалкивайте. Пусть себе болтают, что хотят, вас ведь от этого не убудет…

Ошеломлённые таким предложением, Борис и Тая не смогли ни возразить, ни придумать что-либо другое, и поэтому промолчали. Сангородский повернулся и, опустив голову, пошёл куда-то в глубину парка.

После его ухода двое ещё несколько минут молчали, Борис сосредоточенно курил, а Тая водила веточкой, которую она держала в руке, по воде канавы, находившейся у их ног. Наконец, она улыбнулась и тихо, задумчиво произнесла:

— И как же это можно было придумать такую глупость, что мы с тобою муж и жена? Я уже дважды была замужем, знаю, какие мужья бывают… Нет, Боренька, ты не муж, ты не можешь быть моим мужем, да я и не хочу этого. Я нравится быть с тобой, ближе к тебе, а как тебя называть, даже не знаю. Приятель? Друг? Нет, ты для меня что-то совсем другое. Я хочу быть с тобою рядом, помогать тебе во всём, я даже могу быть полностью твоей, — сказала она, покраснев, — но вовсе не хочу, чтобы ты был моим мужем. Вот, тут и разберись…

Борис молчал, продолжал курить и думать о сложившейся обстановке. Тая ему нравилась, он хотел бы, чтобы она принадлежала ему как женщина, но совсем не хотел, чтобы она стала его женой. Он знал, что никогда не сможет оставить свою Катеринку и детей, но как же быть с Таей?

— Послушай, — наконец сказал он, — я никак не пойму, что с нами происходит, почему мне приятно быть с тобой, почему, наконец, ты не рассердилась, когда я тебя поцеловал, ведь мы всё-таки мало знаем друг друга. А что будет дальше?

Молодая женщина взяла его руками за голову и крепко поцеловала в губы: