Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1

— Эх, ты! Видно, все мужчины одинаково близоруки. Ведь здесь, кроме тебя, я никого не знаю. Ты для меня сейчас самый близкий, самый знакомый, и… — тут она немного помолчала, затем решительно закончила — и самый дорогой человек! Пойми, Боренька, ведь это ты нас не замечал в институте, вокруг тебя всегда вились девушки и женщины твоей группы: Дементьева, Кравченко, Мальцева и другие. Наверно, потому, что ты лучше всех учился, ты нравился многим. Может быть, и потому, что ты охотно делился своими знаниями со всеми, всегда был весел и общителен. И несмотря на то, что все знали, что ты отец многочисленного семейства, девчата нашего курса были немного влюблены в тебя, я не составляла исключения, все мы завидовали твоей жене! И вот сейчас, совершенно неожиданно, война свела нас вместе. Мало того, что мы рядом, ты ещё оберегаешь меня от этого противного, слюнявого, почти всегда полупьяного Виктора Ивановича! Мне иногда кажется, то, что мы оказались здесь вместе, — это сама судьба, и мы не можем, не должны ей противиться!

Тая снова придвинулась к Борису и положила ему свою голову на плечо. Тот, машинально обняв её, как-то неуверенно проговорил:

— Всё это так, Тая. Ты мне тоже нравишься больше всех остальных женщин медсанбата. Мне приятно сидеть с тобою рядом, чувствовать твоё прикосновение, получать разные мелкие услуги, которые ты мне стала оказывать. Мне приятно говорить с тобой, вспоминать наши студенческие годы… Всё это так, но ведь я женат, у меня трое детей, и я прямо тебе скажу, что полюбить тебя так, как я люблю свою Катеринку, не смогу. Как же быть?

— А никак! — беспечно ответила Тая. — Сейчас я тебе расскажу коротко про свою жизнь, ты меня поймёшь и не осудишь. За первого мужа меня выдали, когда мне едва исполнилось 18 лет. Он был вдвое старше и болел туберкулёзом. Не знаю, любил ли он меня, но я к нему чувствовала только жалость. Это был добрый человек, и через два года нашей жизни пустил меня учиться в мединститут. Когда он, простудившись, неожиданно умер, то это, хотя и ошеломило меня, но особого горя я не почувствовала. Больше того, хотя, может быть, это и стыдно, и нехорошо, но я должна признаться тебе первому: после его смерти я почувствовала даже некоторое облегчение. Я перешла тогда на четвёртый курс, и уход за постоянно больным, да ещё и начавшим капризничать пожилым человеком тяготил меня, мешал моим занятиям. Став свободной, я стала учиться гораздо лучше. Меня направили в Нальчик и оставили в Наркомздраве Кабардино-Балкарии в отделе охраны материнства и младенчества инспектором. Мне хотелось настоящей, живой медицинской работы, общения с больными, а вместо этого пришлось копаться в бумажках. Я просилась на участок — безрезультатно. Говорили, что я приглянулась самому наркому — кабардинцу, а ты ведь знаешь, как они смотрят на женщин одиноких. Нужно было как-то избавиться от него, и когда один из инспекторов, человек моих лет, сделал мне предложение, я его приняла. Могу сказать честно, я до сих пор не знаю, любила ли я его, но жили мы дружно, и я искренне плакала, когда на второй день войны его призвали в армию. Он был назначен старшим врачом какого-то полка, формировались их части в посёлке Прохладном. В первых числах июля муж приезжал в гости. Где он сейчас, я не знаю, пока мы ни с кем переписки не имеем. Ты знаешь, я не могу себя понять, но сейчас он мне как-то совершенно безразличен…

— Подожди, подожди! — прервал её Борис. — Но я-то свою жену люблю, и детей тоже, и несмотря ни на что, их любить не перестану. Повторяю, ты мне нравишься, но их я люблю сильнее!

Тая слегка нахмурила бровки, упрямо тряхнула головой так, что её каштановые вьющиеся кудри рассыпались по плечам и твёрдо сказала:

— Ну и люби, пожалуйста! Я ведь не требую от тебя, чтобы ты их всех не любил, люби! Но здесь-то, сейчас, будь моим защитником, будь хоть временно моим! Достаточно того, что я тебе не противна и что я тебя люблю!