Черный Иркут

— А женщины среди них были?

— Зачем женщин в тайгу бросать? — засмеялся я. — Они пусть занимаются своим делом, детей воспитывают. На моей памяти была одна, которая прыгнула в горы, к геологам. Это произошло тогда, когда мы по санзаданию твою маму вывозили.

— Интересно, — задумчиво произнесла Саяна. — Значит, всё, что мы можем, так это возиться с детьми?

— Русская женщина всё может, — сказал я. — И коня остановит, и в горящую избу войдёт.

— Нет, всё же первое слово дороже второго, — заметила Саяна. — Мой муж также считал, что место женщины на кухне.

— Сейчас многие мужчины оккупировали кухни, — ответил я. — Вот, например, мне нравится готовить.

— Хорошо, сегодня проверим, — улыбнулась Саяна.

Через полчаса ходьбы мы свернули с тропинки и углубились в лес, который на схеме был помечен нарисованными грибами. Время от времени мы попадали в завалы, продираясь сквозь папоротник и чащобник, вновь выходили на открытые места. Я поначалу загрустил: белые грибы точно попрятались. Я уже знал, что они не росли семьями, как, например, грузди или рыжики. Но вскоре наткнулся на сырую полянку и срезал семь свеженьких, с крепкими красноватыми шапками, подосиновиков, которые смело можно было нести на выставку. А после и вовсе начало фартить: один за другим начали попадаться белые грибы. Перешагивая через валежину, я оступился и, хватая рукой воздух, повалился на землю. Тут же ко мне на помощь бросилась Саяна.

— Если меня будут таким образом опекать и дальше, то я начну падать через каждую минуту, — поднимаясь, пошутил я. — Но за реакцию, сударыня, вам можно выставить высший балл.

— Ладно, не надо притворяться, — с улыбкой ответила Саяна. — Здесь же лес, а не спортзал, всё может случиться.

— Немного подрастерял форму, — подтвердил я, хотя в душе было приятно, что она откликнулась почти мгновенно на моё падение.

Действительно, мало ли чего бывает в лесу. Казалось бы, мелочь, но мне, отвыкшему от проявлений женского участия, это показалось необыкновенным и добрым знаком.

Вскоре начал сеять дождь, мы решили вернуться на тропу и неожиданно для себя забрели в заросшее густой травой и мягким, пружинящим под ногами мхом болото. Выбившись из сил, мы решили присесть на кочки. И вдруг я услышал тихий вскрик Саяны. Не понимая, что произошло, я бросился к ней. И увидел, как она, приложив к губам палец, другой рукой показывает на сказочную поляну. Она была вся утыкана только что народившимися подберёзовиками. Забыв об усталости, мы разбрелись по болоту, наполняя корзины и полиэтиленовые пакеты. И, вконец обессиленные, упали на обросшие и мягкие, как перины, мшистые кочки, не замечая, что сверху на нас, как из ситечка, сеет тёплый дождь, как бы подтверждая непреложную истину: жизнь есть миг, но эти мгновения могут подарить тихое, как молчащий колокол, ощущение безмятежного счастья.

«И в каком сценарии можно ощутить, увидеть и почувствовать, эту красоту, этот покой, это ощущение вечности?» — думал я разглядывая одиноко стоящие берёзы. Покрытые водяной пылью, они время от времени сбрасывали на мох крохотные слезинки, и мне казалось, что плачут они от радости, поскольку, в отличие от людей, знают свой смысл и своё назначение. И когда я, поймал эту простую мысль, то вдруг почувствовал: всё, что происходит со мной в последнее время, имеет своё объяснение. Я ехал сюда, чтобы понять: одиночество рождается от постоянного разглядывания самого себя, своих мнимых и в общем-то пустячных болячек. И на это уходит большая часть твоей жизни. Но здесь, рядом с этой неизвестно с каких небес упавшей в мою жизнь молодой женщиной, мысли разворачивались в иную сторону, где одиночеству уже не было места. Саяна полулежала, прислонившись к берёзе, смотрела в небо далёким и тягучим взглядом, и нельзя было понять, что она думает в эту минуту, поскольку в моей голове я слышал только ток крови и глухие удары сердца.

Отдохнув, мы двинулись к предполагаемой тропе и неожиданно заблудились. Стали ориентироваться по компасу. Несмотря на все свои полевые сезоны, Саяна целиком доверилась мне. Оставив её на болоте и наказав никуда не уходить, я начал делать круги, стараясь выйти на тропу. Но тропа точно сквозь землю провалилась. Я знал, что железная дорога, по которой я приехал в Прудово, находится на востоке. Но туда по болотистому лесу, да ещё с полной загрузкой, можно было идти до ночи. Иного выхода я не видел: подмосковный лес таил в себе не меньше коварства, чем сибирский.

— Что ж, Байкал в той стороне, — вернувшись к Саяне, я уверенно махнул рукой в сторону востока, где, по моему мнению, проходила железная дорога.

На самолёте таким образом можно было восстанавливать ориентировку, имея приличный запас топлива. Или путём опроса местных жителей. Поскольку рядом местный житель был в единственном числе, и он, судя по всему, привык ориентироваться по карте Геродота, то принимать решение приходилось мне. Возможно, именно так, держа путь на восходящее солнце, шли на восток, к берегам Великого океана, казаки-землепроходцы. И всё же я не был до конца уверен, что мы идём правильно. Видимо, это почувствовала и Саяна.

— Вы не беспокойтесь, если что, то мы переночуем у костра, — неожиданно сказала она. — Я к полевой жизни привычная.

Помогая перебраться через топь, я подал ей руку, она, стараясь перепрыгнуть, вдруг повалилась мне прямо под ноги, но я успел подхватить её и вытащить на твёрдое место. И неожиданно, должно быть, в знак благодарности, Саяна поцеловала меня в щёку. Потеряв на секунду голову, я поймал её мягкие губы, и неизвестно, что бы произошло дальше, если бы не услышал торопливый шёпот:

— Нет, нет, не нужно.

В тот день Николай-угодник, покровитель всех путешествующих, был с нами. Вскоре мы всё же вышли на тропу и через полчаса были в Прудово.

Весь вечер обрабатывали грибы, чистили их, промывали, резали, затем варили. Всем непростым процессом руководила Фаина Тихоновна. Поход в лес оказался на редкость удачным, мы принесли столько грибов, что она от радости за нас, что мы не заблудились и нашли дорогу домой, начала глотать валидол. Саяна попросила Дениса истопить баню. Помогать ребятишкам вызвался я. Нарубив дров, я принялся растапливать печь, ребята крутились рядом. Я похвалил Дениса за карту, которая помогла нам выбраться из леса, затем начал рассказывать им разные лётные истории. Как лётчик Виктор Перов спас в Антарктиде бельгийскую экспедицию со станции «Король Бодуэн», за что он был награждён высшей наградой страны — орденом короля Леопольда Второго. Затем рассказал про своего друга Жоржа Шишкина, который спас полярников экспедиции «Северный полюс-25».

— У них в декабре закончились почти все продукты и мазут для дизеля. К тому времени льдина дрейфовала в канадском секторе Арктики. До неё от ближайшего аэропорта Певек было больше двух тысяч километров. Корабли туда не могли подойти. Полярники голодали и жили без тепла и света. Для помощи зимовщикам Шишкин решил использовать тяжёлый транспортный самолёт Ил-76. Были проведены необходимые тренировки, и в условиях полярной ночи они полетели на полюс, нашли станцию и сбросили продукты питания, бочки с горючим и даже новогоднюю ёлку, — я поднял в воздух полено, показывая, как самолёт заходил на льдину и сбрасывал груз.

— И чем наградили ваших друзей? — спросил Денис.

Вопрос застал меня врасплох, я не знал, был ли награждён экипаж и чем.

— Им была объявлена благодарность, — нашёлся я. — Но им очень были благодарны спасённые полярники.

Младший, Миша, глянул на меня тёмными блестящими глазами, шмыгнул носом и вышел из предбанника. Я сменил тему и начал рассказывать оставшемуся со мной Денису про свои походы в тайгу, про наши плавания по Иркуту, про то, как мой отец один на один боролся с рысью, которая могла когтями задних ног одним движением вспороть живот.

— Когда она, спрыгнув с дерева, напала на собаку, мой папа, спасая её, бросился на помощь, сзади схватил её за передние лапы и прижал к земле. Она прокусила ему плечо, но он всё равно победил её.

— А моя мама тоже меня спасла, когда меня маленького спихнули в воду, — сказал Денис. — Она так отделала хулиганов, что они до сих пор её боятся.

— Какие страсти вы им рассказываете, — сказала неслышно подошедшая Саяна. — Они же ночью спать не будут.

И тут из-за неё молча вышел младшенький, Миша, и протянул мне листок бумаги. На нём красным фломастером была нарисована Звезда Героя. И внизу была сделана приписка: «Жоржу Шишкину за ёлку и спасённых полярников».

— Это наш дедушка Калинин, — засмеялась Саяна. — Он всех награждает орденами и медалями. Бабушку — за вкусно приготовленный ужин, меня — когда я возвращаюсь из экспедиции.

— С возрастом мы теряем прозрачность души, — растроганно сказал я, погладив Мишу по голове. — А у них она, как капелька, висит рядышком. Тронешь — тут же сорвётся.

Глядя на Саяниного сына, я вспомнил своего, которого тоже звали Михаилом. Нынче ему исполнялось восемнадцать лет, и Зина, чтобы его не забрали служить в армию, решила отправить учиться в Англию. Изредка он писал письма, и я страшно скучал по нему. Саяна старательно избегала встречаться со мной глазами, и мне казалось, что она хочет забыть свою минутную слабость и свой остановивший меня торопливый шёпот. Со всеми делами мы управились, когда на Прудово навалилась тёмная ночь. Небо очистилось от облаков, с низин потянуло прохладой и свежестью. Поочерёдно все сходили в баню, смыли дневную усталость, попили чаю, и я поднялся наверх. На этот раз спать мне Саяна постелила на кушетке в своей деревянной юрте. Перед тем как выключить свет, я ещё раз полистал книги Банзарова, затем мне на глаза попался Конфуций, я полистал и эту книгу. Китайский философ полагал, что власть правителя священна и она дарована небом. Ни больше и ни меньше! Про любовь и путешествия там ничего не было, и я, отложив её в сторону, выключил свет. И тут же через оконное стекло, сквозь точно отштампованные на монетном дворе листья, на меня глянуло близкое, как карта Геродота, небо, на покатые плечи которого пуховой шалью был накинут подрагивающий Млечный Путь. Хрустальное безмолвие звёзд непостижимым образом указывало и на мою причастность к этому неразложимому миру, который, заполняя собой всё видимое и невидимое, существовал не только там, за стеклом, но и во мне. Я знал, что через минуту-другую с меня будет снято моё земное назначение и на несколько часов я перестану думать о Чингисхане, о монголах, о тех местах, где прошло моё детство, и о том непростом для меня полёте, и о нечаянном поцелуе Саяны на болоте. Не знал я только одного: что опять приснится летящая по небу Жалма, которая остановит посреди болота коня и, глядя на меня Саяниными глазами, точно желая о чём-то предупредить, начнёт что-то шептать мне.

Я открыл глаза и увидел стоящую у окна во всём белом Саяну. Она смотрела в окно на звёздное небо, должно быть, как и я, зачарованная его глубиной и непостижимостью. Или пыталась понять и соединить в себе видимое и невидимое.

Я быстро приподнялся, опустил ноги на баранью шкуру и сделал попытку встать, но Саяна приложила к губам палец, тем самым давая понять, что делать этого не следует, тишина была нашим союзником, и не было надобности её пугать. Обняв Саяну, я уткнулся головой в её мягкий живот и вдруг явственно услышал, как во мне, набирая силу, забухал молчавший долгое время сердечный колокол…