Секретарь райкома

Дальше он поведал, что после разгрома немцев в 1945 году его вывезли наши работники «Смерша» или из Чехословакии, или из Югославии – не помню – он был заточен во владимирскую тюрьму. Там он отбыл свой срок и был оставлен на поселении. Потом уже при Хрущеве дали маленькое жилье, и вот там заканчивал свой век, оторванный от всего мира. В Москву он приехал по приглашению института Маркса- Энгельса-Ленина при ЦК КПСС для консультаций по истории Февральской революции 1917 года и других событий. А в этой гостинице его разместили на несколько дней (институт располагался вблизи).

Конечно, меня эта личность сильно заинтересовала: я хотел узнать из первых уст, что же представлял собой российский царь на самом деле, ведь у нас его изображали как палача народа и не меньше. А здесь передо мной сидит человек, который лично его знал и принимал отречение от престола. О Николае Втором он был немногословен. Сказал, что это был умный, очень образованный и воспитанный человек, приятный в общении, но он был слаб характером, чтобы править таким государством, как Россия. Вокруг него было засилье иностранцев, а это раздражало российскую правящую и привилегированную элиту. Шульгин по политическим убеждениям был монархистом, но несмотря на это, его правление Николая Второго тоже не устраивало. Нужна была сильная личность.

Когда он в вагоне передавал свой манифест, то на удивление вел себя очень мужественно, корректно, видно, что человек этот в любой обстановке может вести себя достойно, и его стало жалко. Потом, когда Шульгин попал в сталинские застенки, он вспоминал судьбу Николая II и его семьи с большим сочувствием.

Когда же я стал спрашивать его о большевиках, то он прямо сказал, что большевики украли у них революцию, и относился к ним крайне негативно (он ведь не знал, что я являюсь их наследником как партийный функционер). О Ленине и о Троцком в России до революции мало что было известно, поскольку, как он говорил, они не представляли серьезной политической силы, а числились как террористы, которые силой хотели завладеть российской властью. Их в период бурно развивающихся политических событий в Россию привезли из-за границы немцы, снабжали деньгами. Партию большевиков он считал подпольной, незаконной.

Меня интересовала тогда личность Троцкого, поскольку он был под запретом. Шульгин назвал его политическим демагогом, искусно владеющим народными трибунами. Его тогда хорошо воспринимали не только матросы и солдаты, но и другой люд, настроенный против правительства.

Я запомнил только отдельные фрагменты нашей более чем получасовой беседы. Потом к нам подсел, как говорится, непрошеный гость. Перед этим Шульгин сказал, что в жизни он жалеет об одном – что его знания и жизненный опыт остались невостребованными народом России. Когда же в наш разговор стал пытаться вклиниться третий, подсевший позже к нашему столу, человек, Шульгин перешел на совершенно иную тему, рассчитался за скромненький ужин, раскланялся с нами как-то по-особому, не по-нашенски, и покинул зал ресторана.

Когда я новому участнику стола, доктору наук, приехавшему в тот же институт, сказал, что это был В. Шульгин, то он тут же вскочил из-за стола, был готов за ним бежать, потом остановился, махнул рукой и сказал, что жаль, что отпустил его без вопросов и ответов.

Приехав домой, я перечитал все, что нашел, о Шульгине и его воспоминания о том периоде, когда он пересекал границу СССР и изучал философски возможности реставрации старого режима в России, которую он, мне думается, безусловно любил и сильно по ней тосковал в эмиграции. А на старости лет оказался у большевиков, которые отобрали у него революцию. Каждый по-своему любит свою родину. В России всегда было много людей, которые хотели ее политически перестроить на свой лад, но никому это, кроме большевиков, не удалось.

В конце лета 1972 года я поехал в Красноярск на какое-то мероприятие и решил попасть к В.И. Долгих на прием. Сделать это, как и раньше к Кокареву, нашему брату было просто. Он вел прием после каждого партийного мероприятия, пока не примет всех желающих. Если не успеет в один день, то перенесет на другой, но примет всех к нему записавшихся. Я перед ним не стеснялся и не боялся ставить все вопросы, которые нужно решить для района, конечно, избегал тех, которых он не должен касаться, мелких, не его уровня.

И в тот вечер напоследок я ему высказал соображения о своей дальнейшей работе:

– Я проработал на Ангаре десять лет, а это много для партийного работника. Чувствую нутром, что мне надо менять место работы. Если у крайкома партии нет намерения использовать меня на партработе, то я буду искать работу по своей профессии.

Он меня выслушал, не перебивая, вроде согласился с моими доводами, и сказал, что посмотрит и постарается решить мой вопрос, но не надо его ускорять:

– Езжай, работай, твоя работа вполне устраивает крайком партии.

Больше я Долгих не напоминал о своей просьбе.

Наступила поздняя осень 1972 года. В Красноярск приехал Л.И. Брежнев, и всех нас, первых секретарей и председателей райисполкомов, вызвали в краевой центр, объяснив, что в большом зале заседания крайисполкома будет встреча с генсеком. Конечно, для нас это было приятное событие – видеть первого руководителя государства не по телевизору, а наяву, отношение тогда к нему в народе было хорошее. Со мной поехал зампредседателя райисполкома Н.Б. Степаненко, председатель был в отпуске.

Сбор был организованный, особого видимого контроля перед входом в зал заседаний не было, люди собрались известные в крае. Мы выбрали себе место как можно ближе к трибуне.

Открывается дверь со стороны трибуны, все встают. И здесь Брежнев делает заминку, Долгих пропускает его вперед, а он артачится, пытается пропустить вперед хозяина края. Артист! Зал их долго приветствует стоя. Затем президиум рассаживается за столом, и Долгих открывает встречу с генсеком ЦК КПСС. Первое слово предоставляет Леониду Ильичу, и снова все встают и его приветствуют.

Брежнев начал свое выступление медленно, тихим голосом, разрабатывая свои голосовые связки, немного похрипывая, пальцами перебирая какую-то цепочку, напоминающую четки. Начал издалека, как сибирские дивизии в Отечественную войну шли на защиту своей столицы Москвы, и так постепенно хвалил сибиряков за их ратный подвиг и мирный труд. Потом перешел к характеристике внутреннего положения в стране, как претворяются в жизнь решения партии и правительства, акцентируя внимание на положительных моментах и трудовом героизме советского народа. Вторую часть выступления посвятил международному положению СССР. Он мало отвлекался на житейские вопросы. Но не обошлось без юмора. В частности, говоря о деятельности Египта на мировой арене, он назвал президента Египта «товарищ Насер», и тут же решил рассказать смешную байку. В Москву как-то приехал император Эфиопии Селасий. Человек очень худой, и советское правительство предложило ему отдохнуть у нас в Крыму в Ялте. И вот идет он по набережной Ялты, его всюду встречает народ, интересно же посмотреть на африканца. Когда император проходил мимо кораблей, стоящих у причала, вдруг с трапа корабля сходит моряк и подходит строевым шагом к императору и приветствует его: «Здравия желаю, товарищ император!» Рассказав эту шутку, Брежнев отвлек людей от серьезности и всех развеселил, оправдывая свою оговорку.

Второй раз, отрываясь от текста выступления, сказал, что когда он еще был секретарем ЦК и неделю был в Красноярском крае, знакомился с оборонными предприятиями, то ему наш телевизорный завод подарил маленький телевизор, но при переезде реки Енисей он его нечаянно утопил. Преподнес таким образом «пилюлю» изготовителям неконкурентноспособной на рынке продукции. Выступление Брежнева в целом было воспринято с интересом и вниманием.

После него выступал Кобелев, директор комбайнового завода. С Брежневым ранее они вроде бы в одно время учились в ВПШ, во всяком случае, были хорошо знакомы. Когда он был первым секретарем Новосибирского обкома, Хрущев его снял с должности за упущения в работе сельского хозяйства, и теперь он, видимо, решил напомнить о себе. Но, как мне показалась, высказанная Кобелевым фраза, что «русский мужик любит сильную власть, но справедливую», обратила внимание Брежнева.

В заключение выступил Долгих. Это, пожалуй, была одна из самых ярких речей, с которой когда-либо до этого он выступал. Хорошо поставленным голосом и на хорошо обоснованном материале, он постарался раскрыть экономическую мощь Красноярского края и с партийных позиций нарисовал деятельность крайкома и крайисполкома по выполнению решений партии и правительства. Л. Брежнев несколько раз проявлял личную инициативу поаплодировать словам оратора. Хвалебные оценки деятельности ЦК со стороны Долгих, на мой взгляд, были умеренными. И этим докладом, мне думается, Долгих подал заявку на выдвижение его в Москву.

Так и произошло. Брежнев своим приездом в край, наверное, еще раз хотел удостовериться, что кандидатура В.И. Долгих приемлема для работы в аппарате ЦК КПСС. В декабре 1972 года состоялся пленум ЦК, где В.И. Долгих был избран секретарем ЦК партии и одновременно заведующим отделом тяжелой промышленности ЦК. Это был для него стремительный должностной взлет. Мне думается, Долгих всегда помнил, что на высокую орбиту своего служебного положения его запустили геологи, открывшие самое крупное в мире Талнахское месторождение медно-никелевых руд в Норильском районе, на котором он сделал столь выдающуюся карьеру. Потом, став секретарем ЦК КПСС, в его обязанности входило курирование геологической отрасли страны. Я видел его уважительное отношение к геологам.

Наступил 1973 год. В январе состоялся организационный пленум Красноярского крайкома партии, на который теперь уже секретарь ЦК Долгих прибыл в качестве уполномоченного Политбюро ЦК КПСС по решению вопроса, кому теперь быть первым секретарем крайкома. И у нас уже не было никакого сомнения, что изберут местного, но кого – или председателя крайисполкома, или второго секретаря. Открывая пленум, Долгих сообщил о решении пленума ЦК об избрании его секретарем ЦК, и все, конечно, ему поаплодировали. Он сразу поставил вопрос о новом первом секретаре крайкома и, не ожидая, что кто-то назовет новую кандидатуру, сообщил, что Политбюро рассмотрело этот вопрос на своем заседании и рекомендует первым секретарем Красноярского крайкома избрать Павла Стефановича Федирко, работающего вторым секретарем крайкома. Вопросов к Долгих не было, как и к Федирко, его избрали единогласно, а Долгих пожелали успешной работы в ЦК КПСС. Конечно, сельхозники хотели, чтобы первым был Татарчук, а промышленникам было все равно, кто из них будет, оба устраивали, знали их сильные и слабые стороны.

В практике работы секретарей райкомов партии установился порядок, когда один раз в квартал они докладывали о состоянии дел в районе первому секретарю крайкома, и весной 1973 года я пошел на прием к Федирко. Тогда я сказал Федирке, что в свое время В.И. Долгих собирался рассмотреть мой вопрос о дальнейшей работе, но, по-видимому, он забыл о нем. Федирко говорит: