Я Родину люблю. Лев Гумилев в воспоминаниях современников

Нужен такт, нужно знание. Как-то один из наших дипломатов меня удивил, сказав: а почему мы должны думать о чувствах? Я ответил: я патриот и не хочу, чтобы отношение к моей Родине складывалось на основе поверхностных сочинений. И ведь пишется-то подобное не из каких-нибудь дальновидных идеологических, экономических или политических соображений, а исключительно из неглубокого знания и безответственности.

Умение сосуществовать, уважая отличие другого народа от твоего, считаясь с этим, очевидно, одинаково необходимо и большому, многочисленному, и малому народу?

Вопрос о контактах всегда актуален, ведь этническая монолитность встречается редко.

Если один этнос сильно пассионарен, другой – слабо, они могут жить рядом, не мешая друг другу. Сильные довольствуются тем, что владеют территорией, но не мешают жить слабым так, как они умеют и любят. Такой тип сосуществования называется симбиозом.

Иногда бывает, что, сильный этнос образует колонии на территории другого, тоже сильного. Такие колонии в прошлом в России устраивали немцы – в Поволжье, Петербурге; можно вспомнить и московский Кукуй… Колонисты живут изолированно от местного населения, общаются с ним «на равных» по мере надобности. Самое правильное название для них «ксения», от греческого «ксенос», гость.

Очень страшно бывает, когда один этнос подчиняет себе другой и начинает перекраивать его на свой лад. Это метод неплодотворный.

Нельзя стремиться сделать всех людей подобными себе, нужно учиться жить с ними в симбиозе, оказывать им взаимные услуги, вообще обращаться деликатно, и тем самым создавать дружбу народов – лучшее, что придумано в этом вопросе за все тысячелетия существования человечества.

Для этого, помимо всего прочего, надо очень хорошо знать друг друга. А мы знаем?

Скорее наоборот. Вот я принимаю зачет. Студентка хорошенькая, накрашенная – просит задать самый легкий вопрос.

– Кто живет во Франции? – спрашиваю я.

– Французы и евреи.

Я говорю – верно, но недостаточно.

– А кто живет в Бразилии?

– Бразильцы и евреи.

– А в Новой Гвинее?

– Новогвинейцы и евреи.

Я говорю – идите, подучите.

Следом студент. Спрашиваю реки Франции.

– Лаура (!), – отвечает он.

– А куда впадает?

– В Бискайский залив.

– А где Гаронна?

– Севернее…

Реакция профессора ясна.

Если бы изучали хорошенько хотя бы то, что есть в учебниках, я был бы доволен. Но ведь и этого нет. Правда, не только у нас (слабое утешение)… В 30-х годах прошлого века французский историк Огюстен Тьерри с болью писал, как искажают историю Франции. Начинают ее чуть ли не с друидов, которые никакого отношения к французам не имеют. И первая, и вторая королевские династии были германцы. Франция как государство началась с образования династии Гуго Капета, а как народ – с Верденской клятвы. К этому этносу не относились ни Прованс, ни Аквитания, ни Бретань. Об этом писалось полторы сотни лет назад, и вот у меня новая французская книжка с теми же ошибками… Что сделаешь!

В науке существует единственная борьба – борьба между знанием и невежеством, причем последнее часто побеждает. Тем не менее, долг ученых – носителей знания – бороться с научными сотрудниками – носителями невежества.

Насколько я знаю, на Вашу долю борьбы выпало с лихвой.

Не стоит драматизировать. В годы застоя кафедра экономической и социальной географии геофака ЛГУ была для меня «экологической нишей», меня не гнали с работы, была возможность писать, хотя с 1975 года и не печатали.

Знаете, очень большое значение в любом деле, тем более в науке, имеет способность принимать разумные решения. Например, у нас в ЛГУ ректоры, включая покойного М. Е. Лазуркина, и покойного А. А. Вознесенского, и А. Д. Александрова, были люди толковые, они вникали во все университетские дела и давали распоряжения исполнимые и дельные. И вдруг прислали из Технологического института химика В. Б. Алесковского. О том, какой он ученый, можно судить хотя бы по тому, что лекции свои по химии он читал на физическом факультете, потому что на химическом очень немногие посещали его занятия. Что он делал, будучи ректором? Назначал и смещал деканов по своему усмотрению, давя на ученый совет (говорю только о том, что знаю лично). Перевел географический факультет из удобного здания близ Смольного (бывший институт для неблагородных девиц) в более тесное помещение на Васильевский остров, в прошлом – Бестужевские курсы. Главное, пришлось перевозить лаборатории, приборы, которые стояли на бетонных основах. Они перестали работать. Дело разваливалось. Мой друг, который руководил лабораторией картографии, умер, не пережив этого переезда.

Я имел дело с Алесковским по поводу издания книги «Этногенез и биосфера Земли», так как ВИНИТИ обратился с просьбой исполнить закон: в том случае, если потребность в труде превышает возможности ксерокопирования (а с рукописи было сделано около двадцати тысяч копий), надо издавать книгу. В ответ ректор предложил совсем выкинуть работу из планов. Собственно, многие из вопросов, которые я поднимаю, в этой беседе, могли бы быть поставлены раньше, если бы книга лежала на столе. Может, и в самом разговоре не было бы нужды.

К счастью, он уже не является ректором, а книга планируется на будущий год.

В ней, по сути дела, изложены основы этнологии, теория. Но есть вопросы, которые нужно безотлагательно решать. Если говорить о новом мышлении, применительно к национальному вопросу, то оно, видимо, возможно только на основе научных рекомендаций. Многонациональные коллективы, поселения, смешанные семьи, миграции то и дело подкидывают неожиданности, с которыми мы вынуждены считаться, пытаться их исправлять «задним числом». Видимо, нужны прикладные исследования.

Мало, но они ведутся. Например, Константин Павлович Иванов, мой ученик, исследовал связь между миграциями людей и состоянием животноводства в Архангельской области. Цепочка – очень грубо – получилась такая: русские как этнос связаны с пойменными ландшафтами. Сочной травой, которую они скашивают, кормят коров. А коров надо доить. Традиционно этим занимались женщины. Но женщины теперь все чаще уезжают в город учиться, заводят там семьи и не возвращаются. Вот так уменьшается и количество коров…

Где же теперь это исследование?

Было отдано Архангельскому облисполкому. Иванову даже дали премию.

Интересно, изменилось что-нибудь?

Не интересовался. Каждый должен квалифицированно заниматься своим делом. Ученый показал причину, а уж меры принимать… Сейчас Константин Павлович поехал на Ямал изучать самодийцев и хантов, даже опубликовал большую статью в «Литературной газете», где писал, что не нужно брать песок для большого строительства из реки, рыбой которой питаются ханты…

Если говорить об экологических проблемах, этот пример, увы, не самый впечатляющий.

Он достаточно характерно показывает связь этноса с ландшафтом. Состояние ландшафта – чуткий барометр этнического климата. «До сих пор пока существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга». Это Маркс и Энгельс. Народ живет в двух измерениях: пространство – ландшафт и время – накопленная традиция. Многие наши экологические беды от того, что какие-нибудь ведомственные начальники – а их много разных! – не желают считаться ни с тем, ни с другим. Приезжают, командуют: делай иначе, потому что мы в нашем руководящем центре делаем иначе! Коренное население «иначе» умеет плохо, ландшафт к этому не приспособлен, и, разорив все, до чего дотянутся, начальник отбывает, а народ страдает.

Страшную вещь сотворили с потомками древних согдийцев, жившими в отрогах Гиссара, вскоре после войны их волевым решением переселили на равнину сеять хлопчатник. Народ вымер.

В книге «Этногенез и биосфера Земли» уже неоднократно упоминавшейся, Вы пишете, что «процессы этногенеза неуправляемы и идут по ходу времени, и отдельные люди не могут ни инициировать, ни предотвратить такие планетарные явления, как эволюция или миграция народов». Только что Вы сами упомянули о переселении. А то, что происходило с чеченцами, ингушами, калмыками, разве не доказывает обратного?

Нет. Можно прекратить процесс вмешательством извне. Но создать что-то новое не в наших силах, это следствие мутаций. Англичане уничтожили народ, населявший остров Тасмания. Истреблены целые племена, жившие на территории Соединенных Штатов.

Как это влияет на развитие человечества в целом? Прогноз тут возможен?

Даже легок. Система, в том числе этническая, может усложняться и при очень большом усложнении делится, как амеба. Если же система упрощается, в ней становится все меньше элементов, и логическое продолжение этого процесса – переход из живого состояния в неживое, в почву, осадочную породу, пыль…

Значит, сталинские переселения народов можно описать и как упрощение системы?

Все, что делал Сталин, было упрощением системы. А мы сейчас это расхлебываем.

Одинаковыми людьми проще управлять?

Это неверно. Мы все законопослушны, но каждый имеет право на свою единственную внутреннюю жизнь. И управленческие нормы, унифицирующие даже то, что в унификации не нуждается, – как раз то, что ослабляет общество. Уникальное – ведь мы о людях говорим – ценнее стандартного.

Возьмите судьбу Чокана Валиханова, с ней благодаря телевидению многие знакомы. Был такой бедный мальчик из очень аристократической казахской фамилии. Он учился, воспринял русскую культуру, а казахского, своего, не потерял. Получился из него капитан Генштаба, разведчик, талантливый востоковед.

Во время войны 1942–1945 гг. на Тихом океане японские дешифровальщики расшифровывали все американские депеши. Тогда американцы придумали обучить мобилизованных в армию индейцев морзянке; каждый – апачи, навахи – передавал радиограмму соплеменнику на своём языке, а уже тот, расшифровав, переводил на английский. Военная тайна была соблюдена.

Оказывается, люди, которые остаются сами собой в этническом смысле, могут быть очень полезны государству.

И все же… Цивилизация – во всяком случае, в массовом сознании – неизбежно связана с унификацией. Вряд ли сильно отличаются, скажем, одежда, пища, образ жизни современного «среднего» жителя Парижа и, допустим, Лондона. Тем не менее – недавно мне попалась на глаза статья – англичане всерьез озабочены сохранением своей «английскости».

Во всем мире растет национальное самосознание. Что мы можем потерять и почему так боимся это потерять?

Хороший вопрос. Я, в частности, родился в Петербурге и всю жизнь прожил в Ленинграде. Мы, петербуржцы, ленинградцы, занимающиеся, так сказать, умственным трудом, стремимся не стать хамами, не потерять знание языков, вкуса к изящной литературе и к литературе по специальности, словом, того, что свойственно интеллигенции. Рядом живут прекрасные мастера своего дела – слесари или шоферы, они изучают технику, читают газеты, занимаются спортом…

Чем больше таких субэтнических групп, чем меньше они похожи одна на другую, тем легче им уживаться друг с другом. Эти мелкие, по сравнению с тем, что нас объединяет, различия драгоценны, они создают нашу любовь к привычкам, традициям, наше желание все это сохранять, защищать.