Бальзак. Одинокий пасынок Парижа

* * *

С появлением достатка происходит видимая метаморфоза – раздвоение Оноре де Бальзака на Бальзака-труженика и Бальзака-денди. И вряд ли это раздвоение, вопреки утверждениям некоторых исследователей, случилось внезапно. Отнюдь. Недюжинный талант этого человека, начиная с юношеских лет, всегда соседствовал с тайным желанием разбогатеть и стать знаменитым. Да, талант и трудолюбие теперь окупались сторицей, предоставив Оноре то, о чём он так долго мечтал. Но было и другое: его одарённость требовала отдачи в виде ежедневного (почти каторжного!) труда. Так что разделение на две, абсолютно не схожие, личности было изначально предопределено. И в этом исключительный феномен писателя Бальзака.

Понятия «денди» и «дендизм» в наши дни существуют разве что в умах тех, кто ностальгирует по дням минувшим. Для большинства же из нас всё это не больше, чем пустой звук о пижонах и пижонстве. Хотя во времена оные данное понятие являлось достаточно веским. «Времена оные» – это времена Оноре де Бальзака. И Александра Пушкина. И Байрона, Шатобриана, Бодлера; а чуть позже – и Оскара Уайльда. Для всех них «дендизм» уж точно не был пустым звуком!

Вот мой Онегин на свободе;Острижен по последней моде,Как dandy лондонский одет —И наконец увидел свет.Он по-французски совершенноМог изъясняться и писал;Легко мазурку танцевалИ кланялся непринужденно;Чего ж вам больше? Свет решил,Что он умён и очень мил.

В этом отрывке из первой главы непревзойдённой поэмы А. С. Пушкина «Евгений Онегин» предлагаю обратить внимание на четыре строки:

Острижен по последней моде,Как dandy лондонский одет…

и

Чего ж вам больше? Свет решил,Что он умён и очень мил.

Дендизм зародился в Британии. Если поверхностно, то под денди подразумевали мужчин, уделявших большое внимание внешнему лоску и искусству светского общения (и обольщения). То были прожигатели жизни особого рода – молодые люди, стремящиеся не просто наслаждаться жизнью, но делать это с такой непринужденной элегантностью, чтобы нравиться окружающим.

Считается, что «денди» произошло от французского dandin («маленький колокольчик»), то есть пустозвон, бездельник; однако с этим не согласились бы шотландцы, в лексиконе которых jack-a-dandy означает красавчик. В любом случае, значение одно: щёголь-бездельник.

Но это, повторюсь, если поверхностно. Потому что вопрос о возникновении дендизма как явления намного глубже. Известен даже первый денди – им был некий англичанин по имени Джордж Брайан Браммел (1778–1840).

Буржуазные революции в Англии и Франции, кровавые и беспощадные, привели к существенному прореживанию дворянского сословия. Больше всего, конечно, досталось французской верхушке, часть которой закончила дни на гильотине, другая – оказалась разбросана по всему миру. В результате в период Реставрации Бурбонов во Франции (а в Англии – в эпоху Регентства[63]) вокруг королевского трона сгруппировалась всего лишь кучка наиболее знатных и богатых аристократических семей. А как же остальные – богатые и не столь знатные?

Об остальных. После сноса Бастилии и позже, когда в лихие времена Наполеона Бонапарта сыновья конюхов и портных становились генералами и маршалами, появилась прослойка тех, кто начал наступать на пятки знатным и знаменитым по крови и рождению. И когда к власти вернулись Бурбоны, эти, новые, уже не собирались никуда уходить, продолжая оставаться в высшем обществе. Ведь времена изменились, а с ними – и нравы. Так что и высший свет, настаивали самые отчаянные, должен измениться. «Свет» поначалу упрямился, но не тут-то было! И с какого-то времени стало понятно, что в высшее сословие можно попасть, даже не будучи аристократом. Правда, этого следовало заслужить. Например, имея приличное образование и владея изящными светскими манерами. Вот она, возможность исправить то, что долгие годы оставалось исторической несправедливостью! И первая половина XIX века явилась звёздным часом дендизма.

Теперь вернёмся к Джорджу Браммелу. Сын крупного чиновника (его дед был лакеем, а отец секретарем), после окончания Итонского университета (плюс один семестр в Оксфорде) он вознамерился сделать военную карьеру. По протекции старого отцовского друга, генерал-губернатора Калькутты Джона Макферсона, Браммел был произведен в корнеты 10-го драгунского полка. Ему повезло: к тому времени принц-регент герцог Уэльский (будущий король Георг IV) числился полковником этого же полка; познакомившись, они быстро подружились. Однако военная служба у Браммела не задалась.

Выйдя в отставку, Браммел живёт в Лондоне на деньги, которые оставил ему отец, ведя довольно странный образ жизни неуёмного транжиры. Тем не менее фавориту принца Уэльского никто не осмеливался отказывать в кредитах. Тот это знал и, одалживая деньги, редко их отдавал. Говорят, однажды один из кредиторов Браммела возмутился и потребовал немедленно возвратить долг. Денди очень удивился и ответил:

– Вы это серьёзно, мистер? Мой долг давно уплачен…

– Впервые слышу! – удивился кредитор. – Напомните, когда это произошло?

– В тот самый день, когда, сидя у окна, я кивнул вам со словами: «Как поживаете, друг Джимми?..»

Свой утренний туалет Браммел растягивал на три часа! Во время тщательного бритья он использовал дорогую серебряную чашку; потом почти два часа мылся в тазу, заканчивая процедуру… купанием в молоке. Ну а выходя на улицу, щёголь не забывал почистить свои гессенские сапоги шампанским.

Большим развлечением этого нувориша считалось кого-нибудь разыграть. Как-то Браммел на спор решил поиздеваться над неким Томасом Снодграссом, к слову, известным учёным и членом Королевского общества. Проходя мимо его дома, он настойчиво постучал к учёному в окно. И всё бы ничего, если б это не произошло… в три часа ночи. А когда хозяин высунулся в ночной рубашке, наивно спросил:

– Простите, мистер, не вы ли Снодграсс?

– Ну да, именно я, – кивнул заспанный учёный.

– Снодграсс… Снодграсс… – задумчиво произнес Браммел. – Какое чудное имя, не правда ли, мистер?

– Согласен, красивое… – таращил на наглеца глаза разбуженный учёный муж. – Но… три часа ночи!

– Какая мелочь, право! Снодграсс… Снодграсс… Изумительное имя! Ну что же, мистер Снодграсс, с добрым утром!..

Умение виртуозно одеваться казалось лишь общим фоном изысканности, на которую был способен этот малый. Ибо настоящим искусством являлось то, как Браммел… завязывал шейный платок. Глядя на индюков из высшего света, носивших кружевные рубашки, расшитые камзолы и пряжки с полудрагоценными камнями, он буквально издевался над ними, называя всё это полным невежеством и сущей безвкусицей.

– Уметь выглядеть безупречно – главное достоинство настоящего джентльмена! – заявлял Браммел. – А для этого следует хотя бы уметь талантливо завязывать шейный платок!

И сам же подавал пример, подвергая шейный атрибут своей одежды таким узловым премудростям, что дамы, увидав очередной результат виртуозности, ахая, падали в обморок от восторга. И это при том, что одевался денди достаточно скромно, предпочитая тот же фрак из простого сукна. Но как сидел на нём этот хорошо подобранный по фигуре фрак! Белоснежная рубашка и шейный платок. Идеальная причёска и тщательная ухоженность усов. А ещё золотое кольцо… золотая цепочка карманных часов… изящная табакерка… Умопомрачительным дополнением к этому изяществу была трость с серебряным набалдашником. И главный девиз: сдержанность, изящество, непринужденность. Этакий небрежно-изысканный шик.

И это – только внешне. Но было оружие и пострашнее – остроумный цинизм, с которым приходилось сталкиваться каждому при общении со щёголем. Однажды Браммела спросили, как ему удаётся покорять женские сердца, в чём его секрет обольщения? На что тот, почти не задумываясь, ответил:

– Никакого секрета нет. Просто нужно уметь со служанкой говорить, как с дамой из высшего общества, а с дамой из света – как с обычной служанкой. И обе от вас будут без ума!