Темный янтарь

Разворачивается к городу грузовик спецсвязи. Серега вытирает руки о продранные штаны, изо всех сил старается никуда не смотреть.

— Ты как? – тихо спрашивает старший лейтенант у подруги сердца.

— Сказала – выдержу, значит, выдержу, – Линда грубовато отодвигает ногу лежащего в кузове раненого, метясь запрыгнуть. Тренированные ручищи командира возносят девушку как игрушку.

— Серый, не топчись.

— Э… – по укоренившейся эстонско-латвийской привычке тянет Серега, задраивая борт и вновь оглядываясь.

Не надо смотреть, но ведь все равно смотрел.

Лежит на боку мужик в гражданском, расползлась и уже подсыхает широкая лужа крови. Давно мертвый, но…

«Линда-2» трогается, думают, что уже сел боец-тугодум, Линда-живая над раненым склонилась. А дурной товарищ Васюк прыгает к мертвецу…

Под подошвами хрустит стекло, пахнет свежестью, флакон одеколона, что ли? Чего только люди с собой на смертное шоссе не тащат.

Угадал. Мертвые руки лежащего человека прижимают к животу ребенка. Наверное, и года нет. Сидит, глаза круглит. Вот дурной, тебе бы орать во все горло.

Мертвые руки отдавать не хотят… нет, это пацанчик попкой прилип. Во, теперь орет вовсю. Ясное дело, товарищ Васюк попривык к крупным мертвым и раненым, к мелочи руки не приноровились…

Ой, этот орет, в воздухе свистит, грузовик газу дал, Линда по кабине колотит…

Не успеть.

Серега падает на колени, сгибается над орущим, колотящим кукольными ногами пацанчиком.

От разрыва снаряда прикрывает та разбитая машина. Но на одно ухо неуклюжий товарищ Васюк порядком глохнет.

«Линда-2» сдает задним ходом, Линда-первая у заднего борта тянет руки, товарищ старший лейтенант орет с подножки что-то неодобрительное.

— Он липкий! – кричит Серега, с облегчением передавая неухватистое дитя.

Прекрасная и злая санинструктор что-то ругается.

— А? – переспрашивает товарищ Васюк, оседлывая борт. – Меня глушануло.

— Дурак, говорю. Чуть не уехали…

Боец Васюк получает младенца обратно – санинструктору некогда, перетягивает жгутами ноги раненому краснофлотцу. Серега пытается обтереть и перехватить малого, тот уже не вопит, но сердито морщит чуть заметные бровки. Держись брат, война. Да что ж у тебя все так слиплось, в этой… как ее там правильно… одежке. Не возьмешь тебя никак.

На губах раненого водителя той памятной, защитной, машины кровь, но пальцами показывает – вот так возьми.

— Ага, понял. Признаю, опыта нет, – Серега правильно приспосабливает младенца и пытается удобнее опереться ногой. – А ты, значит, семейный? Не боись, залатают.

У хутора на дорогу выбирается пошатывающаяся женщина. Руку себе сама замотала, молодец, но брать некуда – не резиновая «Линда-2». Старший лейтенант сажает в кабину, сам едет на крыле – ему недалеко, спрыгивает у траншеи. Откуда-то бьет пулемет, кажется, немцы сейчас опять полезут. Бойцов на позиции совсем мало, в основном местные, лиепайские, из рабочего отряда. Символическое прикрытие, долго не продержатся. Но командует капитан-сапер, что смогут, тут сделают.

Несется «Линда-2» в госпиталь, Линда-живая обтирает клочком бинта ладони, губы вздрагивают. Боится. Как будто, когда она рядом, ничего со старшим лейтенантом не случится. Впрочем, когда любовью бабахнет, люди немного того… Читал товарищ Васюк как-то старинную испано-французскую новеллу под названием «Кармен»… Впрочем, тут совершенно иной случай.

— Да не дергайся ты так. Сейчас вернемся.

— Умный какой.

— Ладно тебе. Лучше пацаненка посмотри, вдруг зацепило. Может, молчит, потому что терпеливый.

— Нормально все с ребенком, я и так вижу. А пацаном его называть глупо, – ворчит санинструктор.

— Отчего глупо? Нормальное слово, пусть и не местное.

— Может и нормальное. Но для девочки странное.

— Чего это? Да не, не может быть. Пацан же вроде.

В коридоре опустевшего госпиталя[3] валяются коробки из-под медикаментов, халаты, голоса раздаются гулко как в пещере. Плачет раненая женщина. Серега сидит с дитем на лежаке, застеленном заскорузлой клеенкой, пытается объяснить ситуацию деду-санитару. Тот готовит перо для записи в книгу и придирается:

— Понятно, родичей побило. Но документировать-то как?

— Откуда ж я знаю?! – изумляется товарищ Васюк. – Вы медицина, вам и знать. Наверняка не первый у вас найденыш.

— О том и толкую. Родичей нет, документов нет, фамилии тож нет. А наречь надо. Ты привез, с тебя и ответственность. Вот как скажешь имя, такая жизнь у человека и будет.

— Что за хрень несешь, а, старый? Как воспитает Советская власть, такая жизнь у нее и будет. Слушай, брось этот поповский нажим, позови медсестру. У вас тут была такая небольшая, толковая.

— Нету. Эвакуировалась с ранеными. Не дребезжи, парень, говори имя поступившей гражданки. Может, потом родичи найдутся, а пока ты за них.

Дите на руках Сереги начинает похныкивать.

— Ладно. Пусть будет Дорожная Линда, э-э…, Яновна. Пойдет?

— Давай на фамилию Дорожнис запишем? Будет – Дорожниса! Все ж латышка, по всей видимости.

— Вот сам бы полностью и нарекал, а то разводишь, дед, бюрократию, – Серега с облегчением передает дитя.

— Без бюрократии нельзя. Ничего, сейчас мы жопу вымоем, начнем пропитание изыскивать. Не пропадет девчонка, – заверяет обстоятельный санитар.

Товарищ Васюк едва успевает вымыться у раковины, пусть и не так обширно, как его зовут на выезд.

Гонит «Линда-2» обратно к Гризупской дороге, сидит на ящике с тротилом живая Линда, обессилено упирается спиной в борт.

— Ничего, передохнем скоро, – говорит Серега, посматривая вверх.

— Какой тут отдых, Серый? Разве что после войны. А того водителя мы зря везли, умер.

В небе пусто. Нет бомбовозов. То ли оттого, что дым с канала небо заволакивает, то ли немцы сейчас ушедшие колонны бомбят. Но все ж чуть легче…

То было давно – еще утром. А сейчас бой за канал, плечо уже не чувствует толчков приклада. Наверное, потом болеть будет. Если это «потом» вообще случится, так что незачем заранее огорчаться. Патронов вдоволь, давно уж разбита об угол дома опустевшая трофейная винтовка, вновь пере-привык товарищ Васюк к правильной трехлинейке. Бьем…

Днем отошли в город, отряд даже чуть увеличился, вливались бойцы рабочих отрядов и отдельные группы красноармейцев и моряков. Капитан собирал к себе всех. Имелся в запасе транспорт для маневрирования, имелся воскрешенный в мастерской броневик, имелась противотанковая пушка. Держались у парка Райниса, немцы начали обходить, пришлось отступать за канал в Старую Лиепаю…

…— Стеценко, поверни и заслони нас от домов, – крикнул Василек. – Серый, с нами!

Серега спрыгнул за двумя бойцами, перевалились через перила, скатились под мост.

— Так вот же оно – заложено! – сказал один из саперов. – Готово к взрыву, товарищ старший лейтенант.

Лежали ящики с тротилом в торопливо выдолбленной нише, валялось кайло, прямо через нее тянулись провода…

— Может, готово, а может и не совсем. Перепроверяем. И провода приберите, все же приличный мост[4] к подрыву готовим, а не тыловой сортир ротного значения – намекнул Василек. – Серый, наблюдай.

Лежал товарищ Васюк, приглядывал за набережной, слушал, как над головой проезжают машины отходящего отряда. Размышлялось о странном… вот ошибутся с детонаторами саперы, и исчезнет группа без всякого упоминания. Даже когда мост обратно отстроят, вряд ли назовут «имени Павших Подрывников». Подрывников вообще почему-то вспоминать не очень любят, хотя не последней важности военные люди…

С детонаторами обошлось, отошли в дом с чудесным видом на канал, перевели дух. Вскрыли консервы, Линда успела вскипятить чайник.

Жевали у окон, не прерывая наблюдения. Командиры обсуждали действия немцев, довольно осторожные, если не сказать, вялые.

— Побаиваются, – сказал капитан-сапер, который, судя по всему, сапером как раз не был. – Даже разведки нет.

— Скорее, группируются, – пояснил Василек. – Мосты наверняка поставлены у них отдельным пунктом в списке задач, на них выделены силы и специалисты. Штурм и городские бои дело сложное – у здешних фрицев тоже опыт скромный.

— М-да, с организацией у нас так себе, – согласился капитан. – Вон как все неупорядоченно. Предмостное укрепление – баррикада из гераней.

У моста действительно валялась куча узлов и корзин, видимо, сваленная с какой-то повозки. Среди пожитков торчал и горшок с каким-то особо ценным цветком. А ближе лежал перевернутый мотоцикл со всем знакомой белой буквой на коляске.

— Жаль парня, – сказал капитан. – Надежный был человек. Как у него с ранением, товарищ Линда? Выживет или нет?

— Я же не врач. Возможно, позвоночник зацепило, Ян же шевельнуться не мог, – тихо сказала санинструктор из глубины комнаты.

— Скорее это от контузии, такое бывает, – заметил Василек. – Но на фронт парень едва ли вернется, придется нам как-то самим обходиться. Кстати, идут фрицы…

На той стороне замелькали серо-зеленые фигурки – несколько немцев перебежали ближе к мосту, залегли за парапетом. Зашевелились и на улице.

Старший лейтенант убежал вниз, капитан, оставленный для связи Серега, пулеметчики с «дегтяревым» затаились на НП второго этажа…

… Мост рванули, когда по нему проскочили два бронетранспортера и какая-то гусеничная каракатица, вооруженная кузовной установкой с тонким стволом. Крикнул капитан, застрочил «длинной-сигнальной» пулемет из соседней комнаты. На канале ухнуло, не особо громоподобно, но в доме вылетели стекла, а ближайшая часть моста осела, образовав неширокий, но неприятный провал.

На улице вспыхнул короткий и яростный бой: один полугусеничный бронетранспортер сразу подбила наша спрятанная «сорокапятка», хитроумную «каракатицу» тоже мигом остановили, а второй бронетранспортер[5], закидываемый гранатами, пытался рвануть в переулок, палил разом из двух пулеметов, едва остановили гада. На мосту прошло проще – побежавшая было на этот берег немецкая пехота осознала, что дело плохо, двинула назад. Понятно, преодолеть подорванный, но не очень обрушившийся мост в пешем порядке особого труда не составляло, но не под пулеметами и плотным винтовочным огнем. Немцы открыли пальбу с предмостной улицы из автоматических пушек, но наша «сорокапятка» живо заставила их уняться.

Донесся отдаленный взрыв – наши подорвали поворотный мост.

— Антракт, – сказал капитан, так и не вынувший из кобуры наган, но выглядевший вполне удовлетворенным. – Ты, Васюк, в театре-то бывал?

— А как же, в ТЮЗ[6] со школой трижды ходили.

— Да, примерно наш уровень. Ну, ты повышай культурное развитие, в следующий раз МХАТ как минимум.

***

До темноты длилась перестрелка через канал. В отряде было два «максима» – строчили, не жалея патронов. Боезапас имелся, людей было маловато. Но стояли насмерть.

Вели огонь из клуба моряков меткие осоавиахимовцы под командой Кирилла Берзиньша. Держались у железнодорожного моста и в складах комсомольцы, удачно закрепились в гостинице «Олимпия» рабочий отряд директора электростанции Ягминсона и военные моряки.