Темный янтарь

— Они здесь не айзсарги, вроде как активисты-лафы[1] или вроде того, – сказал Олег.

— Без разницы, то же говно, – отрезал Серега.

На душе было пакостно. И хорошего человека потеряли, и бой был так себе, пусть и успешный. Не немцы, а сволочь мелкая, пусть и откормленная. Пустой автомат пришлось утопить в болотце. Из полезных трофеев взяли только горсть винтовочных патронов, теплые кулацкие пиджаки, да кепку-фуражку с приметным козырьком. Дождь будет, а от пилотки в этом смысле никакого толку.

***

Повозку тогда оставили, едва углубившись в лес – уж очень следы приметные оставляла. Тело Валдиса тоже оставили. Задерживаться было опасно, да и найдут могилу, раскапывать начнут, сволочи. Пусть уж так.

Прибавился к пачке печальных документов латышский комсомольский билет. Шли бойцы сутки, и еще сутки. Совсем плохо стало раненому красноармейцу, рука распухла, сам пылал как печка, идти практически не мог.

— Серый, придется нам оставить парня, – сказал Стеценко. – Делать-то нечего, ему доктор нужен. И покой.

— Ты как, Олег? – спросил Серега.

— Ребята, мне уж все равно. Стрельните в затылок, сил совсем нет, – простонал раненый.

Хутор нашелся недалеко, кое-как довели бойца до опушки. Присмотрелись.

— Вот в ту хату нужно, – шептал Стеценко. – Она поплоше, вполне могут быть сочувствующие люди. Народ-то нормальный везде есть. Давай все ж переоденем человека. Мол, «беженец, под бомбу попал, осколком задело». А стрижка, она что, она и у гражданских бывает.

План был так себе, но другого не имелось. Серега поменял свои продранные штаны и рубашку на гимнастерку и солдатские бриджи, надел поверх богатый, но тоже уже грязный пиджак. Раненый в гражданской одежде, шикарной кепке и военных ботинках выглядел странновато, но тут опять же какой выбор.

Помогли Олегу встать.

— Ничего, отлежишься, – заверил Стеценко. – Я не пойду, пугать граждан не буду.

— Верно, тебе побриться нужно, – согласился Серега. – Совсем на морду озверел, бородища ершом.

Раненому было совсем плохо, едва прошел от опушки тридцать шагов и через ограду перебрался, приходилось поддерживать под здоровую руку.

— Сейчас отдохнешь, брат, договоримся, супчик сготовят, – бормотал Серега, озираясь.

— Кажется, умираю. Серый, ты моей семье напиши, – шептал Олег. – Пусть знают. У меня батя полную определенность ценит. Адрес помнишь?

— Да, я же связной. Память как в бухгалтерии, – заверил Серега. – Ты главное, духом не падай.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что хутор - это единое хозяйство: старый дом, новый дом, всякие амбары-риги… Хрен тут где спрячешься. Но что уж сделаешь. Хорошо, хоть собак нет.

Серега помог раненому взойти на крыльцо, постучал. Открыли почти сразу.

— Здравствуйте люди добрые! Хозяева, сделайте доброе дело, помогите человеку, – сходу призвал Серега.

Старший хозяин – мордатый и щетинистый, не хуже Стеценко – что-то сказал по-литовски и развел руками.

— Не понимаете? Эх, да простая история, – придерживая раненого, Серега жестами и словами обрисовал; «ехали, бомбили, ранили человека, доктор нужен, отдых».

Про доктора вроде поняли, даже помогли раненому войти. Проводили в небольшую комнату: кровать не кровать, вроде топчана, но с тюфяком, занавесочки на окнах. После стольких дней в лесу – все удобства.

— Ну вот, теперь точно полегчает, – Серега стащил с ног товарища ботинки. – Не боись, подкормят, подлечат. Потом к фронту двинешься. Ну, или по обстоятельствам.

Олег слабо кивал:

— Адрес не забудь.

Серега пожал горячую левую ладонь товарища, вышел к хозяевам:

— Он не военный, эвакуировали нас. Разбомбило. Уж отнеситесь человечески. Оклемается, уйдет. Вот на лечение.

Денег у отряда было мало, но имелись немецкие часы и три плитки шоколада. Хуторяне смотрели, как товарищ Васюк выкладывает все это на стол.

— Доктора? – уточнил старший хозяин, поглаживая лысину.

— Точно! Извините, что мало что можем, но времена такие.

— Времена, так, – повторил хозяин и остальные согласно закивали.

Курад их поймет – вроде нормальные люди. Молодой хозяин-здоровяк на две головы выше гостя, пожилая тетка, наверное, жена щетинистого лысуна, миловидная молодка – та, понятно, стесняется, за косяком прячется.

— Спасибо! – сказал Серега. – Надеемся, значит, на чистосердечных людей?

Все снова закивали. То ли поняли, просто неразговорчивы, то ли ничего не поняли, просто вежливость соблюдают.

Вышел товарищ Васюк из просторного дома в противоречивых чувствах: вроде и облегчение, пристроили человека, по правде говоря, идти дальше с раненым было невозможно, но все же мутные люди эти хозяева. Позовут ли врача, станут ли затрудняться – бабушка надвое сказала.

Прямиком к лесу Серега, понятно, не пошел, вышел на дорогу и дал крюка.

Стеценко сидел на опушке на прежнем месте, ждал.

— Как?

— Да черти с куредом его знают, вроде не возражали, но… откровенно кулачного мировоззрения здешнего граждане. Как говорится, эти… мироеды.

— Понятно. Про немцев спрашивал?

— Да они по-русски ни слова. Да и откуда им знать, глушь, выселки, – вздохнул Серега, скинул пиджак и начал подворачивать длинноватые рукава гимнастерки.

— Курить охота, – вздохнул пеший водитель. – Уж бросил давно, а сейчас так и припекает.

— Это от сырости. Терпи, Василек говорил – курево бойцов убивает.

— Верно, конечно, но… – Стеценко осекся.

От хуторской усадьбы донесся короткий слабый треск, потом басовитый вой боли. Стихло…

Бойцы переглянулись.

— По-моему, это выстрел был, – прошептал Серега. – Я ж браунинг не забирал. Твою ж…

Перепрыгнули через изгородь, добежали до крыльца. Стеценко сел под стену, прикрывая. Серега на цыпочках взбежал по новым ступенькам.

Внутри громко, нервно разговаривали по-литовски. Черт, ничего не поймешь. А, все равно услышат.

Рванул дверь, прошел прямо в большую комнату.

— Я тут сказать забыл…

Хозяева замерли. Молодка, заматывающая чистым полотном ладонь мужа, смотрела с ужасом. На половицах темнели капли крови. Хозяин – уже не лысый, на башке нахлобучен знакомый картуз – медленно поворачивался от зеркала. Рядом с вернувшимся гостем оказалась хозяйка – эта стиснула в руках теплый пиджак. Глаза бешеные.

— Мне пиджачок-то вернуть хотите? – криво улыбнулся Серега.

Дверь в чуланчик, где раненого положили, была распахнута. Смотрел туда Серега краем глаза, оттого поверить в увиденное не мог. Подушка валялась на полу, раненый вытянулся недвижно, в его груди… Вот как оно – проткнуть обессиленного человека вилами на топчане и даже инструмента не вынуть?

— Стрельнуть, значит, больной успел, когда душить начали? – прошептал Серега. – Тогда вы его по-свойски, по-селянски, так?

— Так. Вас, свиней, сюда не звали, – процедила хозяйка, цепко хватаясь за винтовку гостя.

Мужчины-хозяева враз бросились валить гостя, молодуха оглушительно завизжала.

Еще десять дней назад растерялся бы товарищ Васюк и был бы всмерть затоптан здоровенными хуторскими сапогами. Но дни войны, они или убивают – или учат.

Вырывать винтовку у повисшей на оружии бабы Серега не стал, отпустил, отшатнулся назад. Выхватить пистолет из кармана, сдвинуть предохранитель… патрон был в стволе…

В старшего хозяина пришлось стрелять дважды – здоров, скотина. Повалился на пол, слетевшая фуражка подкатилась к ногам упорного гостя. Серега поднял, нахлобучил ее на голову и кратко сказал обмершей хозяйке

— Сюда винтарь давай.

Баба вверх прикладом протянула винтовку и попросила на почти чистом русском:

— Не убивай, товарищ. То все случайно. Женщин убивать нехорошо, бог не велит.

— Образованные, грамотные, набожные… – Серега сплюнул под стену и посмотрел на молодку. Та, чуть слышно всхлипывая, принялась расстегивать кофточку.

Ко многому привык товарищ Васюк, но тут откровенно передернуло. Что ж за скотская убогость в людях?

Качнул винтовкой:

— То подождет. Хлеб, колбаса, мед-сахар. Да, и часы мои сюда. Собирайте.

Мешок – чистый, аккуратный – собрали мигом. Хозяйственные, шустрые, рассудительные, этого не отнять – через тела мужа и сына переступают не глядя.

— Всё. Пошли вон! – скомандовал Серега, сшибая висящую над столом керосиновую лампу.

Приглушенно заголосили, но бросились к двери.

Спички имелись на комоде – коробок торчал в специальной серебряной держалке. Нет, очень культурно живут, прямо позавидуешь. Серега чиркнул, глядя, как бежит огонь по лужице керосина, перебрасывается на рукав хозяина, на стену, сунул коробок в карман.

Вышел с мешком. У крыльца Стеценко придерживал баб.

— Пусти их. Вы, пошли отсюда на… – зарычал Серега хозяйкам.

Добрые селянки бросились к воротам.

— Что там? – пробормотал, явно догадываясь, водитель.

— Кончили они Олега. Без раздумий и замысловатостей. Ну, с хозяев я спросил.

— То я видел, на выстрелы сунулся, – сказал Стеценко. – А бабы? Донесут ведь.

— Так кончи из винтовки. Я по бабам не особо. Опыта нет.

Бойцы смотрели на убегающих по дороге хуторянок – молодая неслась сытой козой, но свекруха не особо отставала.

Стрелять, понятно, Стеценко не стал. Пошли к лесу, за спиной разгоралось, клубился дым.

***

Давно кончились домашняя колбаса и хлеб, кончилась и окончательно затертая карта – явно вышли остатки отряда за границу листа. Карту Серега сжег, разжигая костерок – последние дни выдались дождливыми, зябкими. Со счета дней товарищ Васюк слегка сбился, вроде, восемнадцать дней, а может и все двадцать с гаком минуло. Вокруг была, видимо, уже Эстония, хотя, может и нет. Деревни и хутора тщательно обходили, как-то полдня ждали, чтоб шоссе перебежать – немцы двигались густо. Судя по канонаде, бои шли то восточнее, то далеко впереди – не успевали отставшие бойцы за фронтом. Но слова старшего лейтенанта Василька помнились строго – и гнул свой маршрут бывший связной группы «Линда», не давал на сомнения отклониться.

На лесной тропинке застрелили наглого немца-велосипедиста – вздумал хитрец дорогу сократить. Забрали оружие и странные немецкие сухари. Серега не удержался, проехался с десяток метров по тропинке на военном велосипеде.

— Пацан ты все равно, – попенял Стеценко. – Усы скоро расти начнут, бьешь гадов наповал, страшным человеком стал, а все равно детство играет.

— Чего это я страшный вдруг? – поразмыслив, уточнил Серега, выбирая путь в зарослях.

— В зеркало глянь. По морде тебе уж за двадцать, взрослый мужик, глаза как медяки пятикопеечные, ничего не отражают. Шутить перестал.

— Не, шутить я буду, когда малость передохну. А в зеркало ты сам смотри – борода скоро как у попа будет.

***

День выдался солнечный, истинно летний. Отсиживались бойцы в хилой рощице, зажатой между болотцами и дорогой, уводящей к непонятному городку. Прозрачность рощи была как раз на руку – по опыту получалось, что в такие, всем понятные и ненужные рощи, никто не суется. Изредка по дороге проползали повозки, немцев видно не было, из всей войны остались только вздохи артиллерии где-то у горизонта. Солнце припекало, решили помыться-постираться, грязная одежда порядком натирала в важных солдатских местах.