В поисках правосудия: Арест активов

Я был рад, что человек такого ранга в правительстве был всесторонне проинформирован о ситуации, но быстро понял, что существенной помощи ждать не стоит.

— К сожалению, мы не контрразведка, — объяснил он. — Это работа ФБР.

Он пообещал отправить на просмотр своего сотрудника для составления межведомственного отчета, но ничего большего, кроме сочувствия, он предложить не смог.

Логика подсказывала, что если высокопоставленный чиновник Госдепартамента знает о подобной операции, то разведслужбы должны были сорвать ее. ФБР знало о российской кампании по дезинформации, и даже если предположить, что Роберт Бершински не предупредил их (что невозможно), то уж Кайл определенно это сделал. Он предупреждал их в мае и теперь, уже через месяц, но они так ничего и не предприняли.

В реальности правительство США, как огромный неповоротливый слон, застыло в неподвижности в ожидании действий от своей бюрократии. Поэтому, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, кто-то очень важный должен был вмешаться и прикрикнуть: «Это не лезет ни в какие ворота, немедленно прекратить!»

Но этого не произошло.

Мы с Вадимом покинули Госдеп в довольно подавленном настроении. В атриуме нашего отеля мы нашли столик и на своих ноутбуках и телефонах решили следить за информационным потоком с показа фильма из Музея журналистики. Кайл должен был находиться там и держать нас в курсе в режиме онлайн в течение всего вечера. Мое появление только подлило бы масла в огонь. Я не хотел помогать Весельницкой и ее команде устроить из этого показа шоу с моим участием, на которое они рассчитывали.

Их мероприятие проходило в одном из красивых залов музея, находившемся на последнем этаже. На просторной террасе под открытым небом, с которой открывался потрясающий вид на Капитолийский холм, был устроен предпоказный прием с закусками и коктейлями. Гости болтали и наслаждались теплым летним вечером.

Команда Весельницкой была в полном составе: помимо нее самой, там были Ахметшин и Некрасов, а также их американские дружки Гленн Симпсон и Крис Купер с толпой помощников и подчиненных. Кроме того, по залу блуждал косяк репортеров российского государственного телевидения, и съемочные группы документировали всё, что происходило.

Однако они были не единственными русскими на этом «празднике». Пришло около десятка не приглашенных на просмотр российских диссидентов. И хотя вход был только по приглашениям, им не смогли отказать, поскольку сам Некрасов поднял столько шума о своем праве на свободу слова, ну и вдобавок зал был полупустым.

Мои самые большие опасения, что это мероприятие массово посетят политики и их помощники, не оправдались. Там не было ни одного конгрессмена, и даже сам Рорабахер манкировал этой тусовкой. Единственными, кто был как-то связан с Конгрессом, помимо Кайла и еще одного знакомого нам сотрудника, были Пол Берендс с небольшой компашкой из офиса Рорабахера.

Время шло к закату, когда кто-то из команды Некрасова пригласил всех в зал. Покидая террасу, Кайл захватил пакетик с попкорном и упаковку шоколадных шариков «Вопперс», которые раздавали на входе в зал, как будто это был обычный киносеанс.

Кайл сел вместе с помощником Роберта Бершински из Госдепа. Пока они болтали, с другой стороны от Кайла приземлилась полноватая, дорого одетая женщина за сорок с золотисто-каштановыми волосами. Обернувшись в ее сторону, чтобы поздороваться, он на мгновение потерял дар речи — это была Наталья Весельницкая. Он узнал ее, но, похоже, она понятия не имела, кто он, а он и не потрудился представиться. Вот так ирония судьбы: человек, который буквально написал закон Магнитского, сидел плечом к плечу с человеком, чья миссия заключалась в уничтожении этого закона.

Занавес открылся, свет приглушили, и на сцену вышел журналист Сеймур Херш. В своем сером пиджаке и очках с толстыми линзами 70-летний Сеймур выглядел как до предела измученный жизнью человек. Держа перед собой заметки, он представил Некрасова, пророча его фильму «долгий путь к развенчанию мифа».

Просмотр начался. Следующие два часа и пять минут зрители сидели молча и внимали происходящему на экране. Это была та же версия, которую мы с Кайлом уже видели, но в конце картины Некрасов добавил новый фрагмент, в котором пытался защитить друга Путина, виолончелиста Сергея Ролдугина, от обвинений в получении части из украденных 230 миллионов долларов. Побежали титры, включился свет, и Некрасов вышел на сцену.

Но вместо аплодисментов в его адрес зал разразился свистом и насмешками. Кто-то скандировал: «Позор! Позор!» — кто-то: «Вас надо включить в список Магнитского!» В зале началось громкое обсуждение на русском языке. Некрасов стоял рядом с Хершем на маленькой сцене в свете прожекторов. Херш пытался успокоить зал, говоря:

— Мы все следим за журналистикой. Это называется журналистикой.

В ответ из разных мест в унисон раздались голоса:

— Это не журналистика! Это пропаганда!

Хершу удалось немного успокоить аудиторию и начать обсуждение. Первый вопрос задал Дрю Салливан, соучредитель Центра расследовательской журналистики, который проделал огромную работу по молдовскому файлу и «Панамскому архиву». Не думаю, что среди присутствующих кто-нибудь знал больше него об отмывании денег по делу Магнитского.

Для Некрасова это было фиаско. Именно Дрю руководил расследованием, связавшим Ролдугина с аферой по отмыванию 230 миллионов долларов. Без каких бы то ни было любезностей он пояснил, что если бы Некрасов обратился к нему, как это сделал бы любой компетентный журналист, то Дрю поделился бы с ним документами, подтверждающими эту связь.

Некрасов понимал, насколько шатким было его положение. Он действовал как фактический защитник Путина. Выдавая себя за «правдоискателя», он столкнулся с реальным правдоискателем и на его фоне выглядел бледно и бестолково.

Всё больше распаляясь и становясь агрессивнее, Некрасов пустился в пространные рассуждения о том, что всё это очень «сложно» и проследить путь денег — всё равно что искать иголку в стоге сена.

На что Дрю холодно возразил:

— Поэтому это и называется отмыванием денег.

Осознав, что ему не победить в этом споре, Некрасов в резком тоне предложил задать следующий вопрос.

Но с каждым следующим вопросом его незавидное положение только усугублялось. Четвертый вопрос задал его бывший коллега и соотечественник, Александр Гольдфарб. Его комментарии были убийственными.

В спокойной манере Александр представился давнишним товарищем Некрасова и продюсером двух его ранних антипутинских фильмов, добавив:

— Для меня это очень личное и эмоциональное дело, потому что автор этого фильма разительно отличается от того Андрея, которого я знал.

Некрасов стоял на сцене, скрестив руки, пока Гольдфарб следующие шесть минут последовательно уничтожал фундамент, на котором Некрасов воздвиг свой фильм. И перед тем как закончить, он бросил:

— Я думаю, следует сказать прямо: режим Путина, который, очевидно, является бенефициаром этого фильма, — это диктатура убийцы. Я хочу, чтобы вы повторили это сейчас, как вы уже делали это много раз до этого.

Но Некрасов не повторил, и этим всё было сказано.

Той ночью я спал совершенно беззаботно.

Опубликованные на следующий день отзывы не оставили от Некрасова и мокрого места. Вашингтонский политический журнал «Американский интерес» вышел под заголовком «Большая ложь России». «Вашингтон Пост» — с редакционной статьей «Российский агитпроп приземлился в Вашингтоне». Позже — «Дэйли Бист» со статьей «Как антипутинский режиссер стал кремлевской марионеткой». Собранные вместе, эти безжалостные статьи уничтожили Некрасова. В западной прессе не было ни одной положительной рецензии на его фильм.

Некрасову, Весельницкой, Симпсону и Кремлю, безусловно, удалось устроить шоу, но только не то, на которое они рассчитывали.