Плач богов

Глава двенадцатая

- Я нее… - почему тогда с её губ слетело именно это жалкое восклицание, Эвелин так и не поймёт. А вспоминая об этом, каждый раз станет заливаться густой краской стыда.

Коленки затряслись мелкой дрожью, сердце вот-вот выпорхнет то ли из горла, то ли из груди (перед этим, само собой, намереваясь проломить клетку рёбер) взбесившейся птицей. Пальцы, удерживающие в кулачке браслет, наконец-то импульсно сжались, метнувшись почти незаметным жестом руки за спину.

Но страшнее, наверное, было не всё это. Не осознание, что её «поймали» с поличным, практически загнав в угол, и не кроющий ужас бьющегося в конвульсиях воображения, который был не в состоянии представить себе в те секунды, что с ней могли сейчас сделать. Её пригвоздило к месту совершенно иными ощущениями, буквально парализовав сковывающими тисками смешанных чувств и обострившейся паники. И они словно были именно физическими, самыми что ни на есть реальными и осязаемыми, будто её охватили со всех сторон крепкими руками и накрыли, как второй кожей, тугой плащаницей. А на деле и всего-то перекрыв весь мир пронизывающими насквозь близостью и взглядом стоявшего перед ней мужчины.

Она бы и рада в эти мгновения провалиться сквозь землю или каким-нибудь немыслимым чудом раствориться прямо перед его носом, подобно бесплотной дымке рождественского призрака, но, увы, это не сказочные фантазии и уж тем более не сон. Да и не спрятаться уже никак, особенно от хищных глаз, почерневших в полусумраке последних зарниц заката и наползающей на Гранд-Льюис ночи, которые, казалось, не то что заглядывали в твою сущность, а почти её касались пробирающим до немыслимых глубин всевидящим взором (а может и не почти).

Нелепей ситуацию и не придумаешь. И он был прав на счёт второй за этот день неожиданности. Её воля, душу б продала, чтобы как-то их избежать. Ведь как бы ни парадоксально это не звучало, но её изводили совершенно необъяснимые и противоречивые ощущения, будто не она натыкалась на него голого, как это было в портовой бане (или наблюдала за его раздеванием из укрытия в деннике конюшни), а сама стояла перед ним нагой и не одним лишь телом. И, как в первом случае, он смотрел на неё с таким выражением пока ещё удивлённого лица, словно беспрепятственно разглядывал не только то, что было скрыто под тканями платья и исподнего, но и то, что девушка прятала в своей голове – в мыслях, памяти и безмерном воображении. Ей и говорить будто ничего не надо было, он прекрасно видел и знал, что с ней происходило, разве что не использовал всё это в собственных корыстных целях. Или пока ещё не использовал.

- Как это ни странно, но этому дню суждено было закончиться вполне даже недурно. – он всё равно продолжал улыбаться, думая о чём-то своём, понятном лишь ему. И Эвелин почему-то не особо-то и хотелось узнавать о чём именно. По крайней мере не в ту минуту. Её и без того вело, как по краю пропасти. Одно неверное движение и сорвётся. Или нет?

- Мне-мне… мне нельзя здесь находиться. Простите… - почему она тогда извинилась, Эва так и не поймёт, сгорая от стыда всякий раз, когда будет об этом вспоминать.

- Видимо, не нам решать кому, когда и в каком месте находиться в тот или иной момент. – ну почему он улыбается так, будто бы знает о ней что-то такое… Хотя, почему «будто»? За прошедший день он успел насобирать на неё компроматов, как никто другой в этом городе. Может поэтому и вёл себя сейчас чересчур раскованно, если не более того. Того глядишь что-то сделает, чего не следует. Например, поднимет руку, коснётся её.

Всемилостивые боги! А она что? Что она тогда сделает? Закричит? Хлопнется в обморок?

Тогда откуда эти ощущения, будто он и без того её касается. Да. Трогает и далеко не поверхностно и не ментально. Словно как-то забирается ей под кожу и черепную кость. А ей так горячо и душно из-за этого, будто она внутри обволакивающего облака из ошпаривающего пара. Или внутри его близости? В его головокружительном аромате, практически осязаемом, исключительном и обособленном, свойственном только ему, и поэтому настолько реальном, что спутать происходящее со сном просто невозможно.

В какой-то момент в нос бьёт резким запахом пота и кроющей за ним волной необоснованной паники. Это её запах или его? Он его тоже слышит? Осязание под платьем мокрого исподнего вызывает чуть ли не стрессовую реакцию на неприятный дискомфорт. Во истину сумасшедшее испытание. И ведь страшно, что он может это видеть и понимать. А если понимает, то что об этом думает? Чего хочет на самом деле?

И как она после всего этого осталась при своём уме, не лишившись чувств и здравого восприятия происходящего?

Как же страшно и невообразимо захватывающе. До дикого желания разрыдаться или сделать что-либо ни к месту глупое. Хотя сейчас и здесь всё ни к месту. И он, и она, и то что между ними происходит. Ведь что-то происходит по любому. Раз она это чувствует, то и он обязан. И это что-то явно неправильное. Нехорошее. Запретное. На грани смертного греха.

Наверное, она это и сделала, потому что уже находилась на грани. На грани зашкаливающих страхов и чего-то, что так рвалось из её утробы на свободу, жгучими приливами пульсирующих завихрений – по жилам, под кожей и в костях. По скрытым точкам чувственной плоти, онемевшей в тот момент и едва не ноющей в душном саване тесных одежд. Ладно, если бы её просто душило этими неконтролируемыми порывами, но если бы его не было рядом, впритык, и если бы это было не её реакцией на его близость, на его взгляд и голос…

Она просто побежала. Конечно же не сразу. Вначале совершив во истину немыслимый поступок – взметнув вверх руками и почему-то толкнув мужчину в грудь сжатыми кулачками. Какой-то инфантильный жест, ничем не объяснимый, схожий на некое отчаянье, может даже скрытую ярость. Только вот на кого? На себя или него? И, видимо, ни она и ни он не поняли этого. Ошалели оба. Сильнее только он, поскольку оторопел и не успел отреагировать вообще никак. Во всяком случае в первые секунды, оцепенев на месте и под новым наплывом шокированного изумления наблюдая за убегающей от него девушкой.

- Да ничего я не собирался с тобой делать! – его весёлый голос нагонит уже через несколько ярдов её постыдного бегства, подначивая и вливая в затёкшие мышцы ещё больше сил и порывистого отчаянья. – Приятных сновидений и сопутствующих фантазий перед сном!

Она точно сошла с ума, раз летела со всех ног, как шальная и угорелая, практически не разбирая пути, но хотя бы в правильном направлении. И продолжала бежать не оглядываясь, даже когда сердце уже билось где-то в районе ключиц, а адреналин шипел в висках и жёг глаза красной ртутью (или алыми пятнами заходящего солнца, окрасившего заброшенный парк Лейнхолла сочным пурпуром расплесканного по всюду красного вина). Даже когда не могла вдохнуть полной грудью воздуха, чувствуя, что ещё немного и её разорвёт изнутри натужными ударами сердечной мышцы в буквально смысле. Может лишь сбавила шаг, поскольку потерять сознание на бегу посчитала куда опаснее, чем быть настигнутой не преследующим её «преследователем».

Остановилась только когда влетела по протоптанной за сегодня тропинке в лесополосу общего парка, едва не врезавшись лицом в неохватный ствол векового платана. На благо, успела вовремя притормозить и выставить вперёд ладони. Вернее, одну ладонь и зажатый кулачок со злосчастным браслетом. Спрятавшись в чёрной тени дерева, пугливо выглянула к открытой «арке»-выхода из сада, глотая ртом спасительные порции влажного воздуха и всматриваясь в проделанный ею до этого не короткий путь побега.

Неужто думала, что кто-то мчится за ней следом? Или же тайно надеялась на это?

Только никого она так и не увидела. Никто за ней не гнался. Тишь да безлюдье. И лишь чувство необъяснимого стыда подтачивает дыхание и неугомонный стук сердца. Будто ей мало запыхаться от одной непосильной пробежки.

Никого. Ничьего силуэта или хотя бы слабого намёка на чьё-то движение. Даже окружающие растения застыли неподвижными статуями бесформенных барельефов в безмолвном ожидании приближающейся ночи. Ещё несколько минут и последнее зарево погаснет с окончательным уходом солнца за горизонт. Ночи здесь наступают быстро, почти сразу же после заката. Так что по вечерам особенно не нагуляешься, особенно если один.

И как хорошо, что она вспомнила об этом именно сейчас. Правда, в Ларго Сулей на её долгое отсутствие-пропажу так никто и не обратил пристального внимания, но, может оно и к лучшему. Не пристало Эвелин Лейн перетягивать пальму первенства к своей персоне. Подобное пристрастие, как правило, занимало умы всех сестёр Клеменс и по большему счёту старшей из них – Софи.

Когда Эва вернулась на усадьбу (по её подсчётам это произошло где-то через десять-пятнадцать минут сразу вслед за ушедшей из конюшни Лейнхолла кузиной), её возвращению почти никто не придал какого-либо особого значения. Может только встретившаяся по дороге Лилиан успела всплеснуть руками и подозвать к ним пробегавшую мимо горничную Гвен.

В особняке стоял ещё больший кавардак, чем за несколько минут до того, как Эвелин покинула его стены несколькими часами ранее. Из открытых окон второго этажа отчётливо доносились знакомые голоса по большему счёту женской тональности, с нотками повышенной нервозности. Узнать среди них взвинченный фальцет Софии, самый громкий и самый недовольный – не составило какого-либо труда вообще.

- Я не буду пока что спрашивать, где вы всё это время пропадали, но не думайте, что я оставлю ваш уход без внимания в дальнейшем. Гвен, проводи мисс Эвелин в её комнату и помоги ей приготовится к ужину.

- Я не хочу спускаться в столовую. Я ужасно устала и практически падаю с ног.

- Только почему-то это не помешало вам уйти из дома в Лейнхолл на несколько часов. Хорошо. – кажется, их встреча проходила буквально на ходу и бегу, позволив девушке остаться практически безнаказанной и в этот вечер, и в последующие дни особенно. – Гвен принесёт вам ужин в вашу комнату. А сейчас пускай поможет переодеться и подготовиться ко сну. Хотя по вашему румяному личику не скажешь, что вы походите на смертельно уставшую путешественницу, только что сошедшую на берег после месячного плаванья на речном пароходе.

Наверное, Лили тогда с трудом удержалась от явного соблазна приподнять личико подопечной за подбородок и разглядеть его получше под рассеянным светом зажжённых по всему дому газовых ламп. И какое счастье, что они тогда встретились на первом этаже, когда Эва ещё не набралась духа подняться по центральной лестнице на второй, как раз раздумывая над вопросом – а не поискать ли пути наверх в других частях особняка.

Но даже если бы она и нашла запасные ходы, используемые теми же слугами Ларго Сулей, то что бы она делала дальше? Стала бы искать наобум свою комнату?

- А разве человек не может разрумяниться от переутомления?

Выразительный взгляд камеристки выказал куда больше сомнений на этот счёт, чем его владелица рискнула озвучить их вслух в присутствии навострившей ушки Гвен.

- Знать бы только, где этот человек всё время отсутствовал и успел поднабраться этого самого переутомления. Ладно, ступайте наверх. Я как раз иду на кухню и заодно дам распоряжение собрать поднос с ужином для вас. А ты, Гвен, - голос Лилиан по-деловому повысился, ощутимо зазвенев нотками строгой властности. – постарайся не распускать языка в присутствии юной барышни, как ты это любишь делать, вопреки правилам этого дома. Мисс Эвелин, конечно, не мисс Клэр, но ежели мне надо будет узнать, как ты себя вела в её покоях, узнаю, будь уверена, без каких-либо усилий. Даже то, о чём ты говорила.