Плач богов

Глава шестнадцатая

На благо, сегодня было воскресенье и этот день можно было распланировать по своему усмотрению едва не по часам. Пойти всегда было куда, если заранее вычесть из списка салон матери. Сегодня ход туда был закрыт, не смотря на прессующую напряжённость, которую ему так и не помогли снять после соответствующего пробуждения. Правда, благодаря появлению матери, от физического возбуждения остались лишь одни сникшие воспоминания, чего не скажешь о подкожном зуде и периодических приливах противоречивых чувств, то и дело накатывающих жгучими наплывами беспричинных желаний в самые непредвиденные моменты.

После подобной встряски, вспоминать о последнем сне не хотелось, как и не хотелось ворошить память о вчерашнем дне. Вот почему всегда так происходило, наслаиваясь один на другое именно тогда, когда меньше всего ждёшь подобного от жизни?

Что ж, выбор пока был невелик. Либо честить на чём свет стоит испортившую это утро собственную мать, либо как-то переключиться на более приятные фрагменты из чуть приугасших воспоминаний минувшего вечера. Обычно он редко анализировал пережитое в схожем ключе, как-то успело приесться за последние десять лет. Не имел он проблем со слабым полом благодаря тому же притону родной матери. Рано потерял свою невинность (всё там же), рано был обласкан женским вниманием, при чём чрезмерным и порой зашкаливающим. Может быть и дальше довольствовался всегда открытыми для него настежь возможностями в салоне мадам Вэддер, но вскоре его потянуло на иную сторону, проявился нежданный интерес к иному сорту девиц. Более изысканному, что ли. Не такому доступному в начале, но от этого не менее занятному и притягательному.

Да, тянуло его вверх, не смотря на все старания матери удержать его там, где, по её мнению, было его законное место по рождению. Только не теми методами она старалась. Большой ошибкой было отдать его в приходскую школу, а потом, не без помощи отца, на целых семь лет упечь в гимназию для мальчиков закрытого типа в Карлбридже. Там-то ему и пришлось взрослеть за считанные месяцы и учиться жить по жёстким законам человеческих джунглей. Тем более не было никого рядом, кто мог утешить после стычек с юными выходцами так называемой высшей знати, не желавших мириться с тем фактом, что им приходилось сидеть в одном классе с байстрюком. Уж на нём-то они потом на переменах и во дворах гимназии отыгрывались за данную несправедливость со всем своим чистосердечным рвением. От них он многое о себе узнал и на многое у него открылись глаза.

Заугольник, выблядок, курвёнок, наёбыш, сучонок – всего лишь небольшая часть налипших на него там кличек, которая продолжала тянуться вслед нескончаемым шлейфом даже после окончания гимназии. Если нанесённые раны со временем как-то зажили, да затянулись, то оставшиеся после них шрамы с рубцами напоминали о себе чуть ли не каждый божий день. Он бы мог, конечно, со смиренной стойкостью сглатывать эту тошнотворную микстуру, оставаясь там, где, по чужому утверждению, ему самое место, но гордыня брала своё. Развернувшийся в гимназии пытливый разум требовал большего, рвался из тесных рамок созданного иными убеждениями образа ограниченного представителя низшего класса. Возможно, по большей части с ним сыграли злую шутку столь редкие учебные предметы, как логика, теософия и новомодная в высших кругах философия, но факты оставались фактами. Не чувствовал он себя тем, в чьи «одежды» его пытались рядить все, кому не лень. И поэтому упрямство брало своё, шло наперекор устоявшемуся мнению цивилизованного общества и рвалось к той черте и к тем красным флажкам, за которыми, по его мнению, не имелось запретных пределов. И, надо сказать, у него получалось и довольно-таки неплохо.

Наблюдательности ему было не занимать, критическое мышление с каждым последующим годом взросления расширяло собственные границы и неслось на всех парусах к новым горизонтам. Стоило только проникнуть в «стан врага», как прежние представления об избранности и исключительности носителей «голубой крови» рухнули в одночасье на веки вечные, подобно карточному домику под дуновением лёгкого ветерка.

Он увидел на той стороне таких же, как он людей, ничем не отличавшихся от остальной человеческой массы, имеющих такие же потребности, слабости и низменные пороки. Соблазнённые им женщины так же отдавались ему в своих надушенных и накрахмаленных постелях, как и проститутки в ухоженных номерах салона его матери. Ничего нового он там не нашёл, не постиг и не познал. Порой доходило даже до смешного. Некоторые из них настолько были не осведомлены о многих тонкостях интимных игр и возможностях собственного закрепощённого тела, что иногда впадали чуть ли не в шоковое состояние, когда он всё им это раскрывал, демонстрируя в наглядном исполнении, какого уровня эротического удовольствия можно достичь вообще и в принципе. Не удивительно, что многие из них слишком болезненно воспринимали его уходы с необратимыми разрывами их тайных отношений. Хотя о последнем он никогда особо не переживал.

Если по началу какой-нибудь красотке и удавалось зацепить его внимание, вызывая к себе чисто спортивный интерес, то по прошествии энного времени данный интерес попросту сходил на нет. Иногда даже делать ничего не приходилось. Хватало одной лёгкой улыбки и брошенного в сторону избранной жертвы прямолинейного взгляда, и покой этой наивной особы будет нарушен как минимум на ближайший месяц. А уж после того, как он возьмёт эту слишком приступную крепость за считанные дни (а то и часы!), то насытится полученными дарами сполна. Вначале вскроет эту, так называемую, шкатулку с секретом, подобно искусному взломщику-виртуозу, изучит со тщательной скрупулёзностью всё её содержимое, оценит по достоинству каждый найденный там драгоценный камешек, а потом… Без какого-либо сожаления и надобности выбросит, даже не глядя куда. Ну, может ещё с некоторыми и потянет чуть подольше, если выявится возможность наказать какую-нибудь чрезмерную гордячку сладостным уничижением через более изощрённые методы. И если потребуется (если тёмная сторона полуспящей сущности возжелает больше крови и больше жертв), заставит в буквальном смысле ползать у своих ног. И не только…

Вчерашний вечер был одним из таких исключительных дней, когда зарвавшаяся София Клеменс попыталась удержать его всеми известными ею способами, даже не задумываясь о том, какое удовольствие он испытывал от всех её унизительных потуг и немощных попыток заполучить обратно ускользающий из её жадных пальчиков приз. И всё же, не данная часть последних воспоминаний заставляла его раз за разом возвращаться к минувшим событиям. Сознание и даже тело царапало знакомыми раздражителями проснувшегося голода. Внутренний охотник учуял совершенно новый запах новой жертвы, раздраконивший чувствительные рецепторы ненасытной тьмы незнакомыми ранее нотками обособленного аромата. Если вчера этот голод лишь слегка занялся и потянул по расслабленным струнам спящих эмоций ненавязчивой мелодией подзабытых ощущений, то сегодня он успел разрастись едва не до пугающих масштабов. И не только соответствующей жаждой, но и распаляющимся азартом.

Но что самое интересное, такое с ним случилось впервые. Как правило, он не обращал на подобных девушек своего пресыщенного внимания буквально в упор. Слишком тихие и слишком скромные, и без того затюканные либо собственными родителями, либо дуэньями-садитсками. Ловить там было нечего. Они итак смотрели на него едва не с открытыми ртами, мгновенно заливаясь густой краской милого смущения, стоило ему лишь скользнуть по их лицам скучающим взором. Да и в постели толку от них, как от лежачего бревна, ещё начнут с перепугу напрягаться или сжиматься по дурости, а то и вовсе разрыдаются со страху. Потом успокаивай их по нескольку часов кряду. Возиться с такими – сразу же и напрочь отпадает любое желание.

Тогда какого он до сих пор думает об этой незнакомке, то и дело воскрешая в памяти связанные с ней моменты – её очаровательное ангельское личико и раскрытые на всю ширь бездонные глазища. А сказать, что она якобы не зацепила его своей несвойственной для этих мест красотой, всё равно, что нагло соврать самому себе прямо в лицо. Ещё как зацепила, не говоря о вчерашнем вечере, когда налетела на него у конюшни заброшенной усадьбы, а потом бежала прочь сломя голову, как чумная, будто он и впрямь намеревался устроить ей погоню. Хотя надо-таки признаться, у него по началу действительно чуть было не сработал инстинкт охотника, тем более нагнать этого упорхнувшего в ночь мотылька ему не стоило никаких излишних усилий.

И почему же тогда не нагнал? Решил, что овчинка не стоит выделки? Или же оставил на потом? Дал время этому тлеющему чувству разгореться куда жарче да ощутимей, чтобы пробрало далеко не слегка, буквально до жжения в чреслах и костях, а уже после погнало по тлеющему в воздухе следу реальным голодом. Всколыхнув куда больше желаний и пронимающего предвкушения.

По сути только и существовало два возможных варианта развития этой истории. Либо он о ней забудет, либо, как сейчас, потянется не одними лишь помыслами почти что в неизвестном направлении. Хотя времени по любому ещё было в запасе даже более чем. Можно было бы успеть и остыть, а может быть и найти иной источник интереса. Увы, человеческие эмоции слишком быстротечны и ему ли об этом не знать. Хотя ради определённого азарта и конкретно поставленной цели почему бы не попробовать. Что он от этого потеряет? Не говоря уже об оставленном визитом матери крайне неприятном осадке, от которого хотелось избавиться как можно скорее, так сказать, не откладывая в долгий ящик.

Да, время оно такое. Либо никого не ждёт, либо даёт слишком много возможностей и путей.

А может это такая жестокая насмешка богов? Вначале придумают для глупого человека безвыходную ситуацию, загонят в неё лишь им известными способами, чтобы потом наблюдать со своего недосягаемого пантеона, как тот пытается выкрутиться из непредсказуемых ловушек, расставленных на протяжении всего его жизненного пути. А разве этого как-то можно избежать? Скорее максимум – насмешить богов своими тщетными попытками. Причём до слёз.

В город надо было выбраться, по любому. Хотя бы для того, чтобы проветриться и заглянуть на Торговую площадь. Правда, в воскресенье подобный выход в свет был чреват слишком высокой вероятностью натолкнуться на энную кучу знакомых, среди которых обязательно затесается его вездесущая маменька и как минимум с дюжину брошенных им не так уж и давно местных красавиц. Хорошо, что в столь людном месте никто из них не рискнёт подойти к нему ближе, чем на пару ярдов. Уж что-что, а репутация для каждой из них – превыше заказанного в раю места. Любовь любовью, но сгорать от стыда, как на костре у позорного столба перед целым городом никому не захочется.

В данном случае, он испытывал даже некое превосходство над любыми обстоятельствами. В такой толпе он был практически неуязвим. Мог спокойно пройти мимо любой бывшей пассии, скользнуть по перепуганному личику насмешливым взглядом прищуренных из-за яркого солнца глаз и как ни в чём ни бывало, пойти дальше. И не каждой из них хватит смелости ответить хотя бы таким же прямолинейным вызовом глаза в глаза, а то и отвернуться первой, если ему вдруг стрельнет в голову коснуться пальцами козырька своей уличной кепи и скривить губы в «учтивой» ухмылке безмолвного приветствия.