Гадкий я

— Что за вопрос? — Нотт даже палочку уронил. Она стукнула о мостовую и откатилась назад.

— Вполне человеческий, — Астория не давала отвести взгляд. Она мягко коснулась его прохладной щеки. — Я знаю, ты не солжёшь, когда нельзя лгать. Такое я не прощу. Никто не простит.

— Я не буду тебе отвечать, — упрямился он, отводя пытливую руку.

— Скажи, что не любишь меня! — ходя по самому краю, диктовала Астория. Было что-то в упрямстве Тео... знакомое, а в его любимом лице — жестокое. Печально-пугливое. — Скажи.

— Нет, — в каком-то нелепом порыве выпалил Нотт и спохватился: — Так нельзя!.. — требовать откровений.

Он так давно запрещал себе правду, что, казалось, смирился с ней.

— Знаешь что, Теодор... Детоед покалечил лишь твоё тело, — черствела Астория, отступая, — остальное ты сделал сам, — она шагнула к дому и отмахнулась почти разбитой: — Завтра твой Малфой будет свободен. А теперь уходи.

— Астория... — её боль читалась в каждом движении.

— Уходи, — непримиримо и громко заявила она. — Оставь мне хотя бы гордость.

— Астория, я же не сказал... — Нотт схватил её тёплой рукою, терзаясь законной виной.

Поверить порою страшно... но ещё страшней — потерять.

— Разве? — взрываясь, Астория вырвалась. — А что ты сказал? Что я избалованная гусыня? — скалилась она, задетая до дерзких глубин. — А ты упёртый, мстительный, бесчувственный гад!

— Горгона, — привычно и ровно.

— Индюк!

— Продуманная змея.

— Бездарный тюлень! — она швырнула в него пузырьком. Просто вспылила. Но не могла ничего изменить.

Флакон ударился о грудь Нотта, упал и разбился о гладкие камни. Зелье растеклось, заискрило, пошло извилистыми парами и разлило свой аромат подобно цветущему саду.

И без того раскалённые чувства заволокло полупьяным туманом, Нотта качнуло:

— Большей занозы я в жизни не видел, — он будто забыл про подлую ногу и опёрся ею во весь свой рост. Осколки стекла затрещали. — Зачем ты... ты разбила флакон?

— Захотела, — Астория махнула рукой, и: — Я непростительно долго тебя терпела.

— Я тоже, — Тео сгрёб её беспутным юнцом, пока в него не полетело заклятье. Он терялся в хмельных парах, но не Амортенция довлела в крови, а нереальность их близости и влажного взгляда. — Ты не можешь меня любить, — очень ласково. Очень нежно. Сдерживая дикий порыв.

— Да, наверное, — она спасала себя, потому что Нотт уже склонялся к гневным губам, а душа ещё дико болела. — Не могу. И не буду, — аромат его кожи почти сбивал с ног.

— Но послушай... — Тео знал этот тон: обиженно-лживый.

— Ты извёл меня, ты измучил, — она упиралась в покатые плечи, сражая своей правотой.

— Я твой, дурочка, твой, — напомнил он страстно и рвано. — А ты невозможна...

Тео поцеловал её — потому что иначе не смог. Астория всегда была невозможной, но теперь стала безупречно-живой — когда обрушилась на него щемящей до срыва болью. Губы жались... терялись в жадных касаниях и беззвучно внушали только одно: они держались вдали нестерпимо долго. Все обиды растаяли в горячем дыхании, оголяя два сердца, и оба забылись в своём желании — быть ближе, чем велит безудержность губ.

И быть дальше от неуютного сада.

Лирохвост затянул соловьиную трель и вмешался странно-настойчиво:

— Нотт идиот!..

Астория лишь на миг оторвалась от его губ:

— Я убью эту птицу, — и Тео услышал наконец продолжение — из клюва пернатой отступницы:

— Нотт идиот, но я люблю его.

* * *

Гермиона проснулась, расслабленно сознавая, что ночь с Драко не самый разумный поступок. Но то, что он делал, что шептал, что, не стесняясь, выводил на её коже, вряд ли отдавало меньшим безумием. И банальным сексом это тоже не отдавало, зато чувствами...

...через край.

Все откровенья о клятве, о браке, о семействе Гринграссов потерялись за негою пробуждения и там бы они и остались, если бы память не отыскала их тень среди проблесков счастья.

Гермиона провела рукой по кровати, едва встрепенулась и услышала тихое:

— Доброе утро. — Открыла глаза.

Полуодетым — в мятых штанах, Драко сидел на краю постели, смотрел на соню, непривычно родной, и вдруг вскочил, выставив руки:

— Эй, стой!.. Не надо, стой!

Гермиона обернулась и успела заметить движение палочки:

— Петрификус Тоталус!

Знакомые чары накрыли её с головой.

________________________________________

* Иммобилюс Дуо — более мощный вариант Иммобилюса по аналогии с Остолбеней Дуо и Остолбеней Триа.

От автора: Лирохвосты, или птицы-лиры — весьма интересные птицы. Они примечательны тем, что имеют превосходную способность копировать звуки окружающей среды: пение других птиц, щелчок фотокамеры, рёв сигнализации, бензопилы и многое другое.

И ещё: Барнум и Бейли — владельцы цирка, знаменитого своим шоу уродцев, но в тексте фанфика меня слово "уродцев" коробило. А в контексте развлечения на потеху зрителям оно меня более чем коробит.