Раздражающие успехи еретиков

Уистан почувствовал волну смешанного удовлетворения и чего-то похожего на вину, наблюдая, как его цель рушится, как сломанная игрушка. Другие снайперы-разведчики стреляли, следуя его примеру, и по всему корисандскому фронту падали офицеры и знаменосцы.

Командиры рот, которые действовали как живые ориентиры для своих людей, были главными целями, и смертоносный точный винтовочный огонь прошел сквозь них, как жнец. Насколько мог судить Уистан, каждый из них был ранен по крайней мере один раз, а позади них опрокинулись штандарты подразделений, когда другие стрелки нацелились на их носителей.

Весь вражеский строй дрогнул в шоке, но Уистан больше не смотрел. Он был слишком близко к корисандцам, чтобы тратить время на восхищение собственной меткостью или даже меткостью своих людей. Даже с бумажными патронами вместо порохового рожка перезарядка дульнозарядной винтовки требовала времени. Особенно, если человек пытался сделать это, прячась в трехфутовой пшенице. Вот почему ни один из снайперов-разведчиков даже не пытался сделать что-то настолько глупое. Вместо этого они деловито пробирались в тыл — очень похоже на травяную ящерицу, — подумал уголок мозга Уистана, — делая все возможное, чтобы оставаться полностью скрытыми. * * *

Миллир злобно выругался, когда понял, что чарисийцы только что перебили по меньшей мере половину командиров рот его полка.

Он знал каждого из этих офицеров лично, и большинство из них были достаточно молоды, чтобы годиться ему в сыновья. Несмотря на это, ярость, которую он испытал, увидев, что их намеренно убили, поразила бы его, если бы у него было время по-настоящему подумать об этом. В конце концов, офицеры всегда были приоритетными целями. Единственное отличие на этот раз заключалось в том, что чарисийцы устроили тщательно скоординированную, заранее спланированную засаду. Дальность стрельбы была настолько велика, а точность казней — а это было то, чем они были на самом деле: хладнокровные, тщательно спланированные казни — была настолько высока, что люди, которые их проводили, должно быть, были вооружены винтовками. И это означало, что чарисийцы выставляли специально обученных и экипированных стрелков специально для засад, подобных этой.

У них не могло быть их много, учитывая низкую скорострельность винтовок. Никакое оружие, чей плотно прилегающий патрон нужно было вбивать в ствол, чтобы протолкнуть его в нарезы, не могло стрелять так быстро, как гладкоствольное, и именно по этой причине ни один полевой командир не мог пожертвовать такой огневой мощью своих регулярных линейных подразделений, какими бы точными ни были винтовки. К сожалению, это не означало, что тактика не могла быть чертовски эффективной, и его челюсти сжались, когда его мгновенная вспышка ярости немного отступила, и он осознал, что потеря такого количества офицеров будет означать для сплоченности и морального духа подразделений. Устойчивость пехотной роты, ее способность выдерживать удары боя, не падая духом, в огромной степени зависела от ее офицеров. На их знании своего человеческого материала, их осознании того, кто будет опорой силы и за кем нужно будет внимательно следить, когда возникнет давление. И, возможно, даже больше, от уверенности людей в своих лидерах. Они знали своих собственных офицеров. Они прислушивались к их голосам в бою, читали свою собственную судьбу и ход сражения по тону, которым отдавались приказы.

Теперь то, что должно было быть источником силы, превратилось в источник слабости, и люди, которыми командовали эти умершие и раненые офицеры, так же, как и Миллир, поймут, что произошедшее было преднамеренной, хорошо спланированной, блестяще выполненной тактикой… разработанной, чтобы сделать именно то, что она проделала. * * *

Рот полковника Жэнстина растянулся в жесткой, обнажающей зубы усмешке, когда снайперы-разведчики уничтожали младших офицеров другой стороны. Если бы он знал, какие мысли проносились в голове Филипа Миллира в тот момент, он не смог бы не согласиться ни с одной из них. Это было преднамеренное убийство, и хотя Жэнстин стремился убивать людей не больше, чем любой другой человек, он в одно мгновение повторил бы это снова.

Тщательно выстроенные ряды корисандцев уже не были такими аккуратными, как раньше. Кое-где — особенно там, где каким-то чудом не задело командира роты, — отдельные подразделения продолжали наступать в том же устойчивом темпе. Другие подразделения, спотыкаясь, остановились, когда их командиры упали. Третьи продолжали продвигаться вперед, но более медленно, почти нерешительно, поскольку солдаты в строю ждали, пока один из взводных командиров роты примет командование подразделением. К сожалению, немало из этих командиров взводов также стали жертвами.

Части линии, которые продолжали наступать, внезапно остановились, когда поняли, что так много их соотечественников отстали. Они стояли там, где были, ожидая, пока дезорганизованные подразделения полностью вернут себе контроль, что годилось, среди прочего, для того, чтобы снайперы-разведчики получили время, необходимое им для успешного отхода к позициям своих стрелков.

Одетые в камуфляж снайперы просачивались сквозь ряды линейных рот, ловко проскальзывая в проемы, не мешая неуклонному продвижению своих товарищей. То тут, то там кто-то отрывал руку от своей винтовки, чтобы похлопать возвращающихся снайперов по спине, а сам Жэнстин кивнул в знак приветствия, когда старший сержант Салмин подвел сержанта Уистана к командной группе.

— Хорошая работа, сержант. Рад видеть, что ты вернулся целым и невредимым. — Полковник в поздравлении сжал плечо Уистана. — И верю, что ты рассчитал это тоже почти идеально.

— Надеюсь на это, сэр. — Сержант-разведчик-снайпер покачал головой с мрачным выражением лица. — Прошу прощения, но я бы предпочел не делать этого снова в ближайшее время. Стрельба по кроликам и горным ящерицам — одно. Это, однако…

— Мы можем надеяться, сержант. — Жанстин снова сжал его плечо. — Мы можем надеяться.

Их взгляды на мгновение встретились, а затем Жэнстин оглянулся на неуклонно сокращающийся разрыв между двумя силами и покачал головой.

— Теперь, когда вы так хорошо выполнили свою работу, сержант, полагаю, что все мы должны выполнить нашу часть. * * *

Гарвей был слишком далеко позади своих наступающих полков, чтобы увидеть, что произошло. Он видел, как внезапно из пшеничных полей, словно отвратительные поганки, выросли белые воздушные шары, и инстинктивно понял, что его войска только что столкнулись с заслоном рассеянных стрелков. Чего он не понимал, так это того, что их было более четырехсот, и что они только что нанесли сокрушительный ущерб командной структуре слишком многих его передовых батальонов.

Он немного медленнее, чем Миллир, понял, что стрелявшие, о которых идет речь, должно быть, тоже были вооружены винтовками. Главным образом потому, что его позиция так далеко в тылу затрудняла оценку расстояния, с которого были произведены выстрелы… и еще больше потому, что он понятия не имел, насколько убийственно точными они были.

Его рот сжался, когда все его формирование остановилось, пусть и ненадолго, чтобы привести в порядок свои ряды и попытаться реорганизоваться в связи с потерей стольких ключевых кадров. Не имея ни малейшего представления о том, сколько офицеров и сержантов только что было уничтожено, он не понимал паузы. Конечно, россыпь мушкетных пуль не должна была привести к тому, что линия фронта шириной более двух миль остановилась на своем пути!

Это была короткая пауза, но даже мелочи могли накапливаться лавиной на поле битвы. Он почувствовал, что наклоняется вперед, желая, чтобы сплошные линии и блоки пехоты возобновили свое движение. Бесценные секунды растянулись в еще более невосполнимые минуты, а линии все еще стояли на месте. Это выглядело так, как будто его левое крыло ждало его правого, и он стиснул зубы.

Левым крылом командовал сэр Жер Сумирс, барон Баркор. Он также был самым старшим из командиров Гарвея. Он был солдатом почти тридцать лет, хотя за эти три десятилетия видел очень мало серьезных действий. За исключением пары набегов на мятежных зибедийцев, его опыт был в основном приобретен против разбойников, а не против обученных солдат, и у него была ярко выраженная склонность действовать по правилам. Хуже того, он все еще был привязан к старой книге правил. У него было больше проблем, чем у остальных, с тем, чтобы разобраться в новых концепциях, которые внедряли Гарвей и его отец, но его прочно укоренившееся положение в структуре армейского командования (и в политической структуре Корисанды) помешало Гарвею оставить его в резерве.

В данный момент Гарвей с радостью пристрелил бы его на месте и повесил бы на себя политические последствия. Во всех его собственных приказах перед боем подчеркивалась необходимость как можно быстрее разобраться с чарисийцами. Координация была хорошей, и путаницы следовало избегать любой ценой, но скорость выполнения была важнее всего, и правый фланг Баркора был надежно прикрыт мощной артиллерийской батареей Дойла. Ему не нужно было поддерживать идеальную связь с графом Мэнкора, справа от Гарвея. И кто-то со всем тем опытом, о котором так любил упоминать Баркор, чертовски хорошо должен знать о потенциальных последствиях того, что боевая линия может потерять импульс. Гектор Банир, граф Мэнкора, был вдвое моложе Баркора, с военной карьерой короче почти в два раза, но Мэнкора никогда бы не совершил ошибку, которой был занят Баркор.

Но это все еще только пауза, Корин, — напомнил он себе, — и в каждом крыле по пять тысяч человек. Это должно быть больше, чем общая сила чарисийцев, так что даже если Баркор облажается, Мэнкора все равно сможет выполнить свою работу.

Он сказал себе это со всей уверенностью, на какую был способен. Затем его голова резко повернулась вправо, когда загремела артиллерия. * * *

Лэнгхорн! Я не рассчитывал, что они остановятся так далеко!

Сэр Чарлз Дойл в смятении вздрогнул, когда чарисийские артиллеристы резко остановились и начали разворачивать свои орудия.

Он довольно удобно устроился в ветвях псевдодубового дерева и наблюдал за их приближением в подзорную трубу. Он также испытывал глубокое чувство зависти, наблюдая за происходящим. Их орудийные лафеты значительно отличались от его собственных — пропорционально более легкой конструкцией и с большими колесами. И никому в Корисанде не пришло в голову включить в оснащение каждого отдельного орудия что-то похожее на отдельный фургончик с боеприпасами. Каждое орудие, по-видимому, также было приписано к гораздо большему фургону с боеприпасами, но эти более крупные фургоны были оставлены далеко позади, от греха подальше, в то время как орудия продолжали наступать.

Тягловые драконы на самом деле вообще не были запряжены в сами пушки. Вместо этого они были запряжены в меньшую двухколесную тележку с боеприпасами, а пушка, в свою очередь, была прицеплена к тележке. Вместе сцепка была немного больше и громоздче, чем одно из собственных орудий Дойла, но это уменьшило количество тягловых животных, необходимых чарисийцам для фактического перемещения орудия в действие или из строя почти на пятьдесят процентов. Не говоря уже о том факте, что куда бы ни направлялась пушка, ее собственная тележка с боеприпасами, очевидно, сопровождала ее.