Трилогия Мёрдстоуна
Читать книгу "Трилогия Мёрдстоуна"
6
Большую часть того дня радость Филипа, что его миновали слепота и кастрация, заглушала все остальные его тревоги.
После того как Покета Доброчеста против его воли утащило обратно в Королевство, Филип выкурил пару сигарет, дожидаясь, пока слегка успокоятся расстроенные нервы. А потом вернулся к компьютеру и подвязал Амулет поясом. Ничего не случилось. Ни картинок, ни голоса, ни текста. Филип не ужаснулся — даже не удивился толком. После всего произошедшего некоторый перерыв был неизбежен.
Спустившись вниз, он выпил щедрую порцию виски, пока в микроволновке разогревалось куриное тайское карри из морозилки. По здравом размышлении, думал он, рисковать глазами и яичками ради миллиона фунтов было не слишком-то мудро. У него уже есть миллион — даже больше — в швейцарском банке. Да и не такие уж это деньги по нынешним временам.
Он съел карри, похожее на комковатую добавку для ванны, а потом посмотрел по телевизору ранний выпуск новостей, толком не вникая в суть. Бутылку виски он прихватил с собой в кабинет. Чуть позже он решил сменить заставку на экране. Минерва с вишенкой теперь казалась какой-то… неуместной.
Он перелистал содержимое папки «Мои фотографии», но ни одна из тех немногих фотографий, где не было Минервы, его не привлекла. Нашлась одна неплохая — с неоновым буйством Таймс-сквер, но иконки на ней были совершенно неразличимы. В конце концов Филип выбрал один из имевшихся майкрософтовских фонов с изображением Тадж-Махала, потому что папка «Мёрдстоун-2» хорошо смотрелась на синем индийском небе. А потом лег спать.
Проснулся он под чириканье ранних пташек и рычанье трактора, потому что его разбудило нечто вроде сна. Но нет, не сон, просто воспоминание. Некоторое время он щурился, глядя на пустой потолок, а потом повернул голову и увидел то же, что и всегда. Проверив мошонку, он удостоверился, что все на месте и более или менее в порядке. Утро он провел за домашними делами, время от времени легонько теребя себя через подкладку кармана штанов и периодически посматривая на зимний мир вокруг с насмешливо-веселым одобрением.
Впрочем, этот уютный антракт, этот медовый месяц с самим собой надолго не затянулся. К тому времени как неяркое утреннее солнце выцвело в тусклый полусвет Дартмурского предвечерья, мантра «мне это с рук сошло» утратила былую силу.
Потому что книга-то никуда не делась.
Неоконченная книга.
И вся прилагавшаяся к ней хренотень.
Вернувшись в кабинет, Филип постарался думать законченными фразами.
У него от этой книги есть — сколько? Четверть?
Ну, почти четверть от конечного объема «Темной энтропии».
И чертовски хорошо написано. Мрачновато, да, но…
Покет наверняка снова попытается завладеть Амулетом. Наверняка. Не может не пытаться. А значит, вернется.
Будь начеку, Мёрдстоун. Держись подальше от Кровопивцев. Посматривай на туалет.
А может, и не вернется. Потому что Амулет со всей очевидностью выступил против него — Покета, — потому что, со всей очевидностью, хотел (может неодушевленная вещь хотеть?) быть с
Да.
Потому что у Амулета есть история, которую он может рассказать. А Покетовы уверения, что, мол, ничего этого еще не произошло — чушь собачья. «Горгоне» на это наплевать. Только представить, как он заявляет им: «Простите, новой книги вам написать не могу, потому что ничего в ней еще не произошло». Да они проволокут его в смирительной рубашке в подвал пыток какого-нибудь корпоративного юриста.
Или…
Больше ничего не появится. Все кончено.
Не. Ходи. Туда.
Там — темные пределы.
Комната без окон, в которой кишат пауки.
В которой Минерва разорвет его на куски.
И конечно, никак нельзя снимать Амулет. Тот может возобновить трансляцию в любой момент.
Только вот безопасно ли в нем выходить на улицу, там же кругом столько овец и прочего скота. Коли на то пошло, отнюдь не лишено вероятности, что Амулет примет обитателей Флемуорти за гремов. Если заскочить в «Квик-март» за кусочком «стилтона» и случайно пробить десятком завсегдатаев морозилку, выйдет чертовски неловко. Лучше не рисковать. У него припасов хватает. А без молока и «Дейли телеграф» можно и обойтись.
Шло время. Дни, пролетавшие без следа.
Как-то утром — или уже днем — Филип поднял взгляд от Тадж-Махала и увидел, что за маленьким окошком кабинета тоже царит веселая синева. Он спустился вниз и распахнул дверь новой весне. Серый древний череп мира словно обрызгали бледно-зеленой краской, а воздух полнился голосами возвещавших эту перемену птиц.
Филип потрогал Амулет через пижаму и мысленно сказал ему: «Я тебе не раб». Влез в плащ от «Барбура» и всунул ноги в резиновые сапоги.
Он двинулся вниз по пологому склону привычным маршрутом через пастбище: по вихляющей зигзагом тропе, из красной грязи которой кое-где торчали пестрые камни. Время от времени ветер доносил до него кокосовый аромат цветущего дрока. Новорожденные ягнята при его приближении бежали на разъезжающихся ножках за ободрением к сосцам матери. На дне лощины, там, где тонкая струйка Пасторской щелки впадает в речку побольше, он постоял немного на деревянном мостике, глядя по сторонам. На фоне безоблачного неба мягкими зелеными червяками свисали сережки. Темная, как крепкий чай, вода тихо журчала по камням. В пятнах солнечного света полыхали желтые цветы, названия которых он никак не мог запомнить (знал только, что не лютики). Птица с трясущимся хвостом (трясогузка?) на краткий миг опустилась на отполированный водой валун, но тут же вспорхнула снова. Высоко над головой — мяукающие крики ястреба.
Филип глубоко вздохнул раз, другой и двинулся дальше, держась вьющегося к Святому Пессарию старинного пути прокаженных. Метров через триста он вышел из пронизанной лучами древесной тени на яркое солнце. У группки покосившихся камней, известных как Три пальца, он остановился. Пожалуй, достаточно далеко отошел. Прислонившись спиной к испещренному узорами лишайника граниту, он запрокинул голову, точно добровольная жертва на церемонии жертвоприношения инков. Потом он закрыл глаза — и внутри у него словно бы что-то растаяло, тихонько просело вглубь. Впервые за — ох, и не сказать уже сколько — дней он чувствовал, что живет в своем теле, что это бодрое струение крови и прочих телесных соков в нем происходит лишь для него самого — и ему на благо. Однако в то же время ему казалось, он вот-вот отделится от себя, в любой миг сделается восхитительно невесом, далек от всего.
Лицо его нагревалось. Тело впитывало жар — жар, подобный тянущимся в самую глубь его существа горячим пальцам. Пульсирующая сеть тепла, исходящего от…
Ох, черт!
От Амулета!
Филип неловкими пальцами торопливо расстегнул одежду и просунул руку под рубашку. Амулет чуть дрожал.
Нет, не Амулет, его рука.
Нет, не рука.
Черт, о черт!
Пышащий жаром паук обосновался в центре жаркой сети; Филип чувствовал у себя на груди пульсацию горячих лапок.
Он бросился бегом, спотыкаясь в непривычных сапогах, всхлипывая и жадно хватая ртом воздух. Когда он мчался через Щелку, деревья кругом зашелестели под внезапным порывом ветра. Или то заскрипело перо?
— Подожди! — крикнул он, ковыляя по мосту. — Пожалуйста, подожди!
За пределами обычного поля зрения что-то искрилось или слегка вибрировало.
К тому времени как он добрался до верха тропы, он уже и воздух толком втянуть не мог; лишь паника придавала его ногам силы бежать через двор. Перед дверью коттеджа он потратил несколько драгоценных секунд на поиски ключей — и лишь потом толкнул дверь и обнаружил, что оставил ее не запертой. Вверх по ступеням, бегом, черт с ней, с грязью. Грудь прожигало изнутри наружу. Ударил по пробелу. Ничего не разобрать, пот выедает глаза. Заставил пальцы на клавиатуре лежать спокойно.
И — разумеется — ничего.
Это было — оказалось — всего лишь предупреждением.
Через полчаса Филип стянул свитер и посмотрел на холодный Амулет. На гладкой поверхности снова проступил угловатый маленький иероглиф, и на этот раз Филип понимал, что он означает. Успел привыкнуть к его чужеродному облику. Иероглиф возникал всякий раз, как Филип включал компьютер. Велел ждать. Это были песочные часы. Однако точка в верхней части часов сместилась ближе к узкой перемычке, отделявшей нижнюю половину. Время было на исходе.
Филипу оставалось пятьдесят два дня до дедлайна. Он знал это твердо — он вел отсчет.