Белая нить

Беда не приходит одна

Проснувшись утром и спустившись с Древа, Олеандр хотел одного — выпустить небезызвестному гаду в маске кишки.

Каким же скотом нужно быть, чтобы использовать как наживку девчушку, которая толком ничего не помнит?! У Аспарагуса, похоже, совсем верхушка на почве вырожденцев расшаталась. Уже трижды он переступил черту дозволенного. Сперва ударил Олеандра в разгар дуэли Каладиума и Рубина. Потом пощечину ему залепил на глазах десятков соплеменников. А следом усыпил и приказал хранителям не тревожить — дескать, дни у наследника выдались тяжелые, пусть вздремнет.

Каков подлец, а?! Да кем Аспарагус вообще себя возомнил?! Творить столь немыслимый произвол!.. Вот кто точно страх потерял!

А что если Каладиум взаправду причастен к смуте?

Что если он уже предстал перед Эсфирь, жаждая пригреть её под листвой?

Чувствуя, что того и гляди взорвется, словно переспелый плод, Олеандр метался по поселению. Невольно он подмечал — куда ни сворачивает, везде его поджидают кучки шепчущихся дриад, указывавших на него пальцами. Страх на их лицах сменялся недоверием. Они держались в сторонке, но провожали его столь цепкими взглядами, что он через шаг спотыкался.

— Вы что тут все, с ума посходили?! — рявкнул Олеандр, когда прачка, встретившись с ним глазами, уронила корзину с бельем. — Соревнуетесь в ненормальности?

Он замер посреди улочки, стиснутой одноэтажными домами. Пробегавшие мимо дриады прятали взоры.

— Эй, ты чего разорался-то с утреца? — прогромыхал за спиной басовитый голос. Распихивая локтями дриад, к нему прорывался Зеф. Позади него прыгала лохматая голова Юкки. — Умер кто?

— Сейчас умрет! — выкрикнул Олеандр. — Если никто не соизволит объяснить мне, что здесь творится! Где Аспарагус? Где Каладиум? И почему, скажите на милость, все пялятся на меня так, будто я голый?

И причины странного поведения собратьев взбесили его еще больше. По словам приятелей, дриады все утро обсуждали подписи к судным листам: «А. — правитель клана дриад». И пришли к выводу, что за непорядками стоит не кто иной как отец Олеандра. Да, причастность владыки к смуте вызывала множество вопросов. К примеру, зачем ему покушаться на жизнь сына? Зачем сперва прощать Мирта, а затем убивать?

Но треклятая подпись, как видно, глушила в умах поселенцев любые прозвуки здравомыслия.

— Это не единственный слух, — подметил Юкка. — Там еще о призраке госпожи Азалии толкуют. О её детях, которых они с господином Лета́[1] могли сокрыть. Даже о господине Аспарагусе, простите.

— Отойдём, — вымолвил Зеф.

И они миновали узкий коридор между домов. Приподняв ветви дерева, ступили к ограде поселения.

— Не поймите меня превратно, господин Олеандр, — продолжил Юкка. — Я вас не осуждаю — Тофос упаси! Ваш гнев понятен. Мне тоже не понравилось бы, если бы о моем отце, семье, какой бы она ни была, распускали сплетни. Но…

— Договаривай, — спокойнее произнес Олеандр, видя, как бедный парень вжал голову в плечи. — Я не кусаюсь, пока меня самого не укусят.

— Он хочет сказать, — встрял Зефирантес, — что вы с архихранителем таитесь. Извини, дружище. Но со стороны чудится, будто это вы, а не дриады, ну, слегка «того». — Он покрутил пальцем у виска. — Носитесь туда-сюда, шушукаетесь. А что поселенцам-то остается?

С каждым укором щеки Олеандра все пуще заливала краска стыда. В упреке прослеживался смысл. С дриадами никто не объяснялся. Вот они и ухватились за перво-наперво возникшие мысли и пустились в додумки.

— Ах да! — защебетал Юкка, опомнившись. — Аспарагуса и Каладиума я с минувшего вечера не видел. Первый в лес ушел. Вроде как до сих пор не возвратился. Второй тоже.

— Что?! — Возглас Олеандра прокатился по поселению, гулкий и надрывный, готовый вот-вот сорваться. — Один? Аспарагус ушел один?

— Один, да, — Юкка кивнул. — Он повелел дозорным освободить гнезда наблюдений. О!.. Еще полномочия сложил.

Твою ж!.. У Олеандра аж волосы на затылке дыбом встали. Он в сердцах долбанул кулаком по ограде.

— И ты говоришь мне об этом только сейчас?!

— Так вы спали, — прошептал Юкка. — А господин Аспарагус сказал…

— Господин Аспарагус сказал!.. — передразнил его Олеандр. — Засунь его слова себе знаешь куда!

— Тихо-тихо! — Зеф встряхнул его за плечо. — Не кипятись. Юкка-то тут причем, он подневольный…

— Да вы все тут подневольные! — прорычал Олеандр. — Гляжу, своих мозгов ни у кого нет!

Напряжение, схлестнувшееся со страхом за благополучие Эсфирь, достигло точки взрыва. Думать в таких условиях было крайне трудно. И Олеандр в очередной раз пожалел, что рядом нет отца и брата, которые точно помогли бы ему затушить в голове пожар, испепелявший суть всяких размышлений. Тем не менее опасение, рожденное из недавней беседы с Аспарагусом, подсказывало, что неспроста — ох, неспроста! — они с Каладиумом пропали из поселения.

— Приказал покинуть гнезда наблюдений, — Олеандр выдохнул и добавил: — Какие гнезда? Ближайшие к курганам?

— Перед Морионовыми скалами, — пискнул Юкка. — До курганов там рукой подать, думаю.

— Ну-у, — протянул Зефирантес. — Не рукой подать, конечно. Проскакать придется.

Олеандр растерянно теребил серьги.

Что же получается?..

Аспарагус ушел к курганам следом за Каладиумом? Ушел и приказал дозорным близ тех земель покинуть гнезда наблюдений? Зачем? Как лист сорвать, столь бестолковые потуги по обезвреживанию воинов были направлены на устранение Олеандра. Чтобы под ногами не путался. Чтобы по пробуждении не подал дозорным знак, не направил их в курганистые земли.

Любопытно, что, учтя в череде деяний столь неочевидную тонкость, Аспарагус в придачу сложил полномочия. Словом, добровольно развязал Олеандру руки. Закон клана дриад гласил: ежели посты исполняющего обязанности правителя и архихранителя по какой-то причине освобождаются, их занимает либо истинный владыка, либо его ближайший кровный наследник.

Будучи, к чему уж лукавить, далеко не самым глупым дриадом поселения, Аспарагус явно сознавал, что последует за его уходом с должностей. И все же он сложил полномочия. Правитель оказал ему честь, вверив бразды правления, а он просто взял и подгадил ему в миг раздора.

Странный поступок. Зачем Аспарагус это сделал? Да и чего желал добиться, выслеживая Палача?

Положим, он застал Каладиума рядом с Эсфирь. Положим, убедился, что тот — один из смутьянов. Каковы дальнейшие действия? Попытка задержать подлеца в одиночку?

Или…

А чем же у нас тут попахивает, спрашивается? Не предательством ли? Не изменой, случаем?

Аспарагус ушел за предполагаемым смутьяном и обезопасился от перехвата. Ушел и сложил полномочия.

Почему? Да потому что хотел примкнуть к Каладиуму! Не собирался Аспарагус возвращаться! Не собирался никого задерживать!

Проклятие!

На душе Олеандра заскреблись силины. Неосязаемое ощущение тревоги распространилось по сознанию со скоростью морового поветрия. Он мельком глянул на приятелей, а затем вознес глаза к сероватым — дождь, что ли, прошел? — клочкам неба, проредившим листву.

Скорее всего, Каладиум и Аспарагус давно прибыли в курганистые земли. И Олеандр ничего, совершенно ничего не смог сделать, чтобы им помешать. Он на ветвях Вечного Древа провалялся, отравленныйсонником.

Он тряхнул головой, смаргивая наваждение, явившееся внутреннему взору тенью погибшей Эсфирь. Сглотнул и обнаружил себя сидящим на лавке между хранителей. Один из них, похожий на громадное рыжее дерево, настойчиво тряс его за плечо, которое уже онемело.

— Ну наконец-то, — Зефирантес выдохнул так, словно мгновением ранее залпом оприходовал кувшин вина. — Слушай, ты предупреждай хоть, когда впадаешь в эти свои тяжкие думы.

Нет! Ужель Олеандр сдался?! Ужель даже не попытается уберечь ту, которой обязан жизнью?!

— Зовите Драцену и Рубина! — Он вскочил. — Запрягайте элафия! Мы скачем в курганистые земли!

— Чего?! — охнули Юкка и Зеф, тогда как ноги уже несли Олеандра к главным вратам.

— По дороге расскажу!

— Но…

— Это приказ!

Мимо проносились перепуганные лица собратьев, шарахавшихся от него, как от безумца, размахивавшего топором. Не обращая внимания на доносящиеся в спину выкрики, он подбежал к вратам и настежь их распахнул. В боку нещадно кололо. Мышцы, не разогретые после сна, ныли. Но он все равно рванул к Морионовым скалам, только створки за спиной захлопнулись. Приложил два сомкнутых в кольцо пальца к губам — и день огласил раскатистый свист.

Абутилон дремал на ближайшей поляне, потому вскоре Олеандр на бегу запрыгнул ему на спину, и земля под копытами элафия затряслась.

Пусть шанс на успешный исход замысла и невелик — увязающий в трясине, как известно, хватается за травинку. Увидев Палача, Эсфирь могла и улететь, верно? Или спрятаться. Или…

Да мало ли! Вариантов — два мешка!

— Быстрее, Аби! — Олеандр хватанул элафия пятками и направил чуть левее, в объезд светлевшего впереди ручья.

Лесные заросли постепенно разрежались. Иссохшие прутья и листва уступили место высокой траве, хлеставшей по сапогам не хуже кнутов. Обрывки выкриков дриад прилетали в спину под дробный перестук копыт.

При желании Абутилон мог скакать еще быстрее. Но в таком случае он рисковал в кровь изрезать бедра. Поэтому Олеандру приходилось сдерживать норов и почасту замедляться.

В одну из вынужденных остановок глаза выхватили черную точку, плывшую в небе над скальными гребнями.

Эсфирь? Кто бы это ни был, полет его выглядел жутко. Летун вился в воздухе раненой птицей — того и гляди расшибется о камни. Его подбрасывало. Швыряло из стороны в сторону столь лихо, будто он сражался с незримым врагом. Примерно так, помнится, штормило Зефирантеса, когда он впервые испил крепленого вина. И после четвертой или пятой чаши со словами «Что-то лёгонькое оно какое-то» осушил еще с десяток.

Это Эсфирь! В груди Олеандра будто перегнутая ветвь треснула. Засевшая между ребер тревога въелась корнями в сердце. Он приготовился к новому рывку, но взгляд уперся в дерево на краю поляны. Из-за ствола выглядывали зеленый рукав и склоненная голова…

— Гинура? Эй! Ты чего там расселся? Дурно?

Щурясь от слепящего света, Олеандр снова оглядел небосвод. Эсфирь как водой смыло — хотелось надеяться, не лбом в горный выступ. Ведомый дурным предчувствием, он снова окликнул Гинуру. Но ответа не получил. Вернее, получил, но от кого-то иного, чье зеленое око сверкнуло в полумраке ветвей. То был странный булькающий звук, похожий на вздох тонущего.

В тот же миг почва в двух-трех шагах от Гинуры просела. Заволновалась и растеклась волной прямиком к Олеандру. Он дернул рога Аби на себя. Тот попятился. Поздно — бугры обступили их ободом, который закипел, подобно перегретой похлебке. Копыта элафия начали увязать. Он взревел, пытаясь нащупать опору. Дернулся. И встал на дыбы, испуская с цветов облако пыльцы.

Не успев сообразить что к чему, Олеандр потерял равновесие и плашмя рухнул в склизкую жижу.

Лимнада! Осознание сущности нападавшего пришло враз с непониманием, почему дружественное Барклей создание ополчилось на дриада. Вместо вертевшего на уме вопроса из горла вылетел комок слизи. Трепыхания ускоряли погружение в трясину. Любое движение тянуло ко дну. Но Олеандр рискнул перевернуться на бок и вскинуть руку — тело увязло глубже. И виток чар, сорвавшись с пальцев, просвистел мимо запримеченной на дереве лианы.