Белая нить

Враги или соратники

На своём веку Аспарагус не единожды участвовал в сражениях, где численный перевес приходился на сторону противника. Не раз ему доводилось противостоять и вырожденцам. Но никогда после он не чувствовал себя столь — да простит Тофос его душу! — дерьмово. Даже по завершении схватки, в коей изувечил лицо и навсегда лишился благодати глядеть на мир двумя глазами.

Стоя на коленях в луже угольной-алой крови, Аспарагус попытался осмыслить случившееся и столкнулся с нехваткой умственных сил. Надумал подняться, но и тут потерпел неудачу. Спину прострелило. Кровь галопом забегала в висках, вторя надрывным ударам сердца.

Зелен лист, годы боевого затишья сказались на нем дурно. С приходом к власти Антуриума он поумерил гордыню воина и соглядатая в угоду мирским благам. Женился, познал радость отцовства. И не пожалел. Но, увы, размяк и позабыл, каково это — находиться в постоянном напряжении. Выслеживать то одно существо, то другое. И разгадывать навалившиеся скопом загадки, тщась сложить воедино сотни мелочей, кои не желали обрастать смыслом.

И это Аспарагус еще не упомянул об одной занозе, нарекаемой Олеандром. По отбытии из Барклей Антуриум чётко дал понять — защита наследника первостепенна. Но запамятовал сообщить, что его дражайший сын-отщепенец, чуть запахнет жареным, сделается в каждом дупле затычкой.

Вот не сидится этому непризнанному дарованию мира сего на мало-мальски безопасном месте — и хоть ты листву с рук обдирай. И плевать оно желало, что его бестолковые метания отягощают груз проблем.

Счастье, теперь Олеандр хоть белокрылую вырожденку не отыщет… Хотелось верить, что не отыщет.

Мертвящий звон в ушах затихал, словно выпроваживаемый из головы тягучим шипением. Сберегая дыхание, Аспарагус медленно приподнял голову и огляделся. Землистый курган слева исчез. Теперь на его месте темнела укладистая воронка, исторгавшая клубы сизого дыма. Сожжённая почва стелилась от неё чернью и перетекала в иссушенную до желтизны траву.

Ни хинов, ни престранных теней поблизости не шныряло. Равно как и двукровного орудия убийства — белокрылой девицы, коя нежданно перенаправила чары и упорхала с поля брани.

Поистине, никогда прежде Аспарагус не лицезрел столь диковинное колдовство.

Чистые свет и тьма. Боль. Очарование. Исцеление. Неведомые существа, сотканные из тёмных чар.

Не многовато ли умений? Даже для выродка.

Эта девчонка… Что она такое? Кто она, Боги?! Одна из вестниц конца света — не иначе.

Аспарагус всё размышлял, какие ошибки они с Каладиумом совершили в бою. И скоро осознал — заурядные. Недооценили угрозу. Зациклились на борьбе с хинами. А вдобавок малость окостенели, узрев двенадцать хвостатых тварей, пошитых из тёмных чар.

Видит Тофос, Каладиуму надлежало избавиться от Эсфирь, когда выдался случай, но он… Он до последнего лелеял надежду сохранить ей жизнь, вразумить и пригреть под листвой.

Самонадеянность сыграла с ним злую шутку. Прав был Стальной Шип, говоря, что значительную долю проплешин в броне Каладиума составляет убежденность в своей несокрушимости.

Аспарагус снова задумался над сущностью улетевшей девчонки, но услышал шорох. Превозмогая ломоту, напряг тело, готовый обороняться. Глазами считывал движения собрата, подползавшего слева. И разум обуяло нестерпимое желание отвесить ему пинка.

Вот он, Каладиум, кряхтя и постанывая, волочит израненную плоть по лужам и смотрит на него как на отребье — вроде бы снизу, но вместе с тем сверху вниз. Вот он, дриад, кой с Эпохи Стальных Шипов крутится возле Аспарагуса. Одаривает его при встречах крепкими рукопожатиями, притворными улыбками и восхищением, а на деле поддерживает их дружбу столь же лживо, сколь и горячо. И по сию пору стремится доказать не то соплеменникам, не то духу Эониума, что он надежней и даровитее Аспарагуса.

Ни для кого не было секретом, что в минувшие лета Каладиум метил на должность архихранителя. Обученный виртуозным мастером-океанидом, жаждущий хвальбы и почитаний, он выслуживался перед Стальным Шипом, изъявляя слепую преданность. Но когда дело дошло до перераспределения обязанностей, был послан заниматься грязной работой — калечить и умерщвлять соплеменников, большинство из коих и ножом для измельчения плодов-то орудовали неуклюже.

Каладиум вырвал из-за пояса клинок. Аспарагус со стоическим спокойствием дозволил лезвию подобраться к глотке.

Истинно, — мысленно говорил он Каладиуму, замершему рядом с кинжалом в руке, — Эониум оказал мне честь и предложил занять пост архихранителя еще накануне воинского сбора. Истинно, ты потерпел поражение вне битвы. А ведаешь почему? Не потому, что я изловчился умаслить Стального Шипа. Не потому, что ты в чем-то мне уступаешь. Отнюдь. Причины куда обыденней. Просто я в глазах Эониума отражался вовсе не тем, за кого меня принимали.

Ни живой, ни мертвый, со свалявшимися в пакли волосами и расширившимися зрачками, Каладиум едва дышал, зачерпывал воздух маленькими глотками. Лицо, грудь, пальцы — все в ало-черной крови. Плечо, на коем прежде сомкнул челюсть хин, тоже. Рубаха изодрана в лоскуты.

— Могу я поинтересоваться, какой немой мантикоры ты здесь промышлял? — спросил он и зашелся кашлем. Поди, сказалось отравление дымом. — Решил проследить за мной?

— Похвальная догадливость, — не удержался от издевки Аспарагус. — Рискну заметить, ты избрал не самый изящный способ выразить благодарность за помощь. Не то чтобы я сетовал на неуважение…

— Говори! — донеслось прямо над ухом. И острие кинжала еще тверже уперлось в горло, опасно ерзая под кадыком.

— Следил.

— Треклятый прихвостень Антуриума! — прорычал Каладиум, брызжа слюной, как взбесившийся силин.

— Каладиум…

— Получил, что хотел?

— Каладиум…

— Гнида!

— Каладиум, послушай…

— Да, это я, мразь ты поганая! Доволен?!

Понеслась листва по ветру!.. Аспарагус резко перехватил застывшую у глотки руку, вывернул запястье. Хрустнуло. Каладиум вскрикнул. Выронил кинжал и получил кулаком под дых. Удар был щадящим, но достаточным, чтобы повалить его на спину. Аспарагус выдохнул и огляделся.

Заря украдкой разреживала ночь. Небо, совсем недавно бывшее черно-синим, окрашивалось в золотисто-розовые цвета, подсвечивая рябь облаков.

Верно, Олеандр уже очнулся. Скоро, очень скоро он разбудит поселение и — упаси Тофос! — заявится в курганистые земли и закатит такой скандал, что живые позавидуют мертвым, а мёртвые содрогнутся.

Перебранка с наследником в замыслы Аспарагуса не входила. Потому он поднялся с колен и высвободил меч, увязший под телами хинов. Голова снова закружилась, запах гари душил.

— Некогда мне с тобой возиться, уж не обессудь. — Он поглядел на сжавшегося в комок Каладиума. — Истинно, я следил за тобой. Как часто мы поднимали вопрос о том, кто умертвил Спирею и отравил наследника, м? И всякий раз ты не выдавал правды ни речами, ни лицом. Признаюсь, сперва я подозревал не только тебя. Доверенные мне собратья бдели за каждым Стальным воином, кой вел себя мало-мальски подозрительно. Еще до гибели Спиреи среди дриад гуляли разговоры, мол, Стальной Палач оживился, восстает ни свет ни заря и отлучается из поселения. Тогда я не придал этому значения. Тогда я многому не придал значение. Но позже…

Аспарагус тяжело вздохнул и продолжил:

— …Позже мне доложили, что Клематис и Птерис проявляли интерес к хижине наследника, где сидела эта девчонка — Эсфирь. Позже я спросил себя, не знавал ли Каладиум о ее присутствии в поселении? А ежели знавал, почему не обмолвился и словом? Позже я наткнулся на тело Мирта. Явился на бой с двукровными, где своими глазами узрел, как Эсфирь излечила наследника и ударила по Гере чарами исцеления. К тому мгновению у меня уже были основания предполагать, что ко всей этой неразберихе приложил листья наш бывалый Палач. Я прикинулся слепцом. Рассудил, что ты не упустишь шанса расчистить путь к девице, одаренной благом укрощать выродков. Ты поддержал ложь наследника. Я подыграл вам. И началась гонка преследования. Думается, мы разузнали о местонахождении Эсфирь единовременно, после чего…

Дальнейшее повествование виделось излишним.

Аспарагус кашлянул в кулак, прочищая горло. Обратил взор к притихшему собрату — и удар сердца отозвался в ушах. С осунувшегося лица Каладиума сошли краски. Он упал на бок, безвольно раскинул руки. Не было больше Стального Палача, чья презрительная улыбка снилась дриадам в ночных кошмарах.

На земле лежал изнуренный битвой мужчина — бледный, с распустившимися на лбу почками испарины.

— Сейчас… — Аспарагус в два шага преодолел разделявшее их расстояние и опустился на корточки.

Свистнул элафия и стянул с пояса мешок с отварами: удача — потребные склянки сражение почти не затронуло. Содержимым первой бутыли, заполненной обеззараживающим раствором, он промыл раны Каладиума. А вторую, с целебным отваром, приложил к его губам.

И спустя мгновение — о, диво! — пузырек оказался начисто иссушен.

Кроткий перестук копыт возвестил о приближении элафия. Впереди расплывчатым пятном замаячил его рогатый силуэт. Аспарагус широко распахнул глаза и часто-часто заморгал, прогоняя усталость. Встал и принялся складывать в кучу выисканные на поле брани клинки.

И чьей милостью Каладиум не валится с ног под их тяжестью?

— Ну-с? — прозвучал за спиной неторопливый, почти сонный голос. — Право, мне любопытно, на что ты рассчитывал. Надеялся, девица последует за мной, а ты осторожненько так за нами покрысятничаешь?

— Теперь это неважно, — уклончиво ответил Аспарагус. — Я хочу помочь, Каладиум.

— Ну да, ну да, — с обманчивой мягкостью вымолвил Каладиум. — Назови мне хоть одну причину, почему я должен верить тому, кто увивается за Антуриумом и его ненаглядным сыночком, м? Ты предал Сталь, Аспарагус! Ты предал владыку Эониума! Ты предал себя!

— Я исполнял долг и…

— Поклялся служить всем потомкам первозданных дриад… Я верный воин, клятвы мои нерушимы.

Аспарагус закатил глаза:

— Ты дозволишь мне высказаться?..

Каладиум прищелкнул языком. И кивнул, утирая изодранным рукавом капающую из носа кровь.

— О, благодарю. — Аспарагус растер ладонями полыхавшее лицо. — Давеча я втерся к наследнику в доверие. Навел на думы о твоей непосредственной причастности к смуте и усыпил. Ныне дорога в лес нам отрезана. И я предлагаю тебе два пути. Первый: к нашей общей златоокой подруге мы скачем вместе. Второй: здесь и сейчас я изволю с тобой раскланяться.

Ежели Каладиум и удивился, вида не подал. Только хмыкнул, устремив взор к Морионовым скалам, обагрившимся утренним заревом.

— Хорошо. Я сопровожу тебя.