Белая нить

Беседа с духом

Еще недавно, услыхав слова «Я вижу души», Олеандр высмеял бы изрекшую сей бред лгунью, сочтя её либо пьяной, либо одурманенной. Любого, кто посмел бы утверждать, что созерцает усопших, он обозвал бы невеждой. На худой конец — тупоголовым витуном, которому пора спуститься на землю и постигнуть, что мертвые не являются живым, на то они и мертвые.

Эсфирь и раньше щебетала что-то о душах — к примеру, в тот день, когда излечила рану Рубина. Но речи ее воспринимались, как блажь. Она толком не понимала, что творит.

Она ведь память потеряла, Боги! Чарами повелевала скорее инстинктивно, нежели осознанно.

Что с нее было взять?

Задумался ли Олеандр тогда над ее словоблудием? Нет. Задумался ли ныне? Да. И даже больше — внутри что-то екнуло. Сердце встрепенулось и забилось в ожидании. Эсфирь отвела подборок к плечу — и пары, струящиеся из расщелины, колыхнулись, будто за ними и правда шевельнулся призрак.

Отец всегда твердил Олеандру, что когда истина недостоверна, разум посылает существам сигнал, именуемый сомнениями. Знак тот как бы намекает, что нужно начать поиски заново. Успокоиться и пересмотреть сложенную картину: все ли кусочки мозаики легли на верные места?

Но о каком покое можно вести речь, когда на глазах разворачивается бесконечно мало возможное действо?

Олеандр уже открыл рот, намереваясь сказать, что ежели Эсфирь дурачится — забавы у нее жестокие и совершенно не смешные, как вдруг она вспыхнула. Теплое, рассыпающее искры, серебристо-белое свечение заперло ее в кокон, повергая в трепет и хранителей, и хинов. Да что там! Его самого прошиб озноб. Хотя, казалось бы, ему-то всплески колдовства уже нипочём. Вдобавок ум упивался совсем иными страхами, воображая беседу с духом.

Эсфирь молчала. Долго. Очень долго. А когда разлепила губы, голос её доносился издалека, как если бы она говорила в один конец полого стебля, а он прильнул бы ухом к другому. Она просила подступить ближе. Он повиновался — вопреки гласу рассудка, вопреки назиданиям отца, предписывающим не совать нос в чужие чары. Она обмолвилась, что не уверена в успешности затеи. Он кивнул, хотя внутренний советчик велел сопроводить её к лекарю.

Заколебался кокон, стекая с чернокудрой головы. Расслоился на ленты, и они закружились, словно обволакивая, пеленая чью-то плоть. Краткий миг — и просветы меж лентами схлопнулись, теперь на земле крутился сверкающий шар. Небольшие створки распахнулись в нем, приглашая войти.

— Ступай, Листочек, — голос Эсфирь потяжелел, окрасившись сталью. От кончика её пальца протянулась белая нить. Искрясь и переливаясь, она окольцевала запястье Олеандра. — Если веришь, конечно.

А он верит? Непростой вопрос. Вообще-то слепое доверие зачахло в нем, некогда растоптанное братом. И все же порой без веры никуда. С наскока трудно угадать, кто замыслил недоброе, кто не замыслил.

Не делятся существа на черных и белых, — любил говаривать отец. — В каждом цветут два начала, а суть кроется в выборах, в развилках, к коим жизнь подталкивает всех без исключений.

Он рассуждал верно. Был прав как в том, что касается неоднозначности существ, так и в другом: Олеандр ограничен. Ему невыносима мысль, что где-то он мог ошибиться, а плетения мира куда витиеватее, нежели кажется.

Но — Боги! — до чего же страшно разрушать мозаики, складываемые годами; даже одну из них!

Духи?.. Серьезно?! Одолжить, что ли, у Глена каплю хладнокровия?

Олеандр опустил взор к запястью. Белая нить — теперь уже настоящая! — тянулась от него к Эсфирь.

Хотелось спросить, догадывается ли Эсфирь, что стоит за этой нитью. Или за ней ничего не стоит?

Может, Эсфирь тоже видела её прежде? Или…

Потом! Всё потом!

— Ладно, — Олеандр подался к кокону.

Но брат схватил его за плечи, выдохнул в ухо морозный воздух:

— Вы доверяете Эсфирь?

— Знаешь, — произнес Олеандр и усмехнулся, — наверное, это прозвучит странно, но ей я доверяю больше, чем всем вам.

Взмахом ладони он попросил приятелей и собратьев не вмешиваться. В два шага подступил к кокону — и створки сошлись за спиной, окуная его в гущу плотного, ослепительного света с ноткой металла. Тогда-то мир и обесцветился. Цвета просто взяли и стекли, как стекает краска с омытого дождем холста. И вздох не нарушал тишину. И мурашка не пробегала по коже от осознания, что хранители и хины исчезли, а пол и потолок поменялись местами.

Что за невидаль? Олеандр очутился на черно-белой земле. Стоял на дне опустевшего ущелья, стиснутого каменными стенами. И уже сомневался, перекрутило ли его на самом деле.

— Драцена?! — Восклик сам сорвался с губ, пробив оковы неверия.

— Здравствуйте, господин Олеандр, — прошелестел из-за плеча хрипловатый голос.

Твою ж!.. Сердце древесным грузом ухнулось в пятки.

Олеандр обернулся. Увидел чуть поодаль Эсфирь. Но внимание на ней не заострил. Рядом сверкнула искра, затем вторая. Копясь и удлиняясь, они расстелились по земле кружевом. Сплелись в замысловатый узор, а после взвились и обратились чем-то… Нет, кем-то, сотканным из мерцающих нитей. Кем-то, кто улыбнулся знакомой улыбкой с ямочками.

— Драцена, ты?.. — произнес Олеандр без участия мозга.

— Дух, по-видимому. — Нитевая голова склонилась, оглядывая хитросплетения плоти. — Престранное зрелище, да?

Не то слово! Она напоминала ожившую куклу — нелепую и кривую, смастеренную руками, растущими явно не из плеч.

— У нас мало времени, — вымолвила Драцена, в тот миг как разум помахал Олеандру ладошкой. — Скажите, вы поняли, кто нас убил? Я догадываюсь, но…

Боги! Он встряхнулся раз, другой. Ущипнул себя за бок. Но тщетно: видимое не развиделось.

— Каладиум. — Что ж, ежели сходить с ума, так до конца. — Он истребляет всех, кто насолил Азалии. Юкка ни при чем, полагаю. Он жертва случая. А ты — дочь Строманта. Твой отец…

— Сражался с ее внебрачными детьми? — вопросила хранительница. — Что это? Кровная месть?

— Или придурь старого мерзавца, — пробубнил Олеандр.

— Послушайте, — Драцена подпорхнула ближе, — я не ведаю, причастен ли Рубин к поджогу. Но он помог мне в бою. Если бы не он, я бы погибла куда быстрее.

— Что?!

— Его сбило камнем, — Драцена закивала. — А дальше…

Интересно. Причастность Рубина к смуте порождала все больше и больше вопросов. Выходит, он тоже сражался с вырожденкой, а потом испарился с поля брани? Куда он пропал? Выжил в схватке и сбежал?

А как насчет того, что его приложило булыжником?

Одно утешало: похоже, он и правда вручил смутьянам отравленное пламя то ли из-за угроз, то ли преследуя иные цели, не связанные с беспорядками в лесу. В тонкости замысла по умерщвлению неугодных его не посвятили, в противном случае он вряд ли помог бы Драцене, верно?

Вывод: скорее всего, Рубина надурили. Вестимо, он и не догадывался, куда и когда нацелят его чары.

Из размышлений Олеандра вытянул резкий, похожий на кашель смешок.

— Извини, — он встряхнулся. — Задумался.

— Я удивилась бы, поведи вы себя иначе. — Улыбка Драцены, даже пошитая из нитей, излучала добро. — Но полно, время торопит. — Она запнулась и тихо добавила: —Наверное, глупо было умалчивать, но я ведь всё знаю. Знаю, что утверждать меня на должность хранительницы владыка Антуриум не спешил. Знаю, что это вы подняли вопрос о моем назначении.

— Потому что ты хороший воин, — отозвался Олеандр. — И хороший друг. Я хотел помочь тебе. И помог.

— Стоило умереть, чтобы услышать от вас похвалу, — Драцена меркла и распускалась на волокна. — Мало кто знает, какой вы на самом деле. Никогда не понимала собратьев, которые вас сторонились. Вы замечательный, господин Олеандр. Спасибо вам. Большое спасибо за веру, за дарованный шанс и… Прошу, победите! Я верю в вас!

На миг ее лицо исказилось, размылось, как отражение в воде. Казалось, тысячи существ тянут ее за нити, распутывают узел за узлом, отнимая жизнь. Десятки плетений расползались по кокону, пока не сжались в крохотный пучок света.

Всё произошло до того быстро, что Олеандр едва успел осмыслить перемены. Вот он взирал на крупицу света, а вот она уже превратилась в чернокудрую девушку, стоящую на том самом месте, где прежде стояла Драцена.

Кокон сгинул. Шумы и краски разлились по округе, словно художник вспомнил о наброске и довел его до ума.

Эсфирь вскрикнула. Колени её подкосились, и Олеандр обнял её, не дозволяя упасть.

Не понимал он, как она сотворила кокон, но там все было проще. Там мир будто замер. Оцепенел в безвременье, лишенном чувств и невзгод — а может, даже жизни и смерти.

***

— Извините, — Эсфирь поковыляла к расщелине в скалах, и стая хинов двинулась за ней дымящейся лентой.

На дне ущелья воцарилась до того глухая тишина, что чьи-то покашливания слышались громом.

Нужно было видеть лица собравшихся. Единственным, кто не разинул рот, оказался Сапфир. Он выглядел как отец, чей сын только что прыгнул в огонь, а затем вышел оттуда без единого ожога.

Олеандр сглотнул, подсчитывая причиненный ущерб. Ему хватило выдержки отчитаться — ведь, помимо него, Драцену никто не видел. Когда его последние слова отзвучали, он осел на валун иссохшим стеблем.

Все вокруг снова крутилось и вертелось. Дышало. Жило. А он до сих пор пребывал рядом с хранительницей. Ловил в парах её улыбки, голос — и боль резала по сердцу, отвращая от действительности.

— Малахит? — тронул слух ледяной шепот, и Олеандр втянул носом воздух, протёр вспотевший лоб подолом плаща.

Тело даже не дёрнулось, когда плеча коснулась прохладная ладонь. Олеандр словно со дна озера выныривал. Наверху гудели голоса, тишину сотрясали заунывные подвывания. Не сразу, но он выцепил в испарениях лицо, чудилось, выточенное из растрескавшегося льда.

Сощурившись, Олеандр долго смотрел на него, будто силясь переиграть, переглядеть неотступный бело-синий взгляд. Да какой там! Статуя резвее отвернётся, чем океанид-каратель.

— Живы? — Глендауэр опускался на корточки медленно, страшась спугнуть его неосторожным жестом.

Туман перед взором развеивался, скатывался в уголках век каплями слез. Язык одеревенел. Но смолчал Олеандр по другим причинам — просто не сумел подобрать стоящих слов. Ответ «Нет, Глени, я мёртв» слышался предсказуемым и глупым. В то время как ответ «Да, все в порядке» — лишенным зловредных остроты и изящества, достойных нелепого вопроса.

— Я разговаривал с Драценой, Глен, — прохрипел он. — Я. Разговаривал. С мёртвой.

— Пути Творцов неисповедимы, истинно? — произнес брат таким тоном, каким существа обычно читают молитвы.

Жаль, Боги не отозвались. Они никогда не отзываются, по-видимому, занятые другими делами — насылают стихийные бедствия, например. Но кого это волнует? Подданные их все равно не усомнятся, что остались услышанными. Еще и оправдают безмолвие, мол, Творцы желают, чтобы мы сами отыскали ответы.

Конечно, есть и такие, с кем Боги ведут беседы. Но тех молившихся сразу заподозривают во лжи. Ну или к целителям отсылают.

— Вы осмотрели ущелье? — Олеандр мотнул головой, вытряхивая неуместные мысли. — Что-то нашли?

Глен указал на плащ, расстеленный в двух шагах. На зеленой ткани покоились аурелиус, явно найденный у Драцены. И фибула-трехглавая змея. Головы её были переплетены, посередке застрял меч.