Отделённые

Глава 2. Надежда

— Фар, ты должен был отнести это деду ещё вчера.

— Пап, я забыл.

— А может, поленился?

Отцовские глаза глядели с укором. Фаргрену хотелось сказать, будто он и правда забыл, но ложь застряла в горле. Позапрошлой ночью Фар бегал к Тёмной реке. Чтобы успеть вернуться домой к рассвету, ему пришлось промчаться туда и обратно почти без передышек. Это того стоило — огромная река оказалась просто невероятной. Дух захватывало! Такая широкая — другого берега не видно... Но ночная прогулка вытянула все его силы. Поэтому он, еле успев вздремнуть часок до того, как отец его поднял, весь день был вялый, как аксолька перед зимней спячкой. Тащить тяжёлый свёрток шкур и скорнячье барахло к деду совсем не хотелось.

— Поленился, да? — переспросил отец. Его тёмные глаза сузились. — Ты опять бегал ночью?

Обида вдруг обожгла Фара яростным огнём. Как же надоело! Бегать в полях даже ночью, даже недалеко — нельзя! Быть волком при брате и сёстрах — нельзя! А ему так хочется покатать на себе Ирму. Фар знал, что сестричке понравится сидеть на его мягкой шёрстке. И это барахло... Можно подумать, дед помер, не получив свои шкуры вчера? И вообще, раз так нужно, сам бы пришёл!

— Выпорешь, да?

Отец нахмурился.

— Надоели ваши правила! — зло выкрикнул Фар, сжимая кулаки.

— Не смей кричать на меня, щенок!

Щенок?! Он волк, а не щенок!

Красная пелена заволокла глаза и... Он проснулся.

— Плохой сон? — донёсся до него шёпот Мильхэ: ледышка стояла на часах.

Фаргрен просто вильнул хвостом.

Это был один из его самых нелюбимых кошмаров. Он горько усмехнулся про себя. Нелюбимый кошмар... Будто бывают любимые. Ненавистный, тогда уж. Хуже только сон, в котором являлась растерзанная мать и сестра. И почему ему никогда не снилось хорошее? Вроде же немало случалось приятного, счастливого.

Отца он любил. Тот был строг и мог выпороть за серьёзную провинность, но делал это тем реже, чем старше становился сын. А та ссора... Глупость, в которой виноват сам Фар. Пусть отцу и не стоило называть его щенком, но всё же. Фаргрен попытался представить, каким бы мог сейчас быть отец. Как дед? А Ирма? Какая она сейчас? Он попробовал представить и её, но в голове возникал только образ матери. Фар старался увидеть её живой, а не мёртвой и растерзанной. Выходило плохо. Точнее, не получалось совсем.

Он положил голову под лапу. Твари чащобные, оказывается, всё это время безбашенные близнецы и язва-коротышка, сами того не зная, отвлекали его от... Всего. Дорога и напарники — лучшее лекарство для бродяги-ар-вахану. Путь сюда был долгим и почти смертельным, и он успел затолкать мысли о том, что снова окажется в родных местах, на самое дно сознания. А теперь они снова всплыли. Всплыли и топят его самого, разрывая сердце болью, не давая дышать.

Когда Талек сказал об Ирме, Фар захотел увидеть её, хотя и боялся этого больше смерти. Когда стало понятно, что все деревни будут как Вешки, если не хуже, он мучился от страха, что котёнок снова мёртв, и его желание никогда не исполнится. Жизнеутверждающая философия Рейта временно отогнала эти мысли. Теперь же они вернулись, смешались и ударили с новой силой. Под дых. В голову. В сердце. Одновременно.

Завтра к полудню они уже будут в Снежных Рощах. Родной деревне Фара. Там его дом. Отец построил его из каменного дуба, вопреки всем обычаям. Перед глазами встали светлые занавески, которые с любовью вышила мать. В следующий миг они потемнели от крови. Руки матери, пекущие хлеб. Руки матери в чёрной расползающейся луже. Сеструшка-хохотушка Ри. Мёртвая Ри. Братишка Альди с непослушными вечно торчащими вихрами. Спокойный, с добрыми глазами отец. Кровавое месиво вместо них обоих. Ирма, ласковая как котёнок. Мёртвый котёнок под растерзанной кошкой.

Его вдруг затошнило. Прямо как тогда, когда он всё это увидел. Почему видение котёнка с кошкой всегда ужасало его больше всего? Не потому ли, что он в глубине души, знал: котёнок остался жив?

Фара вывернуло наизнанку.

Внезапно он ощутил, как прохладные пальцы пробираются в шерсть до самой кожи.

— Такое лечить я не умею, — прошептала Мильхэ. — Никто не умеет.

Она села рядом и стала гладить его.

— Терпи, ар-вахану из Снежных Рощ, терпи.

Всё знает, понял он. Ледяная ведьма обо всём догадалась.

Наутро, когда Рейт поднял всех, у Фаргрена болела голова. Мильхэ без лишних слов приготовила ему какое-то горячее снадобье, после которого стало гораздо легче. Голове, по крайней мере.

Дорога была сносной, поэтому шли они достаточно быстро. Когда показались первые дома, Фаргрен, сам того не замечая, ускорился, труся чуть впереди напарников.

Почуяв запах Чащ, Фар насторожился. В Вешках и Дубках он почувствовался не сразу и, стоило убить богомоловых маток, пропал. Сейчас же Чащи чуются ещё до деревни, и сам запах гораздо сильнее. Что это значит? Ещё больше маток? Как в ответ, над деревней показался летун. От хитиновых рож тошнило уже не меньше, чем от воспоминаний.

Фаргрен перекинулся, и кожа сразу покрылась мурашками от холодного весеннего воздуха. В шкуре-то ему тепло.

— Запахло Чащами.

— Где дом знахаря? — спросила Мильхэ, оглядывая окрестности.

— С северной стороны.

— Давайте обойдём с востока и сразу туда, — сказала ледяная ведьма.

Предложение показалось разумным, и они сошли с дороги в поля.

«Это участок кузнеца», — вспомнил Фаргрен, чувствуя под лапами землю, чуть пригретую солнцем.

У них ушло много времени, чтобы добраться до Снежных Рощ. Почти две недели они сидели в Дубках — зализывали раны, чинили как придётся доспехи... Дороги уже давно просохли, поля — тоже. Вид голых пустошей нестерпимой горечью пролился на сердце и отозвался головной болью. Здесь должны быть люди. Ковыряться в земле, распахивать поля, а не... Не это. Да, Фара не слишком волновали селяне — именно от них ему пришлось спасаться полжизни назад. Но не стала ли их участь и участью Ирмы?

Оказавшись на дороге, которая шла из деревни на восток, наёмники всё же решили разведать селение. Богомолов летало совсем мало. Их Фар только видел, но не чуял. А вот запах Чащ уже ничем не отличался от витавшего на Тёмном Тракте.

По дороге к первым домам пришлось отстрелить нескольких летунов, но это не составило близнецам никакого труда. Когда отряд уже шёл по деревне, Фар заметил, что здесь неразрушенных построек больше, чем в Дубках. Внушало надежду. Неизвестно только, что эта надежда значила для него.

Перемещаясь от дома к дому, они медленно продвигались к центру. Фаргрен наконец почуял и богомолов. Вскоре разрушенные избы стали встречаться чаще, земля и дороги были завалены брёвнами, обломками. Кое-где белели кости. Задерживаться и выяснять, чьи — животных или человека — не стали.

Фаргрен дёрнул носом — в запахе Чащ почуялся новый. Точнее, старый, хорошо знакомый.

«Только этого не хватало...» — подумал он и перекинулся в человека.

— Здесь жнецы, — сообщил Фар напарникам.

Близнецы ругнулись вполголоса. Да уж, как бы ни пришлось столкнуться со стадом — небольшого хватит, чтобы умереть всем и очень быстро. Пока разделаешься с одной Тварью, другая цапнет рогами, и поминай как звали.

«Хотя с такими генасами, — пронеслось в голове у Фара, пока он превращался обратно в волка, — десяток-другой не должен стать серьёзной проблемой. Наверное».

Наёмничье-боевая рутина вытесняла боль из сердца. Или приглушала. Во всяком случае, дышать Фар мог.

Мёртвую тишину нарушали только их шаги да шёпот ветра. Порой слышалось поскрипывание и шелест. Иногда кричали птицы. С закрытыми глазами могло показаться, будто идёшь где-то в лесу...

Через некоторое время послышался далёкий гул. Богомолы.

— Кажется, на севере, — почему-то прошептал Геррет.

Мильхэ вдруг остановилась. Потом жестом показала идти назад, махнув второй рукой куда-то влево. Все посмотрели туда — в переулок, заваленный обломками и разным хламом. Заканчивался он, на первый взгляд, густыми кустами. Всё бы ничего, вот только листьев на ветках было слишком много для середины весны. Древесник. А где один, там всегда будет и второй, и третий... Надо уходить, и как можно тише.

«Как мы пробрались так близко?» — подумал Фар.

Древесников он нежно ненавидел. Да что там. Все наёмники питали к ним именно такие чувства. Ненавидели, любя. Или наоборот.

Причин для ненависти имелось много: по запаху почти не отличить — дерево и дерево, куда атаковать, чтобы убить наповал — непонятно, а драться — сложно. Маагены — и те не любили древесников: горели Твари не так хорошо, как хотелось бы. Двигались они сами не слишком быстро, но вот с их плетями-лозами даже оборотню нелегко справиться. Кроме того, древесники чувствовали любые вибрации воздуха и земли. И если с первым генасы справлялись на раз — круг тишины и всё, то со вторым дело обстояло хуже: Твари улавливали даже топоток аксолек, что уж говорить о двуногих.

Причина для любви существовала одна: смола. Основа самых сильных известных миру лекарств. Естественно, дорогая — добывалась кровью наёмников, которые и делали на ней деньги. Если выживали. А ещё смолу пили Твари, временно теряя интерес к двуногим, если поблизости оказывался поверженный древесник или хотя бы его часть.

Отряду повезло. Лозы-плети не вырвались из-под земли, не понеслись вслед за ними, и наёмники выбрались из деревни, решив, не играть со смертью и обогнуть селение с востока, как делали с самого начала. Чем дальше они уходили на север, тем мельче становились куски домов.

— Это там знахарь жил? — послышался шёпот Лорина.

Все посмотрели, куда он показывал. У Фаргрена внутри всё заскулило.

Над останками строений возвышался большой тёмный дом. От двора, кажется, почти ничего не осталось, сараи и хлева — разрушены, чудом уцелели сени, хотя их построили не из каменного дуба. Заколоченные ставни ржавыми гвоздями впились в съёжившееся от боли сердце.

Фар отрицательно мотнул головой, когда все посмотрели на него, ожидая ответа.

— Попробуем пробраться туда? — предложил Рейт. — Он ближе, но не так близко к центру.

— Не стоит, — проледенила Мильхэ. — Вдруг тут ещё древесники есть.