Тени Лордэна

Глаза Агдалины покраснели, а речь стала обрывистой. Всего одним неосторожным вопросом капитан сделал всё только хуже.

— Знаешь, я ведь правда старалась тут всё наладить. Нанимала лучшую прислугу и платила им в три раза больше, чем была должна, но они всё равно, раз за разом уходили. Я покупала самые неприхотливые и живучие цветы и деревья, но они продолжают вянуть и чахнуть. Я больше не знаю, что мне делать. Со мной остался только Арвис, мой верный друг… мой милый, милый Арвис — единственный, кто не оставил меня в этот трудный час, — по её впалым и обвисшим изрытыми морщинами щекам скатилась пара маленьких слёз. Агдалина не говорила прямо того, чего хотела, что изо дня в день терзало её уже долгие месяцы, но Хромос всё же чувствовал, как с каждым словом она вгоняла гвоздь в его и без того разрывавшуюся на части душу. — Всё! Довольно… Арвис, отведи капитана к отцу. Мне надо пойти и полежать немного.

В очередной раз безмолвный дворецкий отвесил низкий поклон и жестом предложил Хромосу проследовать за ним. Когда они покинули залу, Агдалина поднялась с кушетки и, пошатываясь, словно пьяная, поплелась в спальню, временами останавливаясь и прислоняясь к стенам, чтобы перевести неровное, сбивчивое дыхание и дать ослабевшему сердцу отдохнуть.

Не нарушая гнетущей тишины поместья, Арвис провёл Хромоса через длинные и просторные коридоры, уставленные вазами и скульптурами, и вывел его к широким дверям с позолотой. Дворецкий трижды постучал и, не получив никакого ответа, тут же открыл створки. Капитан нерешительно вошёл и остановился сразу за порогом. Он прежде не раз бывал в этом удивительной зале, о которой по городу ходило множество баек, и в его памяти мигом всплыли дорогие сердцу образы прошлого, но только теперь они были окрашены в гнетущие серые тона, которые он вряд ли когда-нибудь сможет смыть. Высокие стены от пола и до самого потолка были увешаны сотнями клинков, на чьих лезвиях отражались языки пламени, зловеще танцевавшего в огромном камине. Здесь можно было найти любое оружие, которое когда-либо изобрёл злой человеческий гений: мечи, сабли, палаши, алебарды, боевые топоры и секиры, кортики и кинжалы, шашки и рапиры, булавы и перначи, молоты и шипастые кистени, шестопёры и палицы. Прямо над камином, в единственном не занятом клинками месте висело большое полотно. С этой картины на Хромоса нежно смотрела юная и прелестная Агдалина, сидевшая между своими старшими братьями. Позади неё стояла женщина с невероятно добрым и счастливым взглядом, какой обычно бывает только у маленьких детей да щенков, а рядом с ней стоял её муж. Это был высокий и крепкий мужчина с довольно резкими и острыми чертами лица, крупным носом и высоко поднятым подбородком с характерной ямочкой. Он стоял как скала, что должна была защищать от невзгод и напастей, дарить покой всем, кто вставал в её тень.

Короткими и осторожными шагами, стараясь лишний раз не лязгнуть доспехом, дабы не нарушить мертвенный покой залы, Хромос подошёл единственному креслу, стоявшему напротив очага, и нерешительно заглянул через край его высокой спинки. На мягких подушках из багрового бархата сидел скрюченный и ссохшийся старик в плотном восточном халате из переливавшегося чёрного сатина. Поверх его тощих коленей лежал старый палаш с золотой рукоятью, а в пальцах аристократ держал небольшой кусок промасленной тряпочки и медленно водил им вдоль граней клинка. Капитан обошёл кресло и встал в стороне от очага так, чтобы не загораживать свет. Казалось, что старик совершенно не заметил его появления.

— Добрый вечер, господин Алуэстро, — сказал Хромос, делая короткий поклон, но Мо́триас ничего ему не ответил, продолжая всматриваться в почти невидимые царапины на металле. — Прошу меня простить за столь внезапное вторжение. Ваша дочь, Агдалина, сказала, что вы можете меня принять. Если вы позволите, то я хотел бы вам кое-что показать… вот, взгляните…

Хромос достал арбалетный болт из мешка и на протянутой руке поднёс его ближе к старику, так чтобы он попал в поле его зрения. К его немалому удивлению, загипнотизированный Мотриас тут же прекратил натирать и без того чистую и ярко блиставшую сталь и перевёл мутный взгляд на предложенную вещь. На прежде безжизненном, восковом лице появились слабые нотки любопытства.

— Дай его мне, — просипел Алуэстро, протягивая к болту длинные и худые пальцы, больше походившие на лапы извалявшегося в муке паука.

Когда снаряд попал в его руки, Мотриас поднёс его столь близко к лицу, точно собирался попробовать его на зуб. Хромос видел, как сухие, бледные, растрескавшиеся губы исказились в некотором подобии улыбки, а в глазах загорелись огоньки.

— Скажи мне, капитан, откуда у тебя эта великолепная вещица?

— Вы знаете, что это?

— Да… знаю… — загадочно пробормотал Мотриас, — а ты разве нет?

— Я пришёл к вам именно для того, чтобы узнать, кто сделал этот болт, или кто мог им прежде владеть.

— Хе-хе… хи… — скрипуче засмеялся старик. — Простите, я порой забываю, насколько вы, солдафоны, узколобы и несведущи даже в том единственном, в чём вы должны быть первейшими знатоками. Впрочем, возможно, что тебе прежде доводилось слышать о Императоре Бага́рисе Кровопийце?

— Нет, я впервые слышу это имя.

— Хах… ну что же… тогда, так уж и быть, я тебе всё расскажу. Но сперва, попрошу тебя услужить старику и повесить этот клинок вон туда, — сказал Мотриас и указал кривым пальцем с воспалёнными суставами в сторону пустого места на стене. Хромос бережно принял дорогой клинок и повесил его на пустовавшее место. В это же время дворянин продолжал любоваться болтом, словно тот был прекраснейшим из цветков. — Так вот… слушай. Лет десять назад или немногим более того в мире Тимириа́нд была такая Империя Гешта́йдес и правил в ней тот самый Багарис. Человек он был поистине безжалостный, корыстолюбивый, расчётливый и беспринципный, как и подобает всякому монарху, стоящему во главе обширного государства. Всё своё правление он провёл под боевыми знамёнами, хотя сам так ни разу и не побывал на полях брани. Железной рукой он поднял одряхлевшую, утратившую былые мощь и славу страну из руин и грязи, а следом в небывало короткие сроки создал великую армию, каждый солдат которой был готов без раздумий, промедлений и сожалений отдать жизнь во славу Императора. Он казнил всякого, кто решался выступить против его воли, всякого, кто осмеливался нарушить букву установленного им закона… сколько же у него было стражей и палачей. Но он знал, что люди не всегда говорят и делают то, о чём они на деле мыслят, что враг не всегда идёт по полям во главе тысячи рыцарей, трубя в горн и размахивая полотнищами гербовых знамён. Иногда он стоит рядом с тобой, улыбается и клянётся тебе в бесконечной верности, но едва ты отведёшь от него взгляд, как он немедля вонзит тебе нож в спину. Что тут сказать… он был мудрецом, знавшим истинную природу низкого зверя, имя которому человек…

— Это весьма занимательная история, но как она связана с этим болтом?

— Ох, всё вам, молодым не терпится… вам подавай всего и сразу, — пробормотал Мотриас, поглаживая древко. — Я веду к тому, что у Багариса Губителя было очень много врагов, как среди чужеземцев, так и среди его собственных подданных. По всей видимости он прекрасно понимал, что с некоторыми людьми довольно глупо мериться силой в открытую, бодаться словно упёртые бараны, пока изо лбов не потечёт кровь, а из глаз не посыплются искры. Для людей навроде тебя смерть в битве — честь, которой не стоит страшиться, к которой даже необходимо стремиться и которой нужно желать всем сердцем, потому она не препятствие, а ещё одна награда, но вот смерть со спущенными штанами в отхожем месте — позор, что разом перечеркнёт все былые заслуги и оставляет на великой личности пятно несмываемого позора. Сама мысль о подобном унижении заставит честолюбивых гордецов трусливо поджать хвосты и забиться поглубже в конуру… В те времена ходило много историй о похищениях, исчезновениях, внезапных и жестоких смертях врагов Императора и конечно же их ближайших родственников и верных друзей.

— Люди многое болтают, к тому же вы сами говорили о стражах и палачах.

— Нет, капитан, это ты ещё просто не понял, о чем же я говорю, — на лице старика расплылась зловещая ухмылка. — Может часть историй и выдумка, как оно везде и всегда бывает, но большинство из них вполне себе правдивы, а может даже люди чего и недоговаривают или даже нарочно преуменьшают, потому как не могут поверить в чудовищную правду, произошедшую подле них, и которая может повториться с ними. Думаю, что тебе стоит услышать одну из таких историй.

На окраине Империи жил один весьма знатный маркиз из рода Штрибендайнов. Когда-то его земли процветали, но с каждым годом Император требовал поставить в войско всё больше и больше воинов из благородных семей и крестьянских дворов, но мало кто из бравых сынов империи возвращался в отчий дом живым или хотя бы не бесполезным в хозяйстве калекой. Избы пустели, поля зарастали сорняками вместо хлебов, а там и золота в кармане феодалов становилось всё меньше. Маркиз потерял на той продолжительной и бестолковой бойне двоих сыновей и младшего брата, и за это он решил отомстить благословлённому Богами правителю, по чьей воле и случились все те несчастья. Смерть можно искупить лишь другой смертью.

Собрать единомышленников было несложно. К тому времени дворян, недовольных решениями престола, было куда больше лоялистов, пускай, что и не у всех из них хватало храбрости для мятежного выступления. Вместе они собрали достойное войско из собственных вассалов и наёмников. Золота им для этого ещё хватало, а вот мозгов у них явно было не шибко много. Заняв один из самых надёжных и неприступных замков в провинции, они объявили, что больше не станут бросать любимых детей в жерло Имперской военной машины, что они разрывают все клятвы, основывают своё собственное государство и объявляют Багарису войну, к которой призывают присоединиться всех честных и жаждущих мира людей.

Я никогда не видел того замка, но рассказы о нём впечатляют. Высокие стены, что не дрогнут под залпами требушетов, глубокие и широкие рвы, сотни бойниц, большие запасы еды и воды; он перенёс десятки осад и ни разу не был взят, даже с совсем крохотным гарнизоном против несметных полчищ врагов. Поистине надёжное убежище для мятежника и его семьи, особенно если окружить себя парой сотен верных тебе и полных ненависти к императорскому престолу рыцарей.

План был просто великолепный, да настолько, что спустя три дня после объявления войны поутру марксиз вошёл в комнату, где спали четверо его оставшихся детей, и нашёл их зарезанными, выпотрошенными и подвешенными к потолку за их собственные кишки. Тот, кто это сотворил, в добавок оставил кровавое послание на стене: «Так будет с каждым…».

Тогда маркиз пришёл в ярость. Он приказал обыскать весь замок, всю округу, перевернуть каждый камень, сжечь каждый куст, разбить каждую бочку, хватать и допрашивать каждого чужака, а если тот решит сопротивляться или не сможет немедля доказать своей невиновности, то убить его на месте, как виновного. Все держали ухо востро и смотрели в оба, так что нельзя было и шагу ступить, чтобы об этом тут же не узнали все. Однако после захода солнца неожиданно выяснилось, что безутешная жена маркиза, мать что потеряла всех любимых чад, бесследно исчезла. Всю ночь её искали с факелами и собаками, вновь перевернув и излазив всю округу, но нашли её только перед восходом солнца. Нарубленное на мелкие кусочки её тело было разбросано вдоль крепостного рва, и стая голодных и крикливых воронов жадно пировала её мясом и свежей требухой.