Тени Лордэна

Глава XVIII «Вестник Рока»

Над погрузившимся в непроглядный мрак городом стоял дикий вой тысячи нечеловеческих голосов, упоённо певших оду погибели. Безмолвные и мрачные громады грозовых туч летели сквозь бездонные просторы ночного неба, словно разъярённые, косматые бизоны по бескрайним прериям, сметая всё на своём пути. Рассвирепевшие ветра нещадно хлестали воды залива, поднимая высокие волны, чьи пенные, клокочущие гребни то и дело вспыхивали белыми дугами посреди чернильных вод, отразив серебряный свет показавшегося на миг лунного диска. Как шайка бесстыдных разбойников, они набегали на дремавшие у причалов корабли, раскачивали их, побивали борта, так что те начинали жалобно стонать под напором стихии. Пеньковые канаты швартов, натягивались, точно жилы в сжатых пальцах, силясь удержать деревянную тушу на месте, но сколько бы в них не было решимости, ей было не дано обуздать могущество беснующейся пучины. Издав жалобный треск, они лопались и бессильно валились в воду, а получившие свободу суда тут же набрасывались на скованных собратьев, и под бранные крики матросов начиналось сражение, где вместо мечей были мачты, вместо одежд паруса, а разлетавшиеся во все стороны щепки подменяли свежую кровь.

Сразу после заката на дорожках дворцового сада были разведены огромные костры, заливавшие всю округу зловещим алым сиянием, так что со стороны казалось, что во дворце занялся пожар. Однако теперь от них остались только обуглившиеся скелеты толстых брёвен. Примчавшийся из-за морей ураган распалил их, дав пламени вздохнуть полной грудью, наделил его невиданной мощью, которая тут же его и сгубила. В считанные мгновения огонь истратил всю пищу и познал смерть в рассвете сил, и лишь редкие хлопья тлеющей золы вырывались из бездыханных останков, чтобы унестись к звёздам. Цветочные кусты и плодовые деревья лихорадочно тряслись, теряя молодые листья. Они чувствовали боль, но не имели ртов, чтобы издать полный страдания вопль, и только размахивали руками, порождая свист и шелест, в котором тонули все прочие звуки, будь то шаги или гневные крики приказов. Державшие ночное бдение рыцари бродили по тропинкам, шатаясь в стороны как распоследние пьяницы, завидуя товарищам, безмятежно спавшим в тёплых комнатах, и проклиная дурную погоду, не приносившую ничего иного, кроме бедствий и разрушений. Может быть, что именно по этой причине она была столь мила сердцу Янса. В подобные ночи он наконец-то оказывался в родной стихии, в которой он растворялся и с которой он всецело сливался, обретая истинную силу, недоступную ему при крикливо пошлом сиянии жизнерадостного солнца.

Облачённый в полное боевое снаряжение убийца неподвижно лежал на краю пологой крыши, как бы растёкшись по ней и слившись с окружавшими его тенями. Сквозь продолговатые прорези маски он внимательно следил за перемещением тусклых, трепещущих огоньков увесистых фонарей, кропотливо запоминая маршруты оберегавших дворцовые стены патрулей. Чем дольше он наблюдал, тем больше находил прорех в организованной на широкую ногу охране, которые бы позволили ему без особого труда проникнуть внутрь, даже не прибегнув к главному козырю — невидимости. Впрочем, на сей раз подобная лёгкость вызывала у него какое-то тягостное предчувствие, словно все опасности сговорились между собой и решили расчистить ему путь к заветной цели, а самим собраться в одном месте и терпеливо дожидаться его там, дабы в одночасье нанести единый, сокрушительный удар. И снова его посетили едкие и навязчивые мысли о том, чтобы бросить эту дурацкую затею с кровной местью, с наивной игрой в славного героя, бравого защитника людей и поступить так, как он привык это делать на протяжении всей своей никчёмной, полной бесчестия и вероломства жизни.

Янс неспешно отлип от покрытой тонким ковром сырого мха черепицы, присел на корточки и завёл руки за голову, чтобы снять маску — своего давнего напарника, ни разу его не подводившего и не предавшего. Держа её развёрнутой к себе лицом, он всмотрелся в её пустые, бесстрастные глазницы, за которыми нельзя было разглядеть ни огней фонарей, ни блеска редких звёзд. В них он видел отражение мрачных и запятнанных глубин собственной души, в которых спустя многие годы жестокого кровопролития, каким-то чудом ещё барахтались, не желая утонуть и быть поглощёнными, последние благие устремления, присущие всякому человеческому существу. Из последних сил они обращали к хозяину пламенные речи, которые тот прежде игнорировал или слушал лишь краем уха, посмеиваясь над этими вздорными, романтическими идеями, но теперь Янс внимал им во всей полноте, и каждое их бойкое и проникновенное слово отдавалось гулкими ударами израненного сердца.

Так он просидел несколько минут, не пошевелив ни единым членом, почти не вздохнув, словно бы окаменев, но стоило ему получить желаемый ответ, как оцепенение отступило, и Янс надел маску обратно, после чего принялся старательно проверять снаряжение, висевшее на поясе или рассованное по тайным карманам. Охотничий нож для шкур, мясницкий крюк, малюсенькая, размером не больше лесного ореха коробочка с отвратительными алхимическими пилюлями, пара отмычек и магический кристалл, надежно сокрытый в небольшом кожаном кармашке, который он всего несколькими часами ранее пришил к левой перчатке. Убийца отогнул плотно прилегавший к телу край материи и увидел тусклое, едва подрагивающее сияние, ещё раз убедившись в том, что сильнейший из демонов так и не покинул дворца.

Последним он вытащил стилет из ножен и всмотрелся в его стальные грани, испещрённые жуткой летописью из тысяч мельчайших царапин — шрамов, оставшихся после совершённых им злодеяний. В ту ночь, впервые в жизни, Янс в полной мере осознавал, что он собирался отнять жизнь во благо, но не в своё собственное или хозяина, а ради обычных, совершенно ему незнакомых людей, единственно ради спасения их от несправедливого и коварного зла, и это непривычное осознание предавало ему прежде невиданных сил и лёгкости духа.

Бесшумно возвратив оружие на его законное место, Янс подошёл к краю крыши и в считанные мгновения спустился с верхотуры на землю, без помощи верёвок и крюков, ловко двигаясь по стенам как заправский паук.

В то же самое время Хромос стоял на широком, расположенном под самой крышей и предназначенном для отдыха и личных встреч, на которых плелись извечные интриги и подготавливались вероломные предательства, балконе здания Сента, который единственный из всех балконов был обращён в сторону эрсумского дворца, в чей адрес на протяжении двух веков отправлялись нескончаемые насмешки, потому как величественное место аристократических собраний было возведено во многом за счёт украденных из королевской казны средств, десятикратно превзойдя дворец в размерах и роскошности, тем самым причинив Леурию III ещё одну смертную обиду, которую ему пришлось безропотно проглотить в след за всеми предыдущими к огромному удовольствию беспощадных лорденцев. Капитан опирался локтями на полированные мраморные перила и сквозь слегка мутные линзы украденной Янсом где-то в порту подзорной трубы разглядывал королевский дворец и прилегавшие к нему улочки на предмет приближающихся карет или отрядов подкрепления. Заговорщики условились, что при появлении опасности Хромос должен будет выстрелить в небо сильным заклятием, тем самым подав знак к отступлению. Громкость и яркость у этого колдовства, конечно же, ни в коем разе не сможет сравниться с подлинным, рождённым грозовыми тучами молниям, но для чуткого и настороженного убийцы этот сдавленный рокот будет достаточен, ну а царившая вокруг непогода должна будет сокрыть его искусственное происхождение от непосвящённых обывателей. Напротив же Янс капитану никаких сигналов подавать не собирался, дабы ничем не нарушить скрытности, а заодно не отвлекать мыслей от главного дела. Хромос это прекрасно понимал, однако полное неведение о происходящем заставляло его нервничать куда больше, чем следовало бы даже в подобной авантюре. К тому же его всё ещё разъедала мысль о том, что Янс перед отбытием в сказочные дали навстречу праздной жизни таки решил на последок не только сохранить жизнь временного товарища, но заодно сыграть с ним подлую шутку, отправив его заниматься всю ночь бесплодной слежкой, пока убийца, лёжа в корабельном гамаке, посмеивался над его глупостью. И у капитана были все основания для подобных подозрений.

В бордель Янс вернулся довольно-таки поздно, когда солнце уже уплыло за горизонт, но его огненные языки всё ещё окрашивали узкую полоску неба в зловещие алые и багряные тона. Едва заперев за собой дверь, в которую вслед за ним пыталась протиснуться одна из местных тружениц, убийца тут же перешёл к обсуждению предстоящего дела, общаясь в привычной ему прохладно-язвительно манере, как если бы между ними не произошло никакого раздора. Однако, стоило Хромосу вскользь упомянуть о своей короткой встрече с Глоселем, как их союз немедля дал ещё одну трещину. Янс не стал повышать голоса, переходить на ругательства, но в каждом задаваемом им вопросе капитан ощущал растущее внутри напарника негодование и его вернувшееся желание бросить затею с рискованной борьбой. Как и в прошлый раз Хромосу пришлось прибегнуть к уловкам, чтобы не упустить пока что единственного союзника, но теперь он не пытался запугать переменчивого товарища неотвратимым возмездием со стороны демонов, а всего лишь скрыл некоторые подробности дружеского свидания. В частности, капитан решил ненадолго умолчать о переданном письме, по крайней мере до того момента, когда намеченное покушение окажется исполненным.

— Чёрт подери, как же меня измучил этот треклятый фонарь — ругался себе под горбатый нос страж, перекладывая железную дужку из одной руки в другую, чувствуя, как метал впивается в измятые, побледневшие пальцы. — Ей, Ли! Будь в кой-то веки хорошим другом и забери его у меня.

— Не, дружище, он всецело твой и только твой.

— Мы тут все в одной тарелке, так что возьми эту жестяную дрянь, пока я не разбил ею твой пустой череп, — с этими словами страж насильно впихнул ненавистную ношу товарищу и принялся с удовольствием разминать затёкшие кисти. — И почему же именно нам не повезло попасть в охрану к этому эрсумскому индюку? Признавайтесь, сволочи вы эдакие, у кого какой грешок за душою завалялся? Кто нам всем так подсобил?

— Если ставить вопрос так, то первым виновником ты сам и будешь, — ответил ему худощавый и немного сутулый, словно коромысло, глава маленького караульного отряда.

— Ага-ага, столько напакостил, что и вас двух святош за собой в бездну тяну. Более того, это от меня одного, непутёвого и распутного, вообще все беды на этом свете происходят. Что война кровопролитная свершилась, что молоко у бабки скисло — всё я, чёрт треклятый, напакостил. Но если отодвинуть шуточки в сторону, то скажу я вам, что мы тут вообще зря стараемся, потому как от наших усилий пользы вообще никакой не будет.

— С чего ты это взял?

— А ты сам не понимаешь?

— Чего не понимаю?

— Того, что мы должны защищать посла от того самого Шкуродёра.