Декамерон

Глава 10-2. Намёки

Цанци осёкся.

— Обыкновенный бездомный, — стушевавшись, пожал плечами люмпен.

— Но ты явно не родился в Клоаке, — намекнул Флэй. — До этого же у тебя была… нормальная жизнь.

— А-а-а! — Маттео осенило. — Я уж думал, Вы не спросите, юный инквизитор.

В следующий же миг ренегат пожалел о своём любопытстве.

— Вообще-то я был уважаемым человеком… Из мелких саргузских дворян, — заговорил живо Цанци. Было видно, ему нравилось болтать о себе.

«Ну началось, — думал дезертир. — У меня было всё. А потом друг предложил мне посмолить дурман…»

Отнюдь. Всё оказалось не так прозаично.

— Я хотел стать преподавателем. Родителям эта идея нравилась. Им очень хотелось, чтоб их сын обладал просветительскими компетенциями. Окончил академию с отличием. Профиль — точные науки. А после аспирантуры взяли в наш, местный университет. Школярам, то бишь, преподавал. Физику, в основном. Ещё механику. Глядишь, кто-нибудь из них бы сумел со временем объяснить, почему мир устроен так, а не эдак. Не с точки зрения религии.

«Ага. Значит, ему дурман предложили раскурить студенты…»

— Всё шло хорошо, пока нам выплачивали жалование с учётом подъёмных. Сам Герцог спонсировал развитие науки в своей вотчине. Только вот всё это было не более чем прикормом. Чиновники хотели выработать у молодых экспертов привычку к преподаванию, вот и задаривали деньгами. Не шибко большими, но вменяемыми. Я привык тратить на жизнь столько-то. А потом всё резко оборвали.

Он хмыкнул, пряча глаза.

— Новый учебный год начался. Я отработал месяц. Получил жалование. Втрое меньше обычного. Точную сумму я уже не назову. В конце концов, и деньги сами по себе у нас подешевели с тех пор.

— Сколько примерно чего?

— Хм. Ну… если раньше я мог хоть как-то сводить концы с концами, снимать квартирёшку недалеко от университета, есть более-менее сытно, во что-то сносное одеваться, то всё это в одночасье рухнуло. Даже на аренду не наскоблил. Вот и уволился. От греха подальше. Это было самое разумное, что я мог сделать.

— И дальше всё по наклонной, да? — понимал Альдред.

— Взял себе покурить. Впервые. Ну и выпить ещё до кучи. А как иначе-то? Я жил вальяжно, пока рос и учился. Жил скромно, когда преподавал. Но жить бедно — уж увольте. С теми деньгами, которые я получил последними, на счастливую жизнь рассчитывать не стоит. Никакой семьи, никаких детей. И ведь я мужчина, в конце-то концов! Никакая знатная дама на меня не позарилась бы. Я ученый человек, а не красавчик-ловелас. Клетушка пять на два, на дубильню вид из окна, чёрствый хлеб — вот и вся перспектива. Так жить я не собирался…

— Зато теперь живёшь никак, — жестоко заключил Флэй.

— Вы ошибаетесь, юный инквизитор. Не понять Вам человека, который всю жизнь отдал благому делу, а об него вытерли ноги. Человек знания должен быть оценен высоко. Ибо он — несет свет. И должен его источать. Разве подрастающие умы будут внимать ему, впитывать в себя свет, если перед ними вещает посмешище в дырявой одежке? О, нет! Им будет ясно видно по нему: знания не приносят практической пользы, не приносят денег. Они — для неудачников. Голодных, обозлённых, безумных, которые дальше механики не видят. От гнилого плода — безжизненные семена.

— Разве тебя не должны были подстраховать твои родители, старик?

— Ну да, ну да… Так бы и случилось. Будь я первым сыном. Вторых, третьих и дальше по списку — вышвыривают на мороз. Маленько вкладываются, а дальше — уже сам крутись. От меня бы отреклись, едва я постучался бы в дверь. Так что Джузеппе — вот, кому всё досталось: имение, виноградники, винокурня, семейный счёт в банке. А я и мои братья — нас раскидало, кого куда. Я вот здесь.

— Университет мог тебя снабжать хоть какими-то деньгами, — призадумался Флэй.

— Чтоб я просто не сдох или был всегда лишь близок к тому? О, нет, синьор! Это не для меня. Общество меня сожрало. Переварило. Высрало в отстойник. Так тому и быть. Можете считать это моим протестом.

Альдред рассмеялся.

«Вроде бы взрослый человек. А речи из него льются, как из сварливого отрока».

Тогда ренегат и не подумал, насколько они схожи. Просто у дезертира имелся шанс выйти из крысиных бегов победителем.

У профессора — нет. Причина проста: ввиду ограниченности собственных убеждений, отсутствия всякой мобильности.

— Я сделал всё, чтобы выбить себе место под солнцем. Но для таких, как я, уголок не выделили. Есть те, кто отбросил собственное достоинство — те преподают, перебиваются с хлеба на воду. Вот на них всё и держится. Послушные рабы.

— Это люди идеи, стоит понимать. Можно было, на худой конец, податься в рабочие. Ремесленники. С твоей-то грамотностью, — подавал дезертир пищу для размышлений. Напрасно. — Частные уроки никто не отменял.

— Много Вы понимаете, синьор! Так просто не должно быть! Иначе смысл через тернии к звёздам продираться? В конце концов, я всё еще дворянин. А дворяне — либо на коне, либо по уши в дерьме.

«Знатно у него накипело за эти годы…»

— Ну, тебе виднее.

— Я не такой, как мои коллеги. Преподаватели нужны. Но они и не подумают пикнуть, возмутиться. Зря. Очень и очень зря. Если бы всё было иначе, может, и на улице таких, как я, засияло солнце. А так… Пока народ молчит, ничто не поменяется. Да и плевать. Я гол, как сокол. Зато свободен. Благо, есть дурман. Благодаря ему я держусь.

«Каждому своё. Кто-то встречает сопротивление и пересиливает реальность. Кого-то она губит и вынуждает забыться. Дурман, пойло, надрывное веселье до тошноты…»

— Ты бездомный, — напоминал Флэй. — Причем бездомный по своей воле.

Предатель не питал жалости к бродяге-профессору. Судьба Маттео Цанци его нисколько не трогала. Они — чужие друг другу люди. Даром что оба показали зубы обществу, которое их кормило и спать укладывало.

И всё же, в который раз Альдред убедился: Равновесный Мир поломан. Впрочем, ему и неоткуда было знать, как можно жить по-другому. Чтоб и нашим, и вашим. Только родился, а его жизни уже назначили цену.

Эрудит вздохнул опечаленно. Махнул рукой. Видать, никто, сколько бы тот ни втолковывал кому-либо, не мог его понять по-настоящему.

— Ай, забудьте, синьор. Что толку с Вами об этом говорить… Вы прекрасно встроились в общественный строй. Длинный сольдо, престиж, уважение, трепет. На фоне Вас я — просто грибок на теле Города.

Разуверять бродягу ренегат не стал. Никто не должен был знать без особой надобности, что Альдред Флэй бросил вызов Священной Инквизиции.

— Давайте пойдём дальше, юный инквизитор. Я Вас проведу, но и мне нужно торопиться, — зазывал Маттео Цанци, обгоняя попутчика.

Они вошли в катакомбы. Пыльные, сухие, провонявшие давешней смертью.

Беглец огляделся по сторонам. Это была просторная галерея. В стенах выдолблены множественные локулы.

Впрочем, далеко не во всех углублениях остались глиняные вазы с прахом первых гармонистов. Тогда ещё хоронили по языческому образцу в большинстве своём: в гробах. Деревянных, главным образом. Древесина сгнила. Кости либо окаменели, либо превратились в муку.

Часть захоронений под гнётом лет сама разрушилась, а часть — расхитили позднее. Чего и говорить про аркосолии с саркофагами — вот уж, где можно было поживиться. Останки богатеев давно осквернили, разворовав золото, самоцветы и серебро.

Здесь стояла тьма даже более густая, чем на всём протяжении пути, который проделали попутчики. Свет от фонаря едва рассеивал мрак, затрагивая стены широких переходов галереи.

«Жуткое место, — считал ренегат. — И ведь в этих местах ютятся заражённые. Разбойники пытали удачу. Если здесь и был когда-то портал из Серости в Равновесный Мир, Инквизиция, конечно, его рассеяла. Но у стен есть память…»

Слух пронзил нараставший свист. В какой-то момент мрак приобрёл насыщенный серый оттенок. Пространство чуть поодаль стало мыльным. Всё забурлило, загудело. И сквозь шипящий шум Альдред услышал голоса людей, которых давно уже нет в живых.

Душа ушла в пятки. Всего лишь хрономираж. Но к ощущениям не привыкнуть.

— Человек — простой смертный — так и останется рабом чародея, так и будет прислуживать Богам, которые ни во что не ставят его. Пантеон говорит, что лишь маги — истинная соль земли. Вассалы их, способные однажды вобрать в себя божественную сущность. Слепленные по образу и подобию небожителей. А что обычный честной люд?

Кто бы это ни говорил, вещал на языке дельмеев. Едва различимое фонетически, старое наречие. Западный диалект. Это был кто-то из идеологов тогдашней секты Равновесия. Уже многочисленная община со своей верой, но ещё не мировая религия.

— Всего лишь плебс? Неполноценные создания? Муравьи-рабочие, которые живут и умирают, лишь бы рой жил, здравствовал и процветал? Разве мы не достойны большего? Такая правда жизни устраивает нас?

— Нет! — отвечали ему несмело собравшиеся. Порядка сотни людей — в унисон.

— Люди даже не подозревают, насколько могут быть сильны. Мы не подозреваем. Чтобы обрести свою Власть, отвоевать свободу, нам не нужны чары. Нам не нужно признание богов. Разум человека — вот его оружие.

— Клинок, рассекающий магов! Клинок, разящий Богов! — крикнул кто-то.

Поднялся гвалт. Людям импонировало светлое будущее, рассказанное во тьме потаённых крипт. Здесь они были в безопасности. Снаружи язычники вырезали их, будто бешеных собак.

И лишь чудом секта расползлась по Западному Аштуму. За считанные сотни лет. Пантеон — и тот нарабатывал свои провинции на обоих кусках материка веками, если не десятками таковых.

— Я покажу вам истину, — продолжал идеолог. — Вы наполнитесь благодатным Светом её. Вы низвергнете на головы вчерашних господ неистовую Тьму, что окутает их.

Ни с того, ни с сего хрономираж оборвался. Альдред выдохнул. Ему резко стало холодно. Он огляделся по сторонам. Послание из прошлого беглец услышал, но не видел тех, кому принадлежали голоса. Видать, они находились в одной из ротонд галереи.

Мертвецов ренегат слушал внимательно. В их речах его привлекло кое-что. Ни о чём таком ему в инквизиторской учебке не рассказывали. Предатель догадывался, почему.

«Их слова не противоречат правде, изложенной в Дюжине Столпов, но… Ни Церковь, ни Инквизиция ни словом не обмолвились о магах. Их представляют иначе. Просто выводок Пантеона — слабый, эдакая пародия на настоящих Богов. А тут… Всё иначе. Чародеи — нечто большее. Их тела — сосуды, которые однажды могут занять Боги.

Пантеон разве не имел собственных тел? С другой стороны, они говорили «небожители»… По небу никто не ходит. Быть может, они пришли из космоса? В конце концов, перед приходом Богов Аштум встретил столько Лун. Они чужие здесь. Но они же оставили ощутимый отпечаток на теле земли.

Боги есть Боги. Существа, за гранью человеческого понимания. Трансцендентные. Какой бы природе ни подчинялся Пантеон, в его власти как создать особую жизнь внутри жизни, так и завладеть ею целиком, дабы ходить по земле смертных…»

Альдред был несведущ в тайных делах Церкви с Инквизицией. Но приблизился к противоречию мироздания больше, чем кто-либо его сорта.

Это всего лишь догадки. Флэй не знал, как относиться к ним. И всё же, он чувствовал: его это пугало. Все нервы будто выворачивало перед лицом неизвестности.