Золото

3

К вечеру сделалось совсем тихо. Закат между сопок горел чистыми красками. Возчики откапывали коней и сани. Рано утром, затемно, началась торопливая жизнь. Хлопали двери, все, кто был в зимовье, истомленные желанием, вырвались наружу.

Под крики и удары кнутов кони пробивали сугробы, наметенные возле зимовья. Обозы черной лентой вытягивались по чистейшей снежной дороге между двух стен побеленных пургой лиственниц.

Пахло оттепелью. Лидия, стоя возле двери, почувствовала, как на щеку упала с крыши капля, немного спустя — вторая.

Солнце взошло горячее. Пурга принесла перемену — возчики оказались правы. Полированные снега ослепляли глаза. Лошади разбрызгивали густую кашицу. На посиневших марях кони едва протягивали полозья по липкому снегу. Следом за обозами двигались вереницы приискателей, скопившихся на пути из-за непогоды.

Новый день с горячим солнцем и ночь с мелким спорым дождем развели настоящую распутицу. Сопки потемнели обтаявшими лесами и, казалось, улыбаются.

В пути стали попадаться ослепшие от солнечного блеска. Они, повязанные тряпками, мокрыми от обильного слезоточения, шли, держась за товарищей, и беспомощно шлепали по лужам. На окрики возчиков сходили с дороги и по колено в снегу, понурив головы, прислушивались, когда минуют подводы. В зимовьях стало немыслимо ночевать от тесноты: впереди что-то задерживало людей и транспорты. Располагались на санях под открытым небом. Просыпаясь ночью, Лидия высовывала голову из-под тулупа; до самых глаз тянулись тоненькие дрожащие лучики предвесенних звезд. Она была благодарна мужу за поездку на далекие прииски, давшую такое множество новых впечатлений.

Однажды в полдень выяснилось, что задерживает обозы и пешеходов: впереди по реке шла вода. Вечером у следующего зимовья скопление достигло пределов. Все, кто двинулся за последние дни из Саныяхтата, были здесь.

Многочисленный стан раскинулся на лесной поляне.

— В чем дело? — спрашивала Лидия. — Неужели в самом деле невозможно.

— Если бы возможно — не стояли бы.

У костров сушили обувь, одежду, подмоченные грузы. Люди неприветливо косились друг на друга, в досаде ссорились по ничтожному поводу. По тревожным группам шнырял человек в собачьей пестрой дохе и спрашивал у каждого встречного какого-то Назарку, с которым вышел в пургу из зимовья, и теперь не знает, где его найти.

— Самого себя не потеряй, придерживай за пиджак, — отвечали ему. — А об людях тут не тужат!

Возчики поднимали рогожи и нюхали расплывшиеся осклизлые мясные туши. Ходили смотреть на проклятую речку в сумерки и ночью, соображали, нельзя ли перехитрить наледь{42}, не удастся ли проскочить пораньше утречком, когда упадет вода и подсохнет снег. Стучали топоры, валились деревья для костров. Котелки, манерки, чайники, ведра висели в оранжевых языках пламени.

В полночь подморозило: вода в ведрах подернулась коркой льда. С рассветом вся масса обозов и приискателей двинулась в путь. Кони метались в стороны и валили воза. Их били кнутами по ребрам, удары звучно отдавались в вершинах деревьев. Пешие обгоняли стороной по насту. Но уже издали можно было догадаться, что дело плохо. На берегу свинцовой реки черные силуэты размахивали руками, и взмахи выражали отчаяние. Вода оказалась схваченной только с берега, середина же неслась бурным потоком поверх матерого льда. Сотни глаз смотрели на близкий противоположный берег. Ничтожные пятьдесят-шестьдесят саженей, как ножом, отсекали заветные прииски. Некоторые пытались пройти вброд с шестами, делали несколько шагов и сейчас же с испуганными лицами возвращались обратно — поток сбивал с ног.

А солнце опять всходило голое, без тучки, предвещая жаркий день.

— Ну, ребята, прибавит сегодня водицы. Зря не шли третьего дня. Боялись онучи намочить. Дождались, умники!

Обходного пути не было. Озирались на сопки и, как в западне, метались по берегу. Мысль об обратном пути даже не приходила в голову: столько миновали речек, все они теперь не лучше этой. Лидия спрашивала мужа, что он думает предпринять. Он молчал.

Они сидели у огня и варили растаявшие, превратившиеся в размазню пельмени, в котелке бултыхались ошметки теста. Лидия хотела снять похлебку с таганца, но вдруг выпрямилась: заметила в толпе над головами ветви оленьих рогов. Бросилась в кучку приискателей, окруживших оленей. В самом деле, на нарте сидел недавний собеседник в зимовье, позади привязанный веревкой лежал толстый моток желтой проволоки. Молодой человек кивнул головой и продолжал свою беседу с золотоискателями.

— Мне вот как надо, — жест по горлу острием ладони, — иначе радиостанция будет молчать минимум два месяца. Чуете? А ваше мясо — похуже моего радио — совсем протухнет. Надо, ребята, придумывать что-нибудь.

— Попробуй, подсучи штаны. Она, паря, как крышка на чайнике, гремит.

Петя выждал, пока затухнут возражения.

— Если разобраться, вам, ребята, нужнее моего. С вас Алданзолото взыщет убытки. Придется коней оставить в тайге. А на приисках вы, наверное, думали их продать. А мое дело — полеживай в зимовье и огребай суточные.

Насмешку хорошо поняли в толпе, и многие отошли от нарты с руганью.

— Языком трепать молодец, ты поди сунься в водицу.

Петя продолжал сидеть на нарте. Олени улеглись на снег, положили морды на бока, как на мягкие подушки, и, вздохнув, закрыли глаза. Лидия подошла к нему. Он встряхнул ее руку.

— Как же ваш папаша думает перебираться?

— Никак не думает.

— Покормите обедом — скажу секрет. Через час будете на том берегу.

Лидия взяла его под руку, приподняла с нарты и повела к костру. Федор Иванович скользнул глазами по дружной парочке. Петя шепнул:

— Папаша не очень рад нахлебничку. Но, кроме шуток, сяду с вами обедать. Примчался в Саныяхтат, туда-сюда, схватил проволоку, обрадовался, как конфетке, и забыл про свой чемодан с провизией. — Он наклонился над котелком. — Пора снимать, переварится.

Лидия рассмеялась и объявила мужу обещание молодого человека переправить их на тот берег.

— Как же это сделать, разрешите узнать? Тут столько народа, и не могут ничего придумать.

— И думать не стоит, — Петя достал сухарь из мешочка и с хрустом раскусил. — Надо сесть верхом на лошадь, положить на нее вдобавок груз, чтобы вода не повалила и — пошел. Пассажиры — за хвост на буксире. Что вы смеетесь? Мне надо вот как проволоку переправить, мне не до шуток. Какой у вас вкусный суп. На Незаметном обязательно встану к вам на хлеба.

— Очень будем рады, — сказал Федор Иванович на всякий случай: кто его знает, может быть, на самом деле переправит.

Петя казался моложе даже своих молодых лет — ему было, как полагала Лидия, двадцать четыре, двадцать пять — лицо свежила веселая улыбка, как будто он непрестанно думал о смешных и остроумных вещах. Он глотал с ложки мутный бульон и сокрушал сухарь за сухарем. Позавтракав, закурил и обратился к Федору Ивановичу:

— Разрешите воспользоваться вашей лошадью?

Пласкеев растерянно пробормотал:

— Очень уж слабые они у меня, подыскали бы другую.

— Если вы не дадите, возчики и подавно не дадут.

— Конечно, берите, — заявила Лидия, — какие могут быть разговоры? В самом деле хотите переправить нас на буксире?

— Иного выхода нет. Сейчас буду налаживать…

Толпа все увеличивалась. Петя бродил между костров, присаживался на корточки, курил с приискателями, зубоскалил. Лидия любовалась его легкой фигурой, его жизнерадостной улыбкой. Вернулся он с коренастым приискателем. Они притащили с собой круги веревок и вместе с проволокой привьючили на спину лошади. Вся толпа придвинулась к берегу в том месте, где происходили странные приготовления к переправе. Петя уселся на отводину саней и сбросил валенок. Поставил ногу на снег, комично поднял ее, будто обжегся, и скинул второй валенок.

— Мочить не хочется, — сказал он.

Ноги он замотал портянками и подвязал бечевкой. Взял лошадь за повод и шагнул к воде. Кто-то догадался:

— А ведь ловко придумал!

— Поняли теперь, когда разжевали и в рот положили, — оглянулся Петя. Подсадил молодца со смелым лицом на лошадь и передал ему поводья в руки. — Держи наискось, а то утащит.

— А то не знаю, — крикнул всадник. — Но, родимая!

Посыпались брызги от конских ног. Петя пропустил лошадь мимо и схватился за хвост, всплывший на воде. Проворный наездник хлестал поводом, подбирал ноги все выше. Вдруг лошадь опустилась до холки, поднялась на дыбы. Опять опустилась и снова взвилась, отталкиваясь о лед. Петя окунулся в воду до плеч, будучи не в силах устоять в быстрине. Лидия зябко засунула руки в рукава. Толпа безмолвствовала.

Лошадь продолжала подвигаться скачками. С минуту билась на одном месте. Наконец оторвалась и с храпом пошла дальше, вырастая над водой с каждой минутой все выше. Раздались крики торжества — переправа достигла прибрежных кустов на той стороне. Не выходя на берег, Петя вскочил на лошадь и погнал ее обратно. Следом за ним вскипала вода от веревки, конец которой закрепили за дерево. Веревка выпрямилась, как струна, и сбрасывала с себя водяную радужную пыль.

На берегу поднялась суматоха. Приискатели предлагали возчикам деньги, последние вещи — все, что угодно, только дай лошадь. По речке за хвостом коней перебрасывались по пяти-шести человек сразу. Слышались понуканье, крики от нестерпимого холода, сжимающего сердце и грудную клетку. Над свинцовой рекой в белой снежной оправе стоял гомон, будто шло веселое купанье.