Золото

1

Третий день над хребтом и тайгой орала, выла и свистела пурга. Казалось, весь мир превратился в белый бешеный поток, несущийся с остервенелой скоростью. В зимовье, приютившемся под двумя елями, набился люд до отказа. Было нестерпимо душно, жарко до тошноты, до осклизлости под рубахой. Низкие потолки почти целиком скрылись под навешанными на жерди портянками, онучами, ичигами, валенками. Зловоние испарялось от мокрой одежды и плавало вместе с прокисшим табачным дымом. Ноги чавкали по земляному полу: каждый, выйдя на минуточку наружу, возвращался весь белый, с залепленным лицом, и отряхивал с себя снег в зимовье. Лежали на нарах сплошной человеческой гущей, смешав руки, ноги. Сидели в проходах между столом и нарами, прямо на жиже, а лишенные и такого удобства стояли, как в переполненном вагоне, до боли в пояснице, до ломоты в лопатках и с завистью косились на упрямцев, не желающих слезать с нар из опасения потерять захваченное место. В ледяные два оконца белели сугробы; день и ночь коптили свечи.

Вслед за пургой местные возчики-олекминцы ожидали оттепели. Они чаще других выходили за двери и покачивали головами: их приметы сбывались — ветер менял направление. И сидение становилось еще тягостнее, вой ветра — громче, день — длиннее, ночь — безотраднее. До приисков оставалось всего-навсего сто километров, и тем нелепее казалась неожиданная преграда — пурга. Каких-нибудь два-три дня — и груз был бы доставлен, подряд выполнен. Приискатели мучились не меньше, хотя не так выражали свое отчаяние, как возчики, не так были откровенны: из-за каких-нибудь двух-трех дней можно потерять сезон, опоздать к отводу делян! Летнего пути от Саныяхтата, резиденции на Лене{40}, нет, сплошные мари разливаются в низинах между сопками, топкие, непроходимые. У каждого за плечами вереницы трудных дней, нескончаемые ленты дорог, ночлегов; по Лене, Витиму, Олекме, Чаре, Жуе, Чуе; нужда, отчаяние, надежды. Каждый ставил ставку на весну, торопился двигать ноги по скрипучему снегу, дышал паром страшных морозов, тер плечи лямками вещевого мешка.

Многие, не выдержав томления, покидали зимовье и, пригнув головы, ныряли в белую воющую мглу, чтобы подвинуться поближе к заветным приискам. Эти нетерпеливые смельчаки уходили внезапно и всегда молча.

Молодой человек в тунгусской дошке, отрепанной и вытертой, собеседник Лидии, с которым она коротала дни в болтовне с утра до ночи, сидя у края стола, задумчиво говорил о том, что половина смельчаков не дойдет до приисков, не вернется и на Лену.

— Мне вот как надо в Саныяхтат, — резнул он себя по горлу ладонью, — но я немного знаком с пургой. То, что они ушли — не смелость, по правде сказать, а незнание опасности. Сначала как будто и дорогу видно и не очень холодно, но через час-полтора человек остановится: где же дорога, которая как будто только сейчас была под ногами? И станет безразлично — идти ли вперед, назад, вправо или влево? И с этого мгновенья станет холодно. Человек перестанет надеяться выйти к жилью. Представьте себе, какое надо иметь счастье, чтобы на тысячекилометровых просторах найти линию, которая приведет именно к зимовью. Их всего-то десяток. Представляете себе? Точку на листе бумаги карандашом по линейке и ту можно миновать.

Молодой человек то и дело двигал своими валенками под столом и беспокоил ноги Лидии. Забавно испуганно извинялся, но через минуту, увлекшись, вновь толкал ее маленькие валенки. Она знала уже, как это бывает при встречах в пути, о своем трехдневном приятеле почти все: кто, откуда, куда едет. Сын золотоискателя, родом из Якутска, телеграфист, явился на Алдан с первой партией золоторазведчиков, посланной якутским правительством в 1923 году, когда никакой еще организованной силы на приисках не было и в помине, когда на реке Томмоте, как ее называют здесь, «Толмуте», добывали золото только хищники: долбили камень по ключам, плавали по речке и черпаками с плотов доставали богатые пески, когда впервые «загремел» Томмотский район.

После рассказов молодого человека хоть отчасти можно было представить себе этот знаменитый Алдан, куда толпами бегут люди с сумками за плечами, с саночками на лямках за обозами. Еще в 1851 году начальник экспедиции для исследования Забайкальского края, подполковник Агте, донес по принадлежности о найденных знаках золота в верховьях Алдана, но только спустя полсотни лет золотопромышленники, продвигаясь на восток, в глубину тайги, в поисках новых сокровищ, добрались до Томмота. В 1912 году амурские промышленники первые явились на Алдан, произвели разведку, но не смогли начать разработок: не хватало средств, и не могло хватить. Забросить продовольствие для рабочих через мари, каменистые сопки и бешеные речки могло только государство. Район, который своей славой вспыхивал, как зарница душной ночью, лежал в верховьях Алдана, притока Лены, где водный поток образует поворот, будто сжимает в кольцо свое змеиное тело, откинув голову на юго-запад, а туловище — на юго-восток. Сами хозяева края — якуты ничего не знали о верховьях реки, зачатой в горах Станового хребта. Водный путь ведом был только до Учура — тысяча километров, — а дальше никто не ходил. Неприступность порогов пугала самых смелых. Угловатые камни преграждают путь реки, она бешено бросается на приступ, прыгает через барьер, вдруг исчезает, пробив грудью туннельные ходы, и снова несется, сверкая пенной гривой. Отвесные скалы, словно грозные стражи, хранили истоки, и лишь легконогие охотники-орочоны в погоне за драгоценным зверем — соболем — проникали всюду и знали о существовании золота. Но о нем молчали: шаманы запрещали не только добывать его, но и показывать кому-либо. Говорят: в годы разрухи за отсутствием свинца охотники заряжали ружья необкатанной желтой дробью, добытой под мхом…

Попытки пробраться в заветный край не прекращались. Накануне войны с Германией золотопромышленник Бродовников отправил на Алдан разведку с проводником якутом. Кружным путем через Удский район и Маю якут вывел партию на реку Учур, приток Алдана. Люди заблудились, потеряли оленей и с большими лишениями едва добрались до реки Терканды. Экспедиция Верхне-Амурской компании и промышленника Опарина пошла кратчайшим путем через Тимптонские прииски, застолбила правый приток реки Нимгера и ушла, не подозревая, что в десяти километрах, в пологих сопках, лишь с одной стороны отгороженная высоким хребтом, лежит большая долина с высохшим ключом, которому суждено прогреметь на весь мир. Повторные разведки окончательно установили богатство района. Несмотря на пепеляевские отряды, рыскавшие после революции, и набеги хунхузов, тысячи хищников-вольностарателей бросились по следам экспедиций и расположились в крае с богатейшими недрами.

— Вот как было дело, — улыбался Петя. — Я, конечно, ничего этого не видел сам, мне рассказывал инженер, который шел с нами в партии. Мы отправились, чтобы мало-мальски утихомирить страсти. Ведь ребята уносили золото с собой, хапали в день по фунту на брата. Сдавать было некому. Мы первые пришли из культурного мира на Алдан. Повернули сразу по-настоящему; хищение объявили преступлением против власти трудящихся, наладили приемку золота, надзор и, конечно, снабжение. Как раз продовольствие шло уже с пароходом «Соболем» по Алдану. Смело могли пофорсить перед таежной братвой: дескать, не только распоряжаемся, а, извольте видеть, и дело делаем. Ну, вот. Ходит разведка, щупает, что же из себя представляет этот Алдан, который «гремит» по Сибири и сводит с ума приискателей. Открывает то тут, то там торфишки, пробы моет в ключах и — дальше. Однажды сидят на отдыхе (самый интересный момент), котелок вот-вот закипит, слышат — выстрел. Кому, думают, быть в тайге, кроме них? Надо узнать. Послали двух ребят. Пробираются трущобой, хлюпают марями, выходят на ключ. Долинка между хребтов. С одной стороны сопка громадная заслонила полнеба, — теперь Радиосопкой называется, — у ключа ка корточках сидит-посиживает хозяин тайги — якут — и моет… Не показываются из кустарника — что дальше будет. Он моет и моет и песенку поет. Знаете, как они поют? Как будто себе по горлу пальцем тыкают. Наконец, вышли и посмотрели, что он мыл с таким усердием. Что же оказалось? Перемытых эфелей и песков нет, никаких признаков разработок и не видно, а у него в лотке куча золота. Ровное, как пшено, крупинка к крупинке. Пять золотничков в одном лоточке, прямо из ямки под мхом. И вот этот самый ключ, на котором сидел хозяин, назвали Незаметный: мимо проходили многие и не замечали.