Золото

13

Отвалы на ключе затемнились маковками. Хвойные леса на хребтах стали будто подкрашенными, затеплились свежей зеленью. Приискательская жажда и весна сливались в один бурный порыв и творили то, что именуется золотой лихорадкой. Сбивались часы отдыха, обеда, ужина и сна. Перевертывалась будничная жизнь. Лихорадило всех — от главноуправляющего до сторожа у склада. В главном управлении не сходила с языка программа добычи на предстоящий сезон, сторож по ночам пятерней нагребал пески на чужой деляне в ведро и бежал, озираясь, в сторожку, чтобы промыть. Служащие организовали свои артели; прибежав в барак, наскоро проглотив обед, спешили к тачкам и кайлам. Мокрые от пота, искалеченные месячной дорогой, обтаявшей на перевалах, проходили по поселку кони с тяжелыми возами. Прилетела на нартах в забрызганном бауле последняя почта. Пронырливые фотографы неутомимо усаживали перед своими треногами желающих увековечить себя на фоне сопок с оленями, с кайлами, возле бутар, с лотками и тачками. Харчевни среди дня стояли с открытыми дверями, и обновленные бумажные фонари сияли в апрельских лучах.

Близилось первое мая. Незаметный кишел, шумел, напоминал муравейник, оттаявший после зимы. Стучали топоры двойным стуком — эхо в сопках повторяло каждый звук, — взрывы динамита врывались подземным громом в немолчный шум прииска, и что-то действительно торжественное, праздничное, усиливалось и близилось с каждым часом.

В день праздника толпы разодетых в лучшее платье, пронесенное сквозь километры, тайгу и нужду, с лицами, как старая бронза, от острых морозов и солнца, бездельничали по поселку. С утра на верхней дороге прогуливались приискатели; отбивая шаг, прошла красноармейская часть; с песнями, нестройными рядами прошла демонстрация «хозяйских» алданзолотовских рабочих и служащих. К десяти часам на площадке по белому фону свежевыпавшего снега развернулись десятки рубиновых знамен. Разноплеменная, разноликая толпа давила на цепь милиционеров, охраняющих центр. С трибуны выступали русские, якуты, китайцы и корейцы. Об одном на разных языках. Оркестр подхватывал возгласы ораторов. Над толпой здесь и там колыхались ветвистые рога оленей. В отдалении серели громоздкие силуэты верблюдов.

Несмотря на уговор с Шепетовым, Лидия не решилась выступить. Стояла возле трибуны и впитывала в себя звуки и свет. Чувствовала себя в теплой семье, и лишь профиль Пети, не подошедшего и не поздоровавшегося, портил день. Ну и хорошо. Должен быть когда-нибудь конец.

В толпе произошло какое-то движение в сторону от центра. Она отдалась ему, идти против течения было немыслимо.

— В чем дело?

— С Терканды, говорят, вернулись.

Лидия очутилась возле оборванца, окруженного плотной кучкой любопытных. Он виновато улыбался, словно выступал на суде.

— …Ну, прошли большую долину за Шаман-горой на речке Джеконде. Видим — сопка. Каменная, без тайги, голец сплошной. Мы — к ней, она — от нас. Мы идем, и она отходит…

В толпе рассмеялись.

— Ты говори прямо — не был там. Сопка все отходит и отошла, видать!

— Не был! С обратным вернулся. Видите, какой я есть. И туда такой пришел бы. Тут хоть милостыню подадут, а потом на деляну стану, а там кто подаст.

Толпа снова сделала судорожное движение. Лидию отнесло от оборванца. От одного к другому разочарованно передавалось:

— Говорит — не был там.

И чувствовалась неприязнь к первому вестнику с таинственных ключей, как к беглецу с поля сражения. Не хотели ему верить, больше доверяли слухам и своей мечте о внезапном обогащении — По приискам продолжал бродить слух и будоражить золотоискателей.

Выбираясь из толпы, Лидия встретилась с Мишкой.

— Слыхала? Но худшее впереди. Пока дойдут, пока по ключам пошляются, пока пробьют шурфы — осень. Речки разольются. Продовольствия нет. Всю жизнь по тайге ходят и лезут, как мыши в мышеловку.

Митинг был сорван появлением теркандинцев, старатели разбредались, горячо обсуждали слух и добавляли множество преувеличенных подробностей. Мишка с Лидией брели по улице, парень продолжал рисовать картину, полную ужасов. Золотоискатели будут отрезаны осенними разливами от жилых мест, и кто не успеет выйти, — все погибнут, как мухи.

— Да перестань ты наводить тоску, — взмолилась Лидия. — Скажи лучше, неужели нельзя ничего сделать?

— Ничего нельзя. Каменные сопки не пробьешь башкой. Неорганизованность хуже дурости. Урок богатый. Эх, головы безмозглые! — Мишка с сердцем плюнул. — Иногда никакой жалости к ним нет. Один пропал, другой лезет туда же. Старики, помню, рассказывали, как однажды белка через речку пошла. Сплошняком, как гуща, прет из тайги в речку и плывет. Одни тонут, другие по ним бегут, птица кружится над ними, хватает, зверь хищный жрет в открытую, а она идет, не обращает внимания. Рассказывали, по селу пошла, собаки рвали ее целыми днями. Морды в крови. Отдохнут и опять за работу. А белка все идет. — Мишка сжал кулаки. — Ну я пускай. Пусть же поскорее.

— Да, ты прав, — согласилась Лидия, — но жалко людей, сознайся. Говоришь одно, а чувствуешь другое.

— Ничего подобного, — огрызнулся Мишка. — А если чувствую — не покажу. Мало ли что мы чувствуем. Комар ужалит — чувствуем.

Из ближайшего барака на улицу вышел человек, худой, оборванный. Он снял шапку и попросил талончик на хлеб или немного денег, чтобы пообедать в харчевне. Лидия едва сдерживала радостную улыбку: Мишка с деловым видом полез в карман и достал талон.

— На. Небось холодно в барахлине?

Лидия крепко прижалась к Мишкиному плечу.

— Ну вот, ты весь и сказался тут, медведище ты мой хороший, — рассмеялась она. — Ведь этот человек с Терканды. Он давеча на митинге рассказывал, как шел и не дошел.

Мишка насупился.

— Знаю. Только тут ничего особенного нет. Это другое совсем дело.

Лидия не стала возражать и еще раз прижалась к нему.