Наблюдательный отряд

– Так все же знают! У Краузе племянник там просто поселился, в этом проклятом комитете. Это его сестры сын, фамилия другая. Но соседи же все знают. Студент-медик, куда потом девался – непонятно. Может, его самого расстреляли. Туда ему и дорога! Это через него Краузе донос отправил!

– И на кого же он донес?

Лабрюйер не хотел копаться в тех давних и кровавых событиях – он просто решил дать госпоже Круминь выговориться.

– На Гутера – Гутеру он был должен. Анна Блауман тогда у них служила, она знает – Гутер за долгом приходил, ругался. Две тысячи рублей!

– Немало!

– Моему муженьку за такие деньги пришлось бы пять лет работать – не есть, не пить, новой рубахи не сшить, тогда бы столько заработал. А у богатых две тысячи – фью! Как дым в трубу! За один вечер потратить могут!

– Но ведь в доносе он этого написать не мог.

– Нет, конечно, в доносе было – что Гутер, и Крюгер, у Крюгера была отличная столярная мастерская, и Хуго Энгельгардт – все в «черной сотне» состояли и бунтовщиков полиции выдавали. А как проверишь? Крюгеру Краузе тоже был должен, а с Энгельгардтом иначе вышло – госпожа Краузе его единственная наследница. Они втроем пошли в ресторан «Тиволи» – нашли время ходить по ресторанам! Там их и взяли. Той же ночью судили – и на Гризиньскую горку! А потом эти студенты поняли, что дело плохо, и разбежались кто куда. Кого-то родители с перепугу чуть ли не в Америку отправили, кто их там найдет! Кто-то, говорят, в Голландии спрятался. Теперь их так просто не найти.

– Гутер, Гутер… – пробормотал Лабрюйер. – Не тот ли, у кого была хорошая лавка возле Верманского парка?

– Тот, тот!

Фамилия Энгельгардт тоже была знакома. Немного помолчав, Лабрюйер вспомнил – еще будучи агентом, разбирался с делом о воровстве, ходил по квартирам нового дома, в списке свидетелей значился Хуго Энгельгардт, но оказалось, что в нем нет нужды – все необходимое рассказали соседки с нижнего этажа.

– А Краузе теперь живет в роскоши. Жена получила хорошие деньги от Энгельгардта, от долгов он избавился – чего же не жить?

– И его племянник – тоже в Америке?

– Нечистый его знает, куда сбежал. Вот такие они, эти Краузе. Все о них знают, а доказать никто не может. С судом связываться – ты же и окажешься во всем виноват. А пусть господин Лабрюйер тоже знает!

– Может, это всего лишь слухи? – предположил Лабрюйер.

– Вы на этого Краузе и на его женушку посмотрите! Они дурные люди, и это не слухи. Я-то теперь знаю, кто там сидел, в этом комитете.

– А раньше не знали?

– Так я же с детьми в Майоренхоф уехала! Там потише было. Дачи стояли пустые, кто в такое время туда купаться поедет? Я за гроши комнатушку сняла. Муженек здесь остался, слава богу, уцелел. А потом – я же не полицейский сыщик, чтобы за убийцами гоняться. Если бы этот Краузе меня не рассердил – я бы никогда не узнала, что он за свинья.

Домыв пол и попросив у Лабрюйера в счет будущих услуг полтинник, госпожа Круминь ушла.

А Лабрюйер впал в тоску.

Он не думал, что станет так беспокоиться о наблюдательном отряде. И даже легкую обиду вдруг обнаружил в душе: все на дело пошли, его с собой не взяли. Но кто-то же должен в случае провала принять новый наблюдательный отряд и передать ему все немногие ниточки, ведущие к загадочной персоне предателя.

Он не пошел домой ночевать, он устроился в закутке, положил у подушки заряженный револьвер, подтащил к ложу стул, на стуле установил свечу, попытался хотя бы думать об ответном письме, но умные мысли в голову не приходили. Он взялся перечитывать письмо Наташи, поразился тому, как складно у нее все получается, и понял, что ему такой легкости в сочинительстве посланий не дано. И дальше он просто лежал, глядя в потолок и ожидая – не стукнет ли дверь черного хода.

Хорь и Росомаха пришли в шесть часов утра. Именно пришли – зимней ночью в Задвинье изловить ормана трудновато. Шесть верст по морозцу для Хоря – пустяк, Росомаха тоже был бодр и румян, оба – в том состоянии, когда возбуждение сильнее усталости и не даст так просто заснуть.

Лабрюйер кинулся к двери, чтобы спросить: ну, что, как?

Росомаха вошел первый и приложил палец к губам. Лабрюйер немного удивился – что бы сие значило. Но, увидев хмурую физиономию Хоря, понял – лучше вопросов не задавать. Хорь молча прошел в закуток, стянул сапоги, разделся, потом в одном исподнем прошел в лабораторию.

– Не трогай его, – шепнул Росомаха. – Ему сейчас выпить бы ну хоть шнапса.

– Так он и пошел за шнапсом.

Лабрюйер знал, что у Хоря там припасен штофчик зеленого стекла – на всякий пожарный случай.

– Не повезло нам, – сказал Росомаха. – Только спугнули эту сволочь. Теперь все заново придумывать.

– Не все коту масленица, бывает и великий пост, – ответил Лабрюйер.

– А знаешь что? Давай выпьем чаю, – предложил Росомаха. – Я не замерз, но что-то такое требуется, а что – и сам не знаю.

Из лаборатории вышел Хорь.

– Я сопляк, вообразивший себя Наполеоном, – сказал он. – Меня в богадельню отправить надо, горшки за стариками выносить.

И опять ушел в лабораторию.

– Лучше бы отрядом командовал Горностай, – заметил Лабрюйер.

– Лучше, да. По крайней мере, этой ночью. Но даже если бы Горностай – все равно… Упустили всех, понимаешь? Да еще нас какой-то дурак заметил, кричать стал. И придется начинать, как говорится, с нуля. Ты его сейчас не расспрашивай, – Росомаха мотнул головой, указывая на дверь лаборатории. – Он не в себе. Пока шли – чего я только не наслушался. А парень – золото! План операции ведь он составил. И сам же… Да что говорить… И на старуху бывает проруха… Его, Хоря, ведь для больших дел готовят, понимаешь? И он это знает. И вдруг – такая незадача…

Лабрюйер поглядывал на спиртовку. Над ней на треножнике была установлена кастрюлька, в которой воды – на две чайные чашки.

– Режь сало, – сказал он Росомахе, – я хлеб нарежу.

– Как он там? – прислушавшись к тишине, спросил Росомаха. – Плохо ведь ему…

– Да, сам вижу. Ты ешь, ешь…

– А ты, вообще, какого лешего тут сидел?

– Вас ждал. Теперь уже и ложиться нет смысла. Мне с утра в «Северную гостиницу».

– А меня, знаешь, в сон потянуло.

– Ступай в закуток, хоть часа два подремли. А я – домой, переоденусь, побреюсь, усы подправлю.

– С дамой, что ли, рандеву?

– Видел бы ты эту даму!

В «Северную гостиницу» Лабрюйер пришел раньше времени – в девять часов. Он хотел спокойно позавтракать в ресторане, а заодно расспросить персонал о госпоже Крамер.

– Опоздали, сударь, – сказал знакомый коридорный. – Убралась она!

– Как – убралась?

– Спозаранку ее увезли.

– Как – увезли?!

– Господин за ней приехал, сразу – в номер, и сам ее чемоданы вынес. В автомобиль – и увез!

– А она?

– Она за ним тащилась, охала, бормотала. Как будто силком увозил!

– Черт побери, и еще раз побери… Ну-ка, братец, опиши мне того господина.

Коридорный задумался.

– Ну, что, он выше меня, ниже меня?

Лабрюйер знал, что человеку, не имеющему, как полицейский агент, навыка оценивать внешность и выделять в ней особые приметы, требуется помощь.

Терпение в конце концов вознаграждается. И получаса не прошло, как Лабрюйер добился подробного описания загадочного господина. Спросив у метрдотеля карандаш и бумагу, он записал: «На вид лет тридцати пяти. Ростом шести с половиной вершков, узкоплеч и худ, усы черные, небольшие, нос прямой, тонкий, брови также черные, рот невелик, кожа смуглая, говорит по-немецки не с рижским выговором, можно принять за француза или итальянца, тужурка вроде шоферской, клетчатая, клетки едва различимы, серые брюки из хорошей материи, сапоги нечищенные, шапка меховая коричневая». Рост он записал, держа в уме, как это обычно делалось, два аршина.

Потом Лабрюйер попросил, чтобы его пустили в номер, который занимала госпожа Крамер.

Монументальная дама, собираясь впопыхах, разбросала и забыла кучу мелочей. Лабрюйер посмотрел на кавардак и велел принести старую газету. Из газеты он свернул не то что фунтик, а целый фунтище, куда покидал свои находки. И с этим приобретением он, перебежав дорогу, вошел Полицейское управление. Там его отлично помнили и препроводили к Линдеру.

– Доброе утро, – сказал ему Лабрюйер. – Конечно, превеликое тебе мерси за то, что познакомил с очаровательным созданием…

– Ты меня спас, – ответил Линдер. – Садись. После бессонной ночи – еще и старая ведьма. Я бы не выдержал.

– Мне нужны имена тех родственников, которых она искала.

– Этих людей нет в природе. В Риге – так точно нет.

– А ты все-таки дай мне ее заявление в полицию.

– Зачем тебе?

– Она рано утром уехала со всеми вещами. Увез ее мужчина, который, если верить персоналу гостиницы, имеет над ней какую-то власть. И как бы тебе не пришлось освидетельствовать ее тело.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что дама завралась. Мне она сказала, будто ищет сбежавшую дочь, а дочь якобы сманил заезжий итальянец. Она даже связно объяснила, почему ищет эту парочку в Риге. И вот ее увозит из «Северной гостиницы» человек то ли с французской, то ли с итальянской внешностью. Вот…

Лабрюйер положил перед Линдером листок, тот изучил описание.

– Какая-то нелепая история, – сказал Линдер. – Пока это смахивает на побег бабушки, у которой не все в порядке с мозгами, от опекунов. Похоже, за ней просто приехал родственник и увез ее домой.

– И такое может быть. Она слишком много врала.

Десять минут спустя Лабрюйер вышел из полицейского управления, унося фунтик с дамскими мелочами и листок с именами и фамилиями несуществующих людей – трех женщин, одного мужчины.

Енисеев был прав – Лабрюйер умел брать след и идти по следу. Утреннее похищение госпожи Крамер показалось ему подозрительным – отчего похититель не подождал, пока дама спокойно встанет, умоется, оденется? Что за спешка? Так уж он боялся, что сумасшедшая старуха ни свет ни заря натворит опасных глупостей? Пары часов обождать не мог?

Ноги сами несли Лабрюйера по Театральному бульвару и далее – кратчайшим путем в фотографическое заведение. А голова трудилась независимо от ног, голова уже впала в хорошо ей знакомое состояние погони.

Отчего коридорный ни слова не сказал о том, откуда в гостинице взялся щуплый господин в тужурке и меховой шапке? Если бы ворвался с улицы – стал бы гостиничный персонал скрывать этот факт. Не сидел ли этот господин с вечера в «Северной гостинице»? И очень даже просто – дал горничной полтинник, и она закрыла его в пустом номере.

Дальше действия Лабрюйера стали бы подарком для докторов с Александровских высот.

Он свернул в маленький парк возле театра, сгреб снег со скамейки, уселся и стал выкладывать из газетного пакета свою добычу. Вскоре на скамейке лежали три дырявых чулка, пустая картонная бонбоньерка с розочками на крышке, пустая коробка из-под пастилы, баночка, в которой на дне лежали белые шарики, числом три, – что-то медицинское, несколько скомканных бумажек, ленточка от дамского белья. То есть Лабрюйеру достался сущий мусор, который госпожа Крамер, естественно, не стала брать с собой. Он развернул бумажку и задумался.